Мое веснушчатое детство-7
Нынешняя молодежь знает, как можно работать за рубли, доллары или евро. А вот как работать "за палочки"? И об этом расскажет нам Маргарита Лосевская в своих воспоминаниях о детстве в селе Осипово во времена военного лихолетья.
Продолжение. Начало опубликовано в рубрике "Ковров в лицах" 25, 26, 28 и 31 июля, 1 и 2 августа.
Дядя Шура
Дядя Шура – самый старший из всех бабушкиных детей. Русоволосый, светлоглазый, он один похож на мать. Все остальные – в отца, темноволосые, кареглазые, за исключением тёти Вали, у которой – чёрные волосы, но синие глаза.
Подростком 14-15-ти лет Шура завёл гончую собаку по кличке Трубач и слыл на селе заядлым охотником. Как-то он добыл серого зайца. Шкурку выделали. Бабушка сшила охотнику круглую шапку и сказала:
- Вот тебе кубанка, носи на здоровье, чтобы износу ей не было.
Шура понял название по-своему - «буханка» - и так называл свою шапку. Самого Шуру товарищи его, ловкие на язык, прозвали «Санька-бухан». Прозвище надолго закрепилось за ним. До призыва в Армию Шура работал на Ковровском заводе имени Киркижа. (Бывший завод Инза, в войну – завод №2, в настоящее время – имени В.А. Дегтярёва). С 1933 по 1940 год он служил срочную на подводной лодке в Ленинградской Флотилии Военно-Морского флота. Вернулся со службы с широкой седой прядью в русых волосах. На расспросы встревоженной матери отвечал:
- Мне уже скоро четвёртый десяток, мама, пора седеть.
Потом он рассказал, что случилось на самом деле. Как-то его подводная лодка, погрузившись на заданную глубину, не смогла всплыть. Многочисленные попытки поднять лодку не увенчались успехом. Экипаж испытывал кислородное голодание. Решили выходить через люк в спасательных жилетах. Но не смогли открыть задраенный люк. Среди членов экипажа началась паника. Некоторые лишились рассудка. Другие готовились к мучительной смерти. Многие потеряли сознание. Стойкие продолжали действовать. В самый критический момент удалось поднять лодку и открыть люк.
В годы войны и много лет спустя, дядя Шура жил на Сахалине, в городе Холмске. Работал на электростанции электриком.
Чрезвычайное происшествие
Тётя Дуня продала корову, чтобы приодеть повзрослевших сыновей. Купила им шевиотовые костюмы, полуботинки, гармонь. Вечером бабушка и тётя Дуня сидят на крылечке, провожают взглядом Колю и Володю в новой одёжке-обувке на гулянье в деревню Игумново. Бабушка замечает:
- Парни-то каке видны у тебя стали.
Тётя Дуня улыбается:
- Одень пенёк и будет – паренёк. Она кричит вслед сыновьям: ведите себя аккуратно, домой пораньше ворочайтесь.
- Да, ладно, маленькие мы что ли?! – Буркнул кто-то из них.
Назавтра утром, когда бабушка ставила на стол завтрак, чугун с картошкой, распахнулась дверь, вошла плачущая тётя Дуня, повторяя одно и то же:
- Ай, и што содеялос! Ай, и што содеялос!
Витя поставил ей табуретку. Бабушка сказала:
- Рассказывай, Дуняшка, што стряслос?
- Парни-то мои воротилис голые с гулянки-то: ни костюмов, ни обуви, ни гармони. Припозднилис тама, выпили изрядно. Ночью стали домой ворочатца, да в лесу-то и заснули. Утром очнулис на дороге в трусах да в майках. Вот тебе и коровушка наша ушла.
Поохав, бабушка сказала:
- Не реви, Дуня, хорошо, што живы осталис. Чай, старая одёжа есть, голые ходить не будут. А прокормитца и без коровы можно. На скотину ноне кормов не напасёшьса. Не реви. Садис с нами, картошку тушёну поешь да чайку со смородиновым листом испей. Можа, и полегчает тебе. Табуретку-то к столу придвинь.
Тётя Дуня перестаёт плакать и говорит:
- Спаси тя Бог, Стеша, завсегда добро слово найдёшь. Пойду, уш, я. Мои-то не кормлены ищо. Да и тоска их берёт. - Она уходит.
- Ай, Дуняха, бедная, бедная! Как теперича жить-то будут! Ни одёжы, ни коровы. Вот, Витька, не надо выпивать-то. До добра это зелье не доведёт. Кабы они тверёзые ворочалис, не раздели бы их. Сходи ты к им да утешь парней, чай не чужее.
Лампея
Летняя жара установилась прочно и надолго. Утром по селу бегает колхозный бригадир тётя Лампея, заходит в избы, собирает людей на работу. Бабушка зовёт её «Лампейка». Это старшая дочь тётки Татьяны Лариной. Живёт она отдельно, в своём доме. Евлампия – вдова покойного Николая Бардина, который умер перед войной, став причиной собственной смерти. Был он единственным сыном добропорядочного, уважаемого сельского лавочника. Получил образование. Работал контролёром-ревизором в районном КРУ. Степенная монотонная жизнь была ему не по нраву. Сердце его жаждало романтики, путешествий. Оставив семью, он уезжал то на соляные копи, то на золотые прииски. Побывал на Крайнем Севере, в Горах Урала, на Памире. К зиме возвращался домой с возом всякого добра. Весной уезжал снова. Через несколько лет кочевой жизни он пристрастился к алкоголю. Домой возвращался нищим оборванцем. Дома пропивал всё, нажитое родителями и своим трудом. Пропил отцовскую библиотеку, в которой были старинные духовные книги, иконы в дорогих окладах, зеркала в резных рамах, картины, мебель, всё ценное, что было в доме. Потом стал менять на спиртное свою одежду. Ходил зимой и летом в рваном овчинном полушубке. Его компаньоном был печник Васяга, известный на селе забулдыга.
Однажды весной, когда дом был пустым, а на дворе из всей живности остались коза и петух, Николай свёл со двора и продал козу. Купил много вина, залил его в самовар, зажарил петуха, пригласил Васягу. Они долго пировали. Когда Васяга ушёл, вернее, уполз, Николай облил свой дом керосином, поджёг его, плеснул горючим и на себя, залез на печку. Сельчане, завидев пожар, прибежали к дому, пытались проникнуть в него через дверь, но она оказалась запертой изнутри, на стук никто не отвечал. Мужики во главе с учителем сельской школы Михаилом Ивановичем Савельевым залезли на крышу, подняли листы кровельного железа, проникли внутрь через чердак. Вытащили обгоревшего хозяина. Он стонал, корчился от боли. Нужен был холод. Положили его в лужу. Николай кричал только одно:
- Дайте мне водки! Дайте мне выпить!
Погорелец стал зябнуть в луже. Его перенесли в дом соседей Осокиных, затем увезли в больницу, в город, где через три дня он скончался. Дом пострадал внутри, но выстоял. Колхоз и сельсовет помогли Лампее, оставшейся с четырьмя детьми, привести жилище в порядок.
Лампея – высокая, рыжеволосая, веснушчатая, очень худая, как бы иссушённая солнцем. На полевые работы вышли только пять баб. У дома тёти Дуни на старой толстой берёзе висит большая железная болванка в форме гигантского гвоздя шляпкой вниз. Рядом на длинной верёвке подвешен металлический стержень. Лампея подходит к берёзе и долго, настойчиво стучит стержнем по болванке. Звон на всё село: Бумм! Бумм! Бумм!... Как вечевой колокол. Бригадир созывает народ на колхозные работы. В колхозе – одни бабы да несколько старых или увечных мужиков. Работают за трудодни, которые Лампея в своём журнале отмечает палочками. Так и говорят: «работаем за палочки». На трудодни ничего не выдают. Колхозные закрома пусты. Работников не хватает. Подросшая молодёжь или немногие вернувшиеся с фронта не хотят гнуть спину задарма, уходят в город, на заводы. По зову «вечевого колокола» к берёзе подошли ещё несколько баб. Но этого мало. Лампея снова бегает по домам, просит, упрашивает каждого. Прибегает и к нам.
- Стефанида Ивановна, выйди, ради Бога! Совсем некому работать!
Бабушке – 60 лет. Она имеет право не выходить, но идёт в поле. Возвращается еле живая. Прихватив от порога какую-то одежёнку под голову, сваливается в кухне на лавку. Полежав немного, встаёт, умывается, чистит картошку, приносит дрова, топит печку, готовит ужин. Завтра она снова по зову Лампейки пойдёт в поле под палящее солнце, чтобы окучивать картошку, полоть свёклу, морковь, шевелить сено, сгребать его в стога, жать злаковые, вязать снопы, нагружать их на воз и ещё и ещё что-то. Так же придёт, шатаясь от усталости и зноя.
Как-то бабушка вспоминала время организации колхозов. Ей было жалко расставаться со своим хозяйством, родной коровушкой, лошадкой. Ходили слухи, что обобществят всё, даже кур. А дедушка, будучи большевиком, сразу же записался в колхоз. Бабушка пошла и выписалась. Дедушка снова записался. Бабушка выписалась. Так было три раза. Когда почти всё село записалось в колхоз, а мелкий скот, коров и кур не обобществили, записалась и бабушка. С тех пор хозяйство стало колхозным. Будучи безотказной, энергичной, работящей, она отдала колхозу много сил и здоровья.
Я часто думаю: было бы справедливо установить на селе памятник с именами героических страдальцев-колхозников, которые в тяжёлые годы войны вывозили сельское хозяйство на себе, подвергаясь бесплатному рабскому труду, нещадно растрачивая здоровье. Они не имели даже пенсии.
Воспоминания моей мамы о семье Бардиных, о страстной и мучительной любви Лампеи
Отец Коли Бардина, Алексей Павлович, занимался торговлей, имел лавку в Осипове. Её низенький бревенчатый домик с двумя оконцами стоял на месте современного магазина, у церкви. Алексей Павлович был приятным человеком. Всегда опрятно одет, аккуратно подстрижен, добрые серо-голубые глаза, небольшая седеющая русая бородка. Он уважительно относился к покупателям и людям вообще. Односельчане выделяли его из простого люда и почитали, как учителя или работника сельсовета.
Дом Бардиных большой и красивый. В нём – четыре комнаты и кухня. Снаружи обшит тёсом. Веранда, наличники, карниз – резные, ажурные. Над окнами – узорчатый балкон с резными столбиками, где добрый лавочник и супруга его, Марья Федосьевна, после бани пили чай, любуясь церковью, прудами. Дом покрашен краской хорошего качества и с момента постройки его в 19-м веке до середины 20-го века простоял весёлым, светло-зелёным.
Девчонкой я ходила в этот дом, дружила с дочерью Бардиных, Феней. В доме была хорошая старинная мебель, шкафы с книгами, иконы в окладах с каменьями, большие зеркала в рамах с вензелями, живописные картины.
В магазине Алексея Павловича мне тоже всё нравилось. Под потолком – связки копчёных колбас. На полу – бочки с солёной рыбой. Я запомнила широкую рыбу палтус, разрезанную вдоль и пересыпанную крупной солью-бузуном. На полках заманчиво разложены конфеты, пряники в красивых коробках и в стеклянных банках. Нам это никогда не покупали. Мы довольствовались тем, что приносил папанька с получки. Алексей Павлович торговал до 20-22-го года. Потом магазин экспроприировали и он стал собственностью сельсовета.
Феня Бардина вышла замуж в село Клязьминский Городок. Прожила там благополучно всю свою жизнь. Её муж был неплохим человеком. Сын Николай женился в 1925-ом году на нашей соседке, Лариной Евлампии, которую все звали Лампейкой. Некрасивая, но мечтательная, она постоянно читала романы. На вечёрках и танцах не бывала. Она полюбила Колю Бардина, а тот не обращал на неё внимания. Он был высоким, крепким, красивым панем. Владел бухгалтерским делом, но в селе не работал, периодически уезжал в какие-то старательские артели, то на золотые прииски, то на соляные копи. Побывал на Памире, на Колыме, в Соликамске. Лампейка писала Николаю записки и заставляла меня, 10-летнию девчонку, относить их адресату. При этом строго наказывала: после того, как я вручу записку, не уходить, а стоять и ждать ответа. Всякий раз я долго ждала, но никакого ответа не было, ни устного, ни письменного. Лампейка расстраивалась, огорчалась. Я служила почтальоном и не могла отказаться, потому что Лампейка по просьбе мамы шила мне платьица. Потом Лампейка передавала через меня своему Коле пачки папирос, но ответа тоже не было.
Позднее они всё-таки сблизились и в 1925-ом году обвенчались в Осиповской церкви. Свадьбу играли в доме Бардиных. Односельчане переговаривались о том, что Лампея вышла в большой и богатый дом. Молодые супруги нажили одного за другим четверых детей: Юрия, Надежду, Зою, Игоря. В помощь Лампее наняли няню для детей. Николай по прежднему пропадал в разъездах. Появлялся в предзимье, весной снова исчезал. Вернулся он в конце своих странствий законченным пропойцей-алкоголиком. Лампейку он часто избивал, выгонял из дома с детьми. Она убегала к своей матери и жила у неё пока буря не стихнет. Однажды Николай в пьяном угаре выбросил из окна своего 6-месячного сына Игоря. К счастью, мальчонка уцелел, получив лёгкие ушибы и ссадины.
Перед войной, пропив всё имение, Николай поджёг дом и себя. Когда скончавшегося Николая привезли домой из больницы, несчастная Лампея горько плакала и кричала: «Коля, милый, что ты наделал?! Ведь я тебя любила и жертвовала для тебя всем, даже детьми»!
В это время Алексея Павловича и Марьи Федосьевны уже не было в живых. Они умерли в конце 20-тых годов. В лихом 1941 году Лампея, оставшись одна с четырьмя детьми, стала работать в колхозе бригадиром. До этого она никогда, нигде не работала. После войны продала свой большой дом колхозу. В нём расположилось правление Осиповского колхоза «Достижение». На часть вырученных денег она купила небольшой домик в Осипове. Потеряв мужа, Лампея, как бы окаменела, создавалось впечатление, что в ней исчезла жизнь, она превратилась в механического робота. После смерти Лампеи в её домике поселилась её дочь Зоя. У неё квартира в Коврове, но она постоянно живёт в селе.
Маргарита Лосевская.
В тексте использованы иллюстративные фото. Продолжение следует.