В палатах картина была не радостнее. Там не убирались неделями, открывали проветривать окна разве что по особой просьбе. Выздоравливающие лежали рядом с теми, кому только что была проведена операция. Естественно, процент смертности в этих лечебных заведениях был весьма высок. Особенно зашкаливал он в родильных отделениях. Женщин, родивших на свет малышей, через два-три дня настигал недуг с одинаковыми симптомами: озноб, лихорадка, высокая температура, раздутый живот, который невыносимо болел. Итог — мучительная смерть. Тамошние доктора все списывали на послеродовую горячку, а дамы тем временем все чаще и чаще предпочитали разрешаться дома — в родных пенатах надежнее, да и возможность подцепить заразу меньше.
Впрочем, был в медицинской среде один служитель панацеи, который не верил сказкам про всякие горячки. Лично он взялся опровергнуть устоявшееся мнение. Звали смельчака Игнац Земмельвейс (Ignaz Philipp Semmelweis). Выходец из Венгрии, он некогда пытался выучиться на военного судью. С этой целью юноша приехал в столицу Австрии и поступил в Военный университет. Но он увлекся естественными науками. Страсть к опытам заставила студента-первокурсника распрощаться со скучными законами и перевестись на медицинский факультет. Уже через несколько лет у него в руках была заветная корочка доктора-акушера. Практически сразу Земмельвейсу удалось устроиться в родильный дом. Сначала его взяли на временную основу, но затем перевели на постоянную. Игнац ассистировал знаменитым врачам, присутствовал фактически на каждой операции. Он внимательно подмечал, как они работают. Однако вскоре уже сам командовал в операционной. Быстро орудуя расширителем и экразером, Земмельвейс помог не одному малышу появиться на свет. Параллельно врач тайно вел собственное расследование. Ему не терпелось выяснить, почему рожениц преследует одно и тоже заболевание, всегда заканчивающееся летальным исходом.
У клиники, в которой числился на службе Игнац, было два здания. В первом трудились опытные эскулапы. Во втором проходили практику студенты. Земмельвейс стал подмечать, что как раз в последнем смертность была де-факто в два раза выше и приходилась на каждую третью-четвертую женщину. Всякий свободный час, всякий выходной Игнац наведывался в злополучный корпус. Скрестив руки за спиной, он прохаживался по коридорам, искоса смотря, как делают процедуры, какие лекарства дают, как осуществляется послеоперационный уход. Все вроде бы было нормально. Ничего подозрительного и экстраординарного. Земмельвейс просто терялся в догадках, когда однажды, поднимаясь по лестнице, его чуть не сбил с ног один из слушателей вуза. Дотошный врач остановил запыхавшегося нарушителя порядка и строго спросил: откуда и куда тот так спешит? Молодой человек, едва выговаривая от волнения слова, пролепетал, что, мол, был в морге на вскрытии, а сейчас торопится на операцию. Она без пяти минут уже началась, а ему так не хотелось опаздывать. Тогда у Игнаца возникли первые подозрения. Он предположил, что начинающие медики, изучив трупы, отправляются принимать роды, даже не соизволив помыть руки. Вывод напрашивался сам собой: пациентки болели вовсе не «горячкой». В их организм просто заносили инфекцию, которая, стремительно развиваясь, убивала свою жертву.
Догадкой доктор поделился со своими коллегами. Но те только подняли Земмельвейса на смех. Какая инфекция, издевались они, ведь в этот корпус поступают преимущественно бедные люди. У них и без нас болезней полно. Вот и умирают они от них. А мы только и занимаемся, что спасаем всех подряд».
Венгр был опечален. Он и не предполагал, что столкнется с крепкой броней непонимания. Да кого? Тех, с кем столько времени пахал бок о бок. В отчаянии взяв отпуск, он уезжает в Венецию. Игнац надеется, что великолепие этого итальянского города, свежий, чистый воздух, общение с новыми людьми поправит его пошатнувшееся эго. Он катается по каналам, путешествует по маленьким улочкам, посещает всевозможные лавочки, рассматривает изделия из муранского стекла. Постепенно Земмельвейс начинает приходить в себя. У него вновь просыпается вкус к жизни, жажда познаний. Он снова хочет вернуться в Вену, чтобы заступить к операционному станку. Но вдруг… Но вдруг приходит очередное несчастье. В Венеции Игнац получает письмо из клиники. Один из его друзей — профессор судебной медицины Якоб Колетчка — трагически погиб. При вскрытии покойного он случайно поранил палец, возник сепсис, локализовать который не удалось. Земмельвейс испытывает смешанные чувства. С одной стороны, он удручен, что потерял лучшего товарища, с другой — безумно счастлив. Наконец-то нашлись настоящие доказательства его правоты о заносимой в организм инфекции. В своем дневнике, позже официально опубликованном, доктор напишет следующее:
В больнице Земмельвейс принялся устанавливать новые порядки. Отныне врачи и медсестры, задействованные в операции, перед ее началом должны были тщательно мыть руки. И не просто с мылом, а с хлором. К этому моменту уже было доказано, что данный элемент убивает все микробы. Вдобавок все инструменты промывались в хлорированной воде, а затем протирались спиртом. Полы и стены стали дезинфицировать хлором, в палатах чаще меняли белье. Игнац параллельно вел статистику и ее показатели явно говорили в пользу врача. Если в апреле 1847 года до введения хлора в клинике скончались 57 рожениц из 312 (это примерно 18%), то уже в мае, когда метод использовался, умерли лишь двенадцать человек. В последующие семь месяцев показатель еще более снизился и составил три процента. А через год почти что был приравнен в нулю — 1,27%. Окрыленной своим успехом, Земмельвейс отправился к главному врачу, знакомить с полученными позитивными новостями. Но руководитель клиники, выслушав Игнаца, лишь пожал плечами. Он был явно недоволен исследованием, которое провел венгр. К тому же нововведения, осуществленные Земмельвейсом в лазарете, ему были не по душе. Главврач посоветовал не возиться с разной ерундой и под страхом увольнения запретил публиковать данные анализа. Попадание материалов на страницы газет и журналов сулило родильному дому серьезные неприятности.
По сути, они говорили о том, что в течение многих лет здесь умышленно занимались умерщвлением людей. А это попахивало уголовным делом и даже тюрьмой. Игнац тем не менее не унимался. Он строчил одно письмо за другим, обращаясь за поддержкой к ведущим специалистам медицины того времени. Но к сожалению, везде получал отказ. Врач даже написал и издал книгу, где подробно изложил свою теорию и проведенные опыты. Издание возымело большее воздействие, нежели письма. Его коллеги, хоть и немногие, согласились с доводами венгра и пустились испытывать хлор в своей деятельности. Впрочем, столь наступательная кампания вышла боком для Земмельвейса. Его с треском уволили из госпиталя. Совсем скоро он оказался без средств к существованию и впал в депрессию. Проклиная свое лживое окружение, Игнац никак не мог понять, почему теорема, для решения которой он представил столько вариантов, оказалась не у дел. Закончил непризнанный гений антисептики свои дни в клинике для душевнобольных. Он умер, когда ему было 47 лет.
И вот что удивительно… Пинаемый при жизни, Земмельвейс приобрел известность после смерти. В 1906 году в Венгрии на пожертвования медиков ему поставили памятник. На нем выгравировали надпись «Спаситель матерей». Позже в Будапеште создали музей его имени, а портрет врача-бунтаря появился на почтовых марках, выпущенных в ФРГ и Австрии в 1965 году.
