Медийные лица и русская классика
Тележурналистика за годы целевой пропаганды заметно деградировала. Вместе с ней серьезной деформации подверглись медийные образы телеведущих
В федеральном эфире оформились две категории телеведущих — назидатели (Клейменов, Шейнин, Кузичев, Стриженова) и надзиратели (Киселев, Соловьев, Скабеева, Пушков, Норкин). В функциональном отношении грань меж ними не всегда четкая, но в данном случае речь идет о доминирующих навыках и о стилистических приемах работы с аудиторией как у одних, так и у других.
У Клейменова, скажем, преобладают вкрадчиво-ласковые интонации. Как у Порфирия Владимировича Головлева (семейные клички: «Иудушка», «Кровопинушка», «Откровенный мальчик»).
Иудушка. Я, маменька, не сержусь, я только по справедливости сужу… что правда, то правда — терпеть не могу лжи! С правдой родился, с правдой жил, с правдой и умру! Правду и Бог любит, да и нам велит любить.
Став телеведущим на Первом канале, Порфирий Владимирыч почувствовал, что «праздник на его улице наступил, и разошелся соловьем. Но, как истинный кровопивец, он не приступил к делу прямо, а начал с околичностей»:
— Я не знаю и не могу знать как минимум до решения суда — как минимум, — имеет ли отношение Кирилл Серебренников к хищению этих денег. Но я точно знаю: Кирилл глубоко порядочный человек и очень одаренный режиссер. Как это совместимо с его статусом подсудимого? В жизни все бывает. Дело суда — судить. А наше дело — наоборот, не судить, чтобы не быть судимыми. В России судьба художника бывает драматична. Бывает и трагична, говоря прямо. Чего уж. Но это всегда судьба. Большими буквами. А не биография.
Умеет Клейменов и подольститься к порядочному человеку с именем, и именем Судьбы приговорить его к сроку.
Или вот такой кульбит. На сей раз — патриотический.
— Конечно, мы с вами живем в великой стране. Наши космические корабли и спутники бороздят космические орбиты. Наши ракеты долетают до Сирии и ложатся точно в цель. Нет вопроса в мировой повестке дня, в котором наше мнение можно игнорировать.
Это опять — околичность. Далее следите за словами.
— Величие — тяжкая ноша, которая оказалась непосильной для Западной Европы.
Ну и пусть, говорят нам в ответ европейцы, зато у нас воздух чище, медицина лучше и люди живут дольше, хоть и скучнее.
Внутренний голос Порфиши ответил европейцам:
— А у нас веселее, правда, короче.
Наконец, заключительное сальто с пируэтом в воздухе:
— И вот как раз для того, чтобы у нас было долго и весело, президент издал свой очередной… але-гоп! — самый главный майский указ.
По главному указу веселое долгожительство россиян ожидалось в 24-м году. На днях вышло распоряжение отложить райское благолепие. Еще шесть лет будем жить коротко, но весело.
По этому поводу Щедрин выразился туманно, как могло показаться в ХIХ веке. Но если принять во внимание сегодняшний день российских начальников и пропагандистов, то чисто конкретно:
Перед ними «было только настоящее в форме наглухо запертой тюрьмы, в которой бесследно потонула и идея пространства, и идея времени».
Оговорка?
Губернатор Фургал в наручниках еще был на пути в СК из Шереметьева, когда госпожа Скабеева в эфире ток-шоу «60 минут» сделала привычную стойку — ноги на ширине плеч — и то ли оговорилась (может, и по Фрейду), то ли проговорилась (нечаянный служебный каминг-аут): «Мы прямо сейчас ждем его в Следственном комитете».
И правда, с некоторых пор студии в Останкино стали похожи на лубянские исповедальни, где происходят дознания с пристрастием. Сходство не в интерьере и не в антураже, разумеется, а в атмосфере, в самом духе общения ведущих с ведомыми.
А давно ли, кажется, теледискуссии типа «Суд истории» или даже «Поединок» были похожи на словесные дуэли, пускай с необъективным судейством. Обсуждались памятные исторические события и спорные политические обстоятельства. Одной стороне предоставлялось слово, другая сторона отвечала. Оппоненты горячились, но в рамках регламента. Судья, конечно, подсуживал тому, кому считал нужным. В спорах стороны оставались при своих мнениях и, главное, не оплеванными.
Нынче ток-шоу «60 минут» и «Время покажет» номинально — площадки для дискуссий. Реально — для выбивания нужных показаний. Ведущие в них — следователи и по совместительству — надзиратели. Они задают темы. Как правило, это «бандеровская Украина». Или «русофобский Запад».
Важный элемент показательной порки — один-два представителя враждебных сил, коих правильно стоило бы называть «мачо для битья». Их не бьют и не пытают; их оскорбляют и унижают. И морально уничтожают. Они иронически улыбаются, героически терпят тыканья и обидные умозаключения типа: «Тебе бы все врать». Потому что, скорее всего, на контракте.
Им угрожают. Иногда они не выдерживают и отвечают дерзко — для пущей конфликтности. Тогда их выгоняют — для поднятия рейтинга. Иногда со стороны надзирателей после оскорблений следуют оговорки в том духе, что лично к представителям русофобских сил претензий нет, после чего, как правило, в студии происходит скачок градуса ненависти и злобы.
…и другие «откровенные мальчики»
Если начальственный Клейменов смахивает на Порфирия Владимирыча, то рядовой шоумен Артем Шейнин — на Порфирия Петровича, тоже известного литературного персонажа. Оба любят долго порассуждать перед тем, как задать вопрос. И, подобно герою Достоевского, Шейнин жаден до психологической подоплеки поступка своего клиента, будь то президент, губернатор или террорист. И так увлекается предпосылками, предположениями и сослагательными наклонениями, что кажется: роман бы сочинил.
А может, и сочинил.
Скабеева, напротив, женщина жесткая, прямая. Она, если что не так, зычным голосом нараспев прикажет: «Замолчите, пожалуйста-а-а-а!» И никакая иерихонская труба не перебьет эту даму по уровню децибел.
«Голая решимость — и ничего более». Щедрин не про Ольгу Скабееву это сказал. Это он про Угрюм-Бурчеева молвил.
Впрочем, по части «голой решимости» есть медиаперсонаж в отечественном эфире посильнее и Скабеевой, и Бурчеева, и, возможно, Пришибеева. Это Владимир Рудольфович Соловьев (внутрикорпоративные клички: Соловьиный помет и Вечерний М.).
— Сегодня я в бешенстве и буду страшно орать, — так начинает он один из своих «Вечеров». Орет он сильно и часто. Особенно на своем видеоканале. Там он еще демонстрирует, сколь неотразим его «правый хук», ударами кулака — по воздуху. Зато ругается он адресно. У него Дудь — «ничтожная мразь», Уткин — «жирный свин». Навальный — «сволочь, мерзавец, подонок, ворюга конченый» и так далее, протестующие в Хабаровске — «пьяная погань», вся интеллигенция — «мерзкие твари».
Такой уж телевизионный Собакевич в наших палестинах завелся. Тоже ведь «откровенный мальчик».
Все они, «откровенные мальчики», так или иначе преуспели на поприще государстволюбия. Вопрос только: до какой степени? Соловьев — крайность. Он не просто служит государству. Он чувствует себя государством, его душой, плотью, карающим мечом и сатирическим копьем. Он — само Государство. Точь-в-точь как чеховский унтер-офицер Пришибеев, который абсолютно растворился в фетишизированном государстве.
Нет, Соловьев образованнее, пластичнее своего литературного предка, но природа у них одна.
Природа одна — последствия разные. Унтер Пришибеев за свой «хук справа», нанесенный уряднику Жигину, получил месяц ареста. Для него мир перевернулся, поскольку государство его отторгло, отделило от себя. Но он не чувствует себя отделенным и, «выйдя из камеры и увидев мужиков, которые толпятся и говорят о чем-то, он по привычке, с которой уже совладать не может, вытягивает руки по швам и кричит хриплым, сердитым голосом:
— Наррод, расходись! Не толпись! По домам!»
Телеведущий Соловьев и его доблестные коллеги чувствуют себя прекрасно в предвкушении наград и привилегий. И это естественно, поскольку государство перевернулось. Оно окружило себя «откровенными мальчиками», что создают в информационном пространстве ту самую тюрьму, в которой, по версии Салтыкова-Щедрина, теряются и идея пространства, и идея времени.
Пока тюрьма эта только виртуальная, но уже с реальными дознавателями, надзирателями и экзекуторами.