Текстовый вариант встречи со зрителями в театральном клубе «Антракт»:

О фонде

Ольга Чебыкина: Чулпан, добрый вечер. Огромное спасибо, что вы к нам пришли. Это тот редкий случай, когда все собравшиеся в театральном клубе «Антракт», даже не знакомые друг с другом, смогут сказать: «Да, вчера мы были на дне рождения Чулпан Хаматовой».

Чулпан Хаматова: Спасибо, что пришли.

ОЧ: Было ли осознанным решением с вашей стороны провести этот вечер со зрителями?

ЧХ: Кирилл, устроитель этих гастролей, предложил мне сделать такой странный шаг — провести свой день рождения в Екатеринбурге. Я сначала испугалась, а потом подумала: «Ну, прекрасно. У меня ни разу не было дня рождения в Екатеринбурге. Жизнь короткая, почему бы один раз не попробовать». И я совсем не пожалела, потому что вчера был замечательный зал — внимательный, тёплый, добрый.

С утра мы съездили в отделение вашей онкологической больницы, где лечатся дети, с которым мы будем делать огромную программу.

Сегодня я присутствовала, надеюсь, при историческом континентальном сдвиге, важнейшем моменте.

Может быть, мы приблизимся к европейским стандартам, где дети могут лечиться дома или рядом с домом.

У нас уникальные врачи, фантастические и готовые всё делать. Практически всё есть — фонд только докупит оборудование и будет оплачивать детей. Сейчас оснащены шесть боксов, в которых работают замечательные врачи, и из этих шести только один занят местным ребёнком. Остальные пять стояли пустые. Представляете, какие мощности простаивали? Сейчас в этих пяти лежат дети из других регионов. Пока что лечение им оплачивает фонд «Подари жизнь», но я надеюсь, что совместными усилиями мы с вами сменим парадигму системной ошибки финансирования в Минздраве — особенно если за Екатеринбургом, которым вы можете гордиться, подтянутся и другие города.

ОЧ: Наблюдаете ли вы за десять лет существования фонда «Подари жизнь» положительную динамику — что люди стали больше откликаться, легче доверять фонду? Сейчас больше помогают?

ЧХ: Безусловно, конечно. Как минимум информационное поле сильно расширилось. Я не могу представить ни одну другую страну, где милосердие и соучастность развивались бы с такой скоростью. Нашей стране не хватает инструментов помощи, чтобы было удобно. Когда фонд делал первые шаги, нужно было договориться со Сбербанком: «Можно, мы откроем счёт, но вы не будете брать никакую комиссию, чтобы все эти деньги шли исключительно в помощь детям, потому что мы собираем их у людей и не хотим, чтобы их отбирали где-то по пути». Это было принципиальным условием. И каждый раз нам нужно придумывать новые инструменты для удобства помощи.

Короткий номер нам давно предлагали, но операторы говорили: «Давайте-ка мы себе заберём 25%», и мы стояли насмерть и отвечали: «Нет, по такому пути мы не пойдём». На сегодняшний день операторы забирают с этого номера совершеннейшую крупицу. Больше 99% денег идёт на помощь детям.

Карточки «Подари жизнь» тоже нужно было придумывать и доказывать Сбербанку, как это круто и выгодно. Я, например, оплачиваю ей покупку за 100 рублей, и 3% — три рубля — с меня списывает фонд, а ещё три добавляет Сбербанк. Получается, шесть рублей с каждых моих ста отправляется в фонд. Иногда Сбербанк проводит акцию и списывает не 3%, а 6%.

ОЧ: Когда вы доказывали это Сбербанку, на другом конце провода тоже сидел живой человек, и он всё понимал, но система была косная и её сложно было изменить — в этом была проблема?

ЧХ: До прихода Грефа было сложно вообще что-либо изменить. Это была чудовищная пора. Я названивала в Сбербанк по 13-20 раз в день, и меня постоянно футболили. Но в итоге нам удалось: появились заполненные платёжки фонда «Подари жизнь».

А потом и карты Сбербанка «Подари жизнь». Я впервые увидела такую в Лондоне у человека, который с её помощью помогал больному СПИДом. Я подумала, что надо срочно принести это на родину. Вспомнив все круги ада с заполнением платёжек, я подумала, что эта борьба будет ещё дольше.

Он всё проверил и… Он вообще человек новых технологий, любит всё это. С ним стало намного проще.

ОЧ: Вчера на вечере вы сказали, что люди, даже готовые помочь и отдать деньги, не очень готовы в это погружаться — не хотят видеть больных детей и чужую смерть, хотят от этого отгородиться. Вы говорили, что стали уходить друзья — может быть, они были не друзья… Насколько болезненным был для вас этот процесс? Вы уже отпустили эту ситуацию?

ЧХ: Да, видимо, они были не друзья. Тогда мне казалось, что друзья. Это было непросто, происходили достаточно жестокие вещи — в разговорах, в претензиях, в обвинениях, что я мазохист, хочу погружаться в страдания и друзей туда же втягиваю. Потом время поставило всё на свои места. Круг моих друзей поменялся почти на 100%, и я об этом не жалею.

Я очень жалею тех людей, которые не вовлечены в помощь детям, потому что они не дают себе возможности такой радости, когда ты бьёшься-бьёшься-бьёшься, а потом вдруг через несколько лет… Оказывается, что фонд помог более чем 35 тысячам детей. К тебе ведут знакомить свою невесту: «Все уже одобрили, но если не одобришь ты, я не буду на ней жениться».

ОЧ: А невеста в этот момент смотрит на вас большими глазами: что же вы скажете…

ЧХ: Да. Этот мальчик, когда лежал в больнице восемь лет назад, хотел жениться на мне, потому что я к нему приходила. Ему было лет 12 или даже 10, и он говорил: «Ты моя будущая жена, так что приходи ко мне в палату…».

ОЧ: Таких женихов, я думаю, сотня точно была (улыбается).

ЧХ: Нет, нет. Двое у меня таких было (смеётся).

ОЧ: Вы вновь приедете к нам 2 декабря на Екатерининскую ассамблею — замечательное мероприятие, которое год от года набирает силу. В этот раз бизнес-собщество нашего города будет собирать деньги именно на программу фонда «Подари жизнь».

ЧХ: Да. Программа большая: нам нужно на 70 миллионов сменить оборудование, нужно оплачивать пребывание детей. Область делает ремонт в отделении переливания крови, и ещё нужно сделать новую вентиляцию. Летом очень тяжело и детям, и врачам.

ОЧ: Стал ли бизнес за эти годы более социально ответственным — или это решения конкретных людей?

ЧХ: Решения конкретных людей. Есть люди социально ответственные, а есть просто богатые.

Человек, перед которым я плакала, отказавшись есть в шестой раз ужин, сейчас мне очень близок. Как только у нас возникает критическая ситуация и нужны серьёзные деньги, чтобы, например, быстро купить оборудование, этот человек всегда безотказно приходит на помощь. Рубен Варданян — серьёзный бизнесмен, который помогал советами в начале нашего пути, а теперь полностью перешёл в благотворительность и занимается только этим. Ещё один мой знакомый миллионер тоже всё перевёл в благотворительность.

О ТВОРЧЕСТВЕ И ДРУЖБЕ

ОЧ: Хочу вас спросить про Евгения Миронова. Со стороны он видится вашим настоящим другом. Это так и есть? И как пришло понимание того, что да, это друг?

ЧХ: Да. Я его люблю.

А с началом дружбы была очень странная история. Меня утвердили в постановку «Гамлета» к Питеру Штайну, я должна была играть Офелию. В тот момент я снималась в фильме «Лунный папа», который никак не мог закончиться — то сели, то жара плюс 60, то скорпионы и гадюки покусали группу… Всё это сдвигалось-сдвигалось, и на последнем этапе съёмок сдвинулось прямо на время репетиций «Гамлета». Я понимала, что либо я не снимаюсь в картине и она гибнет, потому что на тот момент мы снимали уже семь месяцев, либо я отказываюсь от Штайна. А мне тогда было 23 или 24 года, и отказаться от Штайна…

И я, обливаясь слезами, пишу письмо: «Уважаемый товарищ Штайн, извините меня…» Всё объясняю: что не могу подвести группу, что за мной люди, не говоря уже о деньгах.

Потом прошло время, и меня позвал другой режиссёр из Англии, Деклан Доннеллан, который с Женей Мироновым делал «Бориса Годунова». И мне опять пришлось отказаться, но на этот раз по принципиальным творческим соображениям: мне не понравилась трактовка режиссёра и его взгляд на мою родину. Конечно, Женя перестал со мной даже здороваться.

А потом мы с Аллой Сигаловой вместе делали спектакль, и нам нужна была площадка. Женя только-только получил Театр Наций, мы понимали, что им нужен репертуар, и пришли к нему в кабинет и сказали: «Вот у нас такой спектакль, «Бедная Лиза». Два артиста…» Женя сказал «Да, хорошо», и в этот момент раздался звонок.

Звонил Алвис Херманис — режиссёр, которого я посмотрела за несколько дней до этого. Женя разговаривает с ним: «Алвис, да. Да…» И я ему говорю: «Подожди! Это какой Алвис?» — «Алвис Херманис». И я говорю: «Скажи, пожалуйста, что я готова у него хоть табуретку играть. ПОЖАЛУЙСТА». Мне так понравился спектакль, язык режиссёра. И Женя начал Алвису говорить, что здесь стоит Чулпан Хаматова, знаешь ты такую? Ну вот, она готова табуретку играть и пятый гриб в последнем ряду. Разговор закончился, а потом мне звонит Женя и говорит: «Слушай, он согласен».

При этом Алвис должен был делать этот спектакль с молодыми неизвестными артистами. А так как я, старушка, уже напросилась на табуретку, получался диссонанс. Поэтому Женя тоже стал играть в этом спектакле. Мы начали репетировать. Я видела, как он работает, восторгалась и влюблялась.

Я счастлива, что у меня есть возможность работать с таким современником и вместе делать хорошие поступки, связанные не только с творчеством.

ОЧ: Я не так давно посмотрела фильм «Синдром Петрушки». Даже страшно представить, если бы рядом сидела кукла… Перенеслось ли что-то из переживаний героини на вас? Или вы к ней как к реквизиту относились?

ЧХ: Куклой всегда была я. Мы планировали, что у нас будет кукла. Сначала меня облили гипсом, и дышать можно было только через нос, а у меня страшная клаустрофобия. Мне казалось, что я сохла сутки. Мне было так страшно, я могла только стонать. Потом все ушли обедать, а меня оставили в этом гипсе…

В общем, все посмотрели, сказали: «Ну, ладно», и выкинули её, использовав только в одном кадре, где у неё голова катится. Всё остальное время Женя носил меня как куклу, я не дышала как кукла. Это был немного другой грим, и ты сидишь и не дышишь. А Жене было страшно, да.

ОЧ: Позволю себе легкомысленное наблюдение: когда я смотрела на экране подборку этих кадров, мне показалось, что вы единственная женщина на планете, которой идёт любой цвет волос. Вы какой себя чувствуете, как обычно говорят, брюнеткой или блондинкой в душе?

ЧХ: У меня была прекрасная история, связанная с этим. Я снималась в Вене. Пришла к гримёрному вагончику, там стояли какие-то ребята, осветители… Я ещё никого не знала, стояла, пила кофе, курила сигарету. Мы так молча постояли, и я пошла в вагончик. Меня загримировали, надели белый парик, и я вышла к этим же ребятам. И они сразу же стали со мной общаться! (смеётся) Стали спрашивать, кто я, откуда, как меня зовут. До этого я полчаса стояла со своей головой, и никто на меня внимания не обращал. А тут я вышла и поняла, что это, оказывается, работает.

Людмила Марковна Гурченко, с которой я играла спектакль, заставляла меня носить парики. Она постоянно ругала меня за то, что я появляюсь в интервью «не как звезда». Конечно, у Людмилы Марковны другие представления вообще о понятии «звезда». Тогда это были настоящие звёзды, целый институт звёзд, известных на весь Советский Союз. Она мне говорила, что надо быть только при полном параде. Не успеваешь сходить к парикмахеру — надевай парик… Но я другого темперамента человек.

О СЕМЬЕ

ОЧ: Вчера вы проникновенно говорили про своих трёх дочек, шутили про спектакль «Три сестры», который воплотился в вашей жизни. Как много работающая мама не могу не спросить, мучает ли вас чувство вины за то, что вы не проводите с ними достаточно времени? И что делать с этим чувством?

ЧХ: Конечно, мучает. Но надо не мучиться. Надо любить. Максимально отдавать им отведённое время. Не сидеть в телефоне, а прямо быть с ними.

В театре нас иногда отпускают в отпуск (улыбается). В этом году мы с дочками ездили в большое путешествие на машине — по всей стране, и даже за границу выехали. Были только я, они и наша собака. Очень здорово — не было интернета, ничего и никого. Дочек, кстати, тоже надо отрывать от телефона. Я прихожу домой и говорю: «Все сдаём оружие».

ОЧ: Вы рассказывали историю про то, как ваш папа устроил конкурс на то, чтобы у вас появилось такое прекрасное, но редкое имя. С вашими дочками история отчасти похожая. Ия — не самый тривиальный выбор. Почему так?

ЧХ: Она должна была быть Анастасией. Но когда мы с её папой пришли в ЗАГС, мне радостно сказали: «Мы вас поздравляем, в этом году каждая четвёртая девочка с именем Анастасия». Что-то меня перемкнуло… В общем, я подумала, надо что-то добавить, и получилось просто в рифму — Ия-Анастасия.

О ЗВЁЗДНОЙ БОЛЕЗНИ

ОЧ: Ваша профессия предполагает большое количество переживаний в связи с перевоплощениями и, может быть, с тем, что вы не всегда довольны результатом. В одном интервью вы сказали, что есть роли, на которые вам «страшно оглядываться», потому что там всё было так плохо и неправильно сделано. Мне как зрителю в это сложно поверить. В этом было кокетство артиста?

ЧХ: Нет. Конечно, у нас, как в любой профессии, есть ремесленная профессиональная шкала, и в ней ты понимаешь, что сделал хорошо, а что плохо. Я понимаю, что могла бы сделать лучше. Это нормальные вещи.

И зрителям я никогда не скажу, что это были за роли! (смеётся)

ОЧ: Был ли у вас соблазн немного занестись? Бывали ли моменты, когда вы включали звезду не там, где нужно?

ЧХ: Когда я в 18 лет играла в институте свой первый спектакль, у меня ещё оставались детские мечты привезти в Казань газетную вырезку и сказать: «Мамочка, смотри, меня напечатали в газете». У нас была премьера, пришли критики, всё это посмотрели, а в газету поставили совершенно другую артистку, которая была как бы вторым составом, но снялась в каком-то кино, и её более или менее знали. Газету принести не получилось.

Дальше это всё происходило-происходило, а потом появилась вырезка, не помню в какой газете. Валера Тодоровский сказал: «Она будет звездой». Прямо такой заголовок был. Это было одновременно со вступительными экзаменами в театральный институт, и мы как выпускники принимали у новых ребят.

ОЧ: Вы стоите наособицу от остальных «звёзд» кино и шоу-бизнеса, не любите фотосессий — тем не менее, один гламурный журнал вас даже «Женщиной года» признавал…

ЧХ: За деньги в фонд я соглашаюсь на всё. Был уникальный случай, когда одна обложка в один журнал стоила два миллиона долларов для фонда. Мы строили детский хоспис, и очень нужны были деньги. Мы торговались-торговались — нам нужно было восемь миллионов, — и я сказала: «На два миллиона вы же не согласитесь?» Они сказали: «Мы согласны». Более того, потом этот инвестор — богатый человек, за которым стоял журнал, — уже без всяких условий заплатил ещё миллион долларов на строительство хосписа.

ОЧ: Чулпан, большое вам спасибо за интервью, за то, что провели день рождения с нами и, конечно, за то, что делаете для наших детей.

ЧХ: И вам спасибо! Может быть, через какое-то время мы снова здесь встретимся, и уже будет чем похвастаться.

ОЧ: Давайте просто договоримся, что встретимся. А мы будем стараться, чтобы нам было чем похвастаться здесь.