100 лет назад. Гумилёв
Николай Гумилёв (1886—1921)
Сто лет назад, 26 августа 1921 года, по обвинению в участии в антисоветском заговоре «Петроградской боевой организации Таганцева» был расстрелян поэт Николай Степанович Гумилёв (1886—1921).
Если смотреть с политической точки зрения, поэт вёл себя довольно вызывающе, но до поры до времени это сходило ему с рук. Ещё до Февраля он писал верноподданные стихи-посвящения императрице и великой княжне Анастасии. Посвящение царице начиналось так:
Пока бросает ураганами
Державный Вождь свои полки,
Вы наклоняетесь над ранами
С глазами, полными тоски...
И после революции Гумилёв взглядов своих не изменил. Например, на одном поэтическом вечере на вопрос «каковы Ваши политические убеждения?», он громко ответил: «я убеждённый монархист». «Я охотился на львов, — говорил он, — и не думаю, что большевики много опаснее». «Они не посмеют меня тронуть, я слишком известен». Ученица Гумилёва, поэт Ирина Одоевцева вспоминала:
«Гражданского мужества у Гумилева было больше, чем требуется. Не меньше, чем легкомыслия. Однажды на вечере поэзии у балтфлотцев, читая свои африканские стихи, он особенно громко и отчетливо проскандировал:
Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя.
По залу прокатился протестующий ропот. Несколько матросов вскочило. Гумилёв продолжал читать спокойно и громко, будто не замечая, не удостаивая вниманием возмущённых слушателей. Кончив стихотворение, он скрестил руки на груди и спокойно обвёл зал своими косыми глазами, ожидая аплодисментов.
Гумилев ждал и смотрел на матросов, матросы смотрели на него.
И аплодисменты вдруг прорвались, загремели, загрохотали.
Всем стало ясно: Гумилев победил. Так ему здесь ещё никогда не аплодировали.
— А была минута, мне даже страшно стало, — рассказывал он, возвращаясь со мной с вечера. — Ведь мог же какой-нибудь товарищ-матрос, «краса и гордость красного флота», вынуть свой небельгийский пистолет и пальнуть в меня, как палил в «портрет моего государя». И, заметьте, без всяких для себя неприятных последствий. В революционном порыве, так сказать».
Про поэму Александра Блока «Двенадцать» Гумилёв говорил, что Блок в поэме «вторично распял Христа и ещё раз расстрелял государя». (Хотя, когда писалась поэма, бывший государь был ещё жив-здоров). Гумилёв сказал автору, что окончание поэмы с Исусом ему кажется искусственно приклеенным, литературным. Блок на это ответил:
— Мне тоже не нравится конец «Двенадцати». Я хотел бы, чтобы этот конец был иной. Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И тогда же я записал у себя: к сожалению, Христос.
Поэтесса Ирина Кунина: «Мы пересекали Садовую наискось по трамвайным рельсам, по которым трамваи шли редко, появляясь неизвестно откуда... Внезапно на нас налетел оголтело орущий мальчишка-газетчик. Слов мы не разобрали, и только «когда» он заорал, вторично промчавшись мимо нас, расслышали: «Убийство царской семьи в Екатеринбурге!» Сознание не сразу воспринимает смысл. Мы стоим, кажется, даже без мыслей, долго ли — не знаю, на нас нашел столбняк. Потом — это было первое движение, одно на двоих — Гумилев рванулся и бросился за газетчиком, схватил его за рукав, вырвал из его рук страничку экстренного выпуска, не уплатив, — я испуганно следила за его движеньями, — вернулся, прислонился ко мне, точно нуждаясь в опоре. Подлинно, он был бел, и казалось — еле стоял на ногах. Раскрывал он этот листок — одну вдвое сложенную страничку — вечность, ясно вижу её и сегодня. Буквы были огромные. Гумилёв опустил левую руку с газетой, медленно, проникновенно перекрестился, и только погодя, сдавленным голосом сказал: «Царствие им небесное. Никогда им этого не прощу»... Кому им? Царской семье за невольное дезертирство? Нет, конечно, большевикам. А вышло, правда, будто царской семье и будто причитает по-бабьи: «На кого вы нас, сирот, оставили». <…> На календаре было 17 июля 1918 года».
В последнем мемуаре, правда, есть очевидные неточности. Во-первых, о расстреле бывшего царя Николая газеты сообщили не 17-го, а только 19 июля.
Газетное сообщение о расстреле Николая II
Во-вторых, о расстреле семьи в тот момент не сообщалось. Мог ли, тем не менее, газетчик кричать такое? Это довольно маловероятно...
Большевик-оппозиционер Виктор Серж вспоминал: «Один наш друг отправился в Москву, чтобы задать Дзержинскому вопрос: «Можно ли расстреливать одного из двух или трёх величайших поэтов России?» Дзержинский ответил: «Можем ли мы делать исключение для поэта?».
Всё сказанное выше написано для правильного понимания взаимоотношений между Гумилёвым и революцией. Между ними шла, называя вещи своими именами, дуэль. В которой поэт в конце концов получил пулю. Что, конечно, делает честь его храбрости, стойкости во взглядах и иным достоинствам. Но позволю себе по этому случаю напомнить стихотворение другого, революционного поэта — Бертольта Брехта (1898—1956).
Подойди. Говорят,
Ты хороший человек.
Ты неподкупен. Впрочем,
Молния, ударившая в дом, —
Тоже.
Ты не отступаешься
От того, что когда-то сказал.
Но что ты сказал?
Ты честен: что думаешь, то и говоришь.
Но что ты думаешь?
Ты храбр. Но в борьбе против кого?
Ты умён. Но кому служит твой ум?
Ты не заботишься о своей выгоде.
А о чьей?
Ты хороший друг. Но хороших ли людей?
Слушай же, мы знаем:
Ты наш враг. Поэтому
Мы тебя поставим к стенке.
Но, учитывая твои заслуги и твои достоинства,
Мы поставим тебя к хорошей стенке
И расстреляем тебя из хороших винтовок хорошими пулями,
А потом закопаем
Хорошей лопатой в хорошей земле.