Сергей Горошко о свете и тьме в творчестве, жизни на два города и съемках во Вьетнаме
Его визитная карточка — серия фильмов про майора Грома. Герой, которого он играет, — почти дьявол, Мефистофель, и при этом человек с тонкой, ранимой душой. Сергей Горошко перевоплощается легко и очень элегантно. Сразу понятно: актер на длинную дистанцию!
Сергей, я знаю, что ты учился в Питере у замечательного театрального мастера.
Да, мой мастер — Вениамин Михайлович Фильштинский.
Его ученики — Константин Хабенский, Михаил Пореченков, Ксения Раппопорт. Он до сих пор преподает, и к нему мечтают попасть многие абитуриенты.
Вениамин Михайлович — действительно выдающийся педагог. Он умеет тонко раскрыть актерскую природу, находит в твоем организме правильные ноты, которые позволяют тебе творить это волшебство под названием «другие люди», которых ты в себя пускаешь.
После института в твоей жизни был театр. Причем ты не пошел в академический театр или какой-то традиционный, а с однокурсниками создал свою театральную компанию. То есть стал строителем театра в прямом смысле слова.
Еще в институте я понимал, что хочу создать что-то свое. Это была моя основная идея. Поэтому не ходил показываться ни в какие театры. У нас была команда и преобладало ощущение, что создать свой театр абсолютно реально. Мы бросили туда все силы. Наша компания просуществовала два года весьма успешно. Мы играли спектакли в большом пространстве пивоваренного завода. Это пространство с историей: обшарпанные стены, кирпичи, которым не меньше 200 лет. Абсолютно фантастическое место.
У вас спектакли урбанистические — фактура помещения имела большое значение. Так?
Ну нет, были и классические постановки. Мы с коллегами, воруя строительные палеты с близлежащих складов и помоек, построили амфитеатр на 350 человек. Зрительные ряды возвышались над сценой, а не наоборот, как обычно бывает в театре.
Это была скоротечная история. А что дал тебе театральный опыт?
Ну для человека, который только окончил институт, абсолютно неизвестного, с открытой душой и наивностью, эти два года казались чем-то вечным. Казалось, что так будет всегда. А опыт... Наверное, мне это дало понимание того, что меня может в будущем ждать. Вообще, достаточно сомнительное предприятие в наше время — создавать театр. Это тяжело, это сложно, это неприбыльно. Грубо говоря, это либо за идею, либо ничего не выйдет. В результате мы расстались. И весь этот колоссальный, труднейший опыт, помимо седых волос, заставил заматереть еще. Что-то про жизнь начинаешь понимать в такие моменты, когда что-то приобретаешь и потом это сложно существует. Но я бы с удовольствием, возможно, сделал что-то подобное еще раз. Что касается опыта... Ты становишься старше очень быстро, когда занимаешься чем-то подобным.
Ты востребованный актер, снимаешься нон-стоп. Недавно сыграл в дебютном проекте Даши Мороз «Секс. До и после». Даша, прекрасная актриса, решила стать режиссером, и у нее это великолепно получилось, благодаря актерам в том числе.
Я думаю, у любого актера рано или поздно появляются мысли: а не попробовать ли мне в режиссуре? Это страшно, конечно. Я думаю, и Даше было страшно. Не сказал бы, что в этом для нее есть безумие, скорее логичный шаг. У Даши до этого и продюсерский опыт был большой. Когда я узнал, что она собирается дебютировать как режиссер, то был уверен, что справится на ура.
А почему?
Просто знал. Про себя я могу сказать, что режиссером быть не смогу. Наверное, для себя это обуславливаю какими-то флюидами. Есть же определенные типажи: например, смотришь на человека и понимаешь, чем он занимается, особенно если это артист.
Вот про тебя сразу можно сказать, что ты артист. Даже скорее рок-музыкант, свободный художник. Такое обилие разных цепочек на шее, открытая грудь, длинное пальто почти до пола…
Я просто странно одеваюсь. (Смеется.) Я говорю про другое — про флюиды. Вот по Дарье прекрасно видно, какая она внутренне сильная и что проект на себе достойно пронесет. Режиссер — это же огромная ответственность. Наверное, в этом и есть основная причина, почему я не смогу.
А ты безответственный человек?
Нет, я очень ответственный человек, но там ответственность гораздо больше. Грубо говоря, там почти всё зависит от твоих решений.
Даша Мороз много полезных советов давала тебе, как надо играть, как выстраивать образ?
Конечно! Ты приходишь с чем-то своим, своим видением роли, душа героя уже обозначена, ты ее впускаешь в себя, и в этой консистенции получается то, что люди видят на экране. Когда режиссер еще и актер, он очень часто буквально показывает, как надо играть. Это иногда сбивает, но у Даши всё очень органично сложилось. Я рад, что поучаствовал в этом проекте, получилось действительно интересное кино. И надо сказать, что мне далеко ходить не пришлось, мой персонаж — это почти я сам, со своими взглядами, переживаниями. У меня очень часто так получается в кино, за исключением, пожалуй, «Майора Грома» и еще пары ролей, где нужно было играть на сопротивление и что-то новое доставать из себя. В основном же получается, что это про меня, Сергея Горошко, просто у героя другое детство немного, а так, ситуации в жизни — которые не раз происходили и со мной. Просто пару винтиков из моей жизни надо вынуть и всунуть другие, чтобы немножко иначе всё закрутилось.
Вот по поводу твоего детства. Каким оно было?
Счастливым. Когда я учился в институте, было немодно говорить, что у тебя хорошее детство. Чем больше ты страдал, тем круче. Да, нюансов куча, километры размышлений, но по факту у меня было нормальное счастливое детство.
Где ты рос?
Родился в Дзержинске, рос по большей части в Москве. Вот эти все простые и наивные проблемы детей: первые влюбленности, друзья, компьютерные игры, драки, ссоры, поездки к родственникам... Увлечения постоянно менялись: я и рэпером был, и граффити рисовал. Старший сводный брат подсадил меня на группу «Король и Шут», и я начал ходить на рок-концерты, стал барабанщиком.
Вот видишь, я оказался прав насчет внешности рок-музыканта.
Родители купили мне установку, потом гитару, потом появились репетиционные точки, зеленые волосы.
Даже так.
Конечно! Важно же еще, чтобы был стайлинг. Неинтересно было просто купить пасту для волос, чтобы они стояли, — мы обливались для этого пивом и делали себе прически. Это жутко воняет, но правда, работает. Так мы развлекались. На самом деле я всю жизнь стараюсь максимально исключать экзистенциальные всякие размышления, потому что пришел недавно к такому выводу, что любой сложный вопрос про любовь, про профессию, про смысл жизни, — там на самом деле всё максимально просто. Этому, кстати, Вениамин Михайлович Фильштинский учил: «Во всем нужна простота».
Ну да, как говорится, всё гениальное просто.
И это абсолютная правда. Кажется, что высокая пафосная фраза, а по факту так и есть. В любом сложном вопросе, даже бытовом, — всё максимально просто. Другое дело, что ты подключаешь свои нервы, свою душу, ты начинаешь переживать. Но если всё это сдвинуть, то в сухом остатке остаются очень простые решения.
Насчет решений. Почему молодой человек с зеленым ирокезом решил в актеры пойти?
Это случайность абсолютная. Я, во-первых, совершенно не помню момента, когда решил, что буду артистом. Участвовал во всех школьных постановках, потому что тогда не надо было ходить на уроки. А после девятого класса встретил свою подругу, которую давно не видел, она рассказала мне, что на Цветном бульваре есть школа с актерским классом. Я сходил туда, прочитал в серьезной позе «Я вас любил: любовь еще, быть может...», и меня взяли. Полгода я там просуществовал. Школу уже оканчивал частную, в Долгопрудном. А что конкретно привело меня в театральный, не помню. Я же еще и два года поступал, не с первого раза.
В результате ты, москвич, учился в театральной академии в Питере. Так редко бывает.
Так получилось, что во время поступления в театральные институты в Москве нашей музыкальной группе предложили гонорар, чтобы мы выступили в Питере. И я влюбился в Питер. Поэтому пошел поступать там тоже. Но, правда, слетел уже с последнего этапа, с коллоквиума, когда меня спросили, «как дела», а потом сказали, что я «не светлый».
Это что значит?
На коллоквиуме мне дали сыграть Раскольникова в «Преступлении и наказании», а потом сказали, что я «не светлый», — про мою душу, наверное, не знаю.
Как будто у Раскольникова она такая уж светлая.
В том-то и дело, что мастер набирал себе светлых людей, а мне дал Раскольникова играть. А потом еще и удивился, что я не светлый. Потом я год просто ждал нового поступления, понимая, что в Москве больше никуда не пойду. Я не хотел учиться в Москве. Я обожаю Питер, это моя любовь. Когда я куда-то уезжаю, то скучаю по Питеру.
А живешь ты в Москве?
Скорее в самолете между Москвой и Питером. Очень удобно. (Улыбается.) На второй год я пошел во ВГИК обкатать программу и поступил, так вышло. К Александру Михайлову. Я не планировал там учиться, но так получилось, что поступил. Потом в Питере пошел на вступительные туры к Вениамину Михайловичу Фильштинскому. Помню, как зашел в музей при Мастерской Фильштинского, а там афиши, фотографии выпускников. Смотрю, знакомые лица: Константин Юрьевич Хабенский, Михаил Трухин, Ксения Раппопорт — я так удивился тогда, я просто не знал, что они его выпускники.
Вдохновила эта история?
Я уже поступил на тот момент. Меня вдохновляло тогда всё, что происходило в моей жизни, каждая секунда: как я иду до общежития вдоль Фонтанки, как вхожу в метро и выхожу. А от общежития до Финского залива 10 минут пешком, представляете! Я был в абсолютной эйфории больше года.
Никогда не хотелось из Питера вернуться в Москву?
Никогда. Я до сих пор не хочу, но работа вынуждает путешествовать.
У тебя там своя квартира?
Нет, квартира у меня в Москве. В Питере я пока не решился взять себе недвижимость, я снимаю квартиру. Но у меня появляется ощущение дома, как только я выхожу из аэропорта Пулково. Вот эти первые полчаса, пока еду до дома: вдох, выдох, первая сигарета здесь — это мой Питер.
А почему самолет, а не поезд?
Когда я ездил мало, то путешествовал вообще на ночных поездах. А сейчас бывает, что приходится по три-четыре раза в неделю ездить туда-обратно, а у меня квартира в Долгопрудном, до Шереметьево — 10 минут, не надо ехать четыре с половиной часа, а просто сел в самолет, взлетел — и уже в Питере. Конечно, приходится немного дольше добираться из аэропорта, но это не страшно.
Послушай, при твоей любви к этому городу…
Ну любовь любовью, а стоять в пробках не очень хочется. (Улыбается.) Нет, это тоже любовь, потому что Московский проспект в сторону города почти всегда свободен. Так что тоже удобно.
К вопросу о личностях, которые встречались на твоем пути. Недавно ты снимался с Фёдором Сергеевичем Бондарчуком в сериале «Калимба». Эффектное и интригующее название. Что это такое и что тебя в этой истории связывает с героем Бондарчука?
Прежде всего связывает режиссер — Нурбек Эген. Я на его пробах рос, с первого курса он меня знает, я к нему ходил очень много раз, и каждый раз это были утверждения или около того, но по каким-то причинам у нас не получалось поработать. И тут возникает этот проект, я узнаю, что там будет Фёдор Сергеевич, — в общем, всё случилось. Это сериал про психологический эксперимент над людьми, который проводит, собственно, персонаж Бондарчука. Есть жертвы, над которыми совершили зло преступники, и их помещают в одно помещение: жертв и преступников, без возможности оттуда выйти. Я так понимаю, что наивысшая цель этого эксперимента — в поиске возможности простить и осознать.
Ты кого играешь в этой истории?
Парня, который чуть не довел свою девушку до самоубийства. Он влюбил ее в себя, украл все деньги и исчез. Но пришел туда, потому что искренне хотел извиниться. Осознал, что совершил огромную ошибку, и пошел на этот риск.
Фактически это такая психологическая работа над собой. Ведь каждая новая роль — еще и учеба. И это, мне кажется, Серёжа, не зависит от возраста. Тебе 27 лет, но при этом у меня ощущение, что твой душевный опыт старше твоего физического возраста. Или это не так?
Не мне судить. Из сухих фактов: мне 27 по цифрам в паспорте, а уж какой у меня психологический возраст и насколько мой душевный опыт старше цифр в паспорте — судить окружающим.
А как ты сам ощущаешь себя?
Я над этим не думаю, просто стараюсь жить. Да, кто-то говорит, что я старше своих лет, кто-то — что младше, людям, повторяю, виднее, мне лично без разницы. Я — это я. Я сейчас такой...
…какой?
Какой-то такой. (Смеется.)
Легкий?
Я не умею заниматься самоанализом. Я считаю, что это большая иллюзия, что ты про себя можешь что-то понять. Даже если ты взрослый человек с огромным жизненным опытом и прошел все возможные духовные курсы, которые существуют в мире и религиях, — осознать самого себя очень сложно, потому что ты не можешь исключить из жизни социум, а он на тебя влияет. Как раз со стороны всё видно. Ты можешь что-то играть, что-то не играть, но я считаю: для того чтобы заниматься самосознанием, большая мудрость нужна.
При этом профессия, которой ты занимаешься, предполагает самоанализ.
Это большой риск. Ты можешь попытаться заняться самоанализом, сделать для себя какой-то вывод, а он может быть ошибочным: например, тебе будет казаться, что ты для одних ролей создан, а для других нет, и это будет большой ошибкой. А я иду по жизни, и мои двери открыты. Я могу, конечно, попытаться понять, что, наверное, я больше про темноту, про грязь, про разорванную душу, дырявое сердце. Но это я могу так подумать. А потом придет персонаж с чистым сердцем, и выяснится, что я, оказывается, вполне смогу с ним справиться, потому что я просто себе напридумывал всякой ерунды. У меня были такие случаи. Я занимался самоанализом почти всю учебу в институте и последующие несколько лет, а потом выяснилось, что это чушь собачья. А это больно, потому что ты уже настройки выставил, а тут происходит отторжение всего, что тебе казалось «про тебя»: не про тебя это, всё ложь, вранье какое-то. Поэтому я стараюсь этим не заниматься.
Что ж, твою логику я понял, она построена на неком разочаровании. Но в жизни всегда есть место и черному, и белому. Как раз такую роль ты и сыграл в «Майоре Громе».
Да, там про свет и тьму, два абсолютно разных состояния, которые уживаются в одном человеке. Кардинально разные вещи: абсолютная тьма и абсолютный свет...
…и они по очереди выходят наружу. Мне кажется, это очень интересно играть.
Очень интересно и очень тяжело.
Это всё ступеньки на твоем актерском пути.
Да, на пути к совершенству, бесконечному и без финала.
В последние месяцы твоя жизнь связана не только с Москвой и Питером, но и со Вьетнамом, где ты снимаешься в новом проекте. Много времени там проводишь?
Два с половиной месяца я там был, сейчас вернулся на неделю, поэтому мы смогли встретиться, Вадим, а на днях улечу обратно еще на полтора месяца.
Вьетнам — твое место силы?
Совсем не мое. Мы жили в деревне под городом Фанранг, прямо на океане. Мой персонаж занимается кайтингом — катанием на доске с парашютом.
Тебе нужно было этому учиться?
Да, нас учили этому достаточно долго.
А почему не твое место?
Я не большой фанат солнца, моря, пляжа, жары.
Ты такой загорелый, обветренный…
А это без вариантов, там нельзя не загореть. Да нет, всё очень здорово, это очень крутой проект, Стас Иванов — очень крутой режиссер, прекрасные коллеги-актеры, всё здорово. Просто это моя маленькая капризулька, я не могу долго в южной атмосфере находиться, мне как-то похолоднее надо.
Лучше север, Питер.
Это естественно. Север, волны, запах залива. Опять же, если смотреть с точки зрения двойственности: Питер — это темные тучи, снег, град, мрачные дворы-колодцы, но, с другой стороны, это и гениальная архитектура, бриз с моря, солнце, отражающееся в Исаакиевском соборе. Можно сказать про мрачность, а можно посмотреть иначе.
Видишь как. А ты говоришь, что не любишь анализировать.
Но я анализирую сейчас город, а не себя — вот что важно. Я говорю про двойственность, которая есть абсолютно в любой вещи.
Вообще ничего не бывает однозначным.
Абсолютно. Нет, самоанализ — это, возможно, хорошо, и люди им занимаются, но просто в моем опыте это сплошное разочарование и ошибки. Я всё время ошибочно рассуждал про себя, про то, что мне нужно, чего бы мне хотелось на самом деле, кроме профессии. Хотя и про профессию порой возникали сомнения.
А разочарования в жизни с чем связаны?
Скажу так, без конкретных вещей. Ты отдаешь себя целиком, а проходит полгода, и либо это заканчивается, либо еще идет, но ты уже думаешь: зачем? И ты просто встаешь и уходишь. Ты потратил колоссальное количество внутренних сил, дни, недели, года на то, что в итоге оказалось полной чушью.
В профессии всё более позитивно. Так?
Конечно. Поэтому, что бы я ни говорил, это не выводы. Я считаю, что актерская профессия, по крайней мере мое место в ней сейчас, — это бесконечное искательство, бесконечная интрига.
Возвращаясь в твое «детство с зелеными волосами». Это же тоже характер, а не просто внешность. У тебя была бунтарская натура?
Если бы была инструкция по бунтарской натуре, то я соблюдал бы ее «от и до»! Но не было того, против чего мне нужно было бунтовать. Я не бунтовал совершенно, просто нравилась сама история: репетиции, концерты, эти люди специфические, музыканты.
Свободные, раскованные, эпатажные.
Это очень пафосно звучит. Мне просто нравилось находиться на репетициях, играть музыку, которую я играл, громкие и шумные вечеринки. Нравился определенный стиль жизни, конкретно такой. И не то чтобы он мне сейчас нравится, я уже постарше. Просто всё это превратилось в серьезный и взрослый формат.
Ты продолжаешь концерты давать?
Да, у меня есть группа, концерты, сейчас выйдет альбом, а летом, скорее всего, будет тур.
А группа в Москве или Питере?
В Москве. Была сначала одна группа, потом другая, третья. Сейчас я вернулся в ту, где играл до 2016 года, до того, как поступил в институт. Я тогда уехал в Питер, и всё. И вот в прошлом году, в мае, я написал музыкантам, с которыми мы почти не общались. Предложил: «Ребят, а давайте попробуем снова вместе». И через месяц мы уже на 700 человек давали концерты.
Ничего себе. Ты бас-гитарист?
Я всю жизнь был барабанщиком, а сейчас да, на ритм-гитаре играю. Гитара и вокал. Пересел, потому что барабаны без практики — это невозможно. В результате я играю на гитаре, потом пересаживаюсь с микрофоном за барабаны, играю и пою, но это только по старой памяти и какие-то простые вещи. А так, и барабаны, и гитара — это практика бесконечная, но гитару хотя бы можно с собой взять и сиди играй, а барабаны так не потаскаешь.
А в каком жанре вы играете?
Если представить людей, которые что-то в гараже играют, — вот это мы. Такой гаражный рок.
Как в тебе это всё уживается? С одной стороны, чистый андеграунд в музыке, а с другой — кино, платформенное и художественное.
Я могу прийти на бал, а могу зайти в самый захудалый бар. И чувствую себя комфортно и там, и там. Для меня все эти вещи очень крутые. Жизнь короткая. В сердце и душе очень много места, и выбирать что-то одно — занятие достаточно глупое. Я понял: чтобы что-то полюбить сильно, нужно быть готовым этому что-то отдать.
Когда ты к этому пришел?
Когда у меня появился театр. И в будущем, чтобы я влюбился, горел, хотел бы этим заниматься, я должен быть к этому готов. Если ты готов и отдаешь (и я не столько про материальное, сколько про человеческий ресурс), то тебе всё вернется, ты будешь в бесконечном удовольствии находиться.
Классно. Ты лидер в группе?
Да нет, у нас нет лидера. Скорее я лицо группы. Занимаюсь организацией концертов вместе с нашим директором. Когда я был ребенком (да я и сейчас ребенок) и играл на барабанах, большинство текстов написал наш соло-гитарист, теперь я тоже какие-то тексты предлагаю.
В чем ты «и сейчас ребенок»?
Это для меня самое сложное и самое ценное и это то, к чему я наиболее стремлюсь. Это тоже, кстати, от Вениамина Михайловича, — сохранить в себе ребенка, который всему удивляется, красоте, например, а не закрывается в скорлупу взрослого человека. Вот это детское восхищение тем, чем ты сейчас занимаешься. И как раз за счет этого «ребенка» сохраняется как минимум эмоциональное здоровье, насколько это вообще возможно. И вот этот ребенок — он тебе счастье и приносит, ведь по-настоящему счастливы могут быть только дети.
На такой оптимистичной ноте мы и закончим разговор, Серёжа. Хорошего продолжения съемок во Вьетнаме. Хотя для тебя, как я понял, это тоже на сопротивление.
Ну уж не настолько, конечно. (Смеется.)
Сериал «Калимба» выходит в онлайн-кинотеатре Okko с 16 мая.