Знаменитые цветные фотографии немецкого фотографа Иоганна Хэле. Немецкий военнослужащий смотрит вещи расстрелянных. Бабий Яр, 194129 сентября 1941 года — начало массовых расстрелов в киевском овраге Бабий Яр. За два дня здесь было истреблено более 30.000 человек, в основном евреев — мирных жителей Киева, также цыган; а также — советских военнопленных. Накануне по городу были расклеены тысячи объявлений: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковой и Доктеривской улиц (возле кладбищ). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и пр. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найдён в другом месте, будет расстрелян...»
В указанное место пришли тысячи людей — огромные толпы. Это были, в основном, женщины, дети и старики, мужчины призывного возраста находились на фронте. Вновь обратимся к роману-документу писателя Анатолия Кузнецова «Бабий Яр», опубликованному в советском журнале «Юность» в 1966 году, и произведшему тогда сильное впечатление.
«Очень, очень долго, до одури длилось это гудящее шествие, эта «демонстрация» с толкотнёй, разговорами и детским плачем... Лишь где-то после обеда дошли до кладбищ... Здесь поперёк улицы было проволочное заграждение, противотанковые ежи с проходом посредине и стояла цепь немцев с бляхами на груди, а также украинские полицаи в чёрной форме с серыми обшлагами.
Жители Киева и украинский полицай у ограды стадиона Зенит (ныне Старт) на улице ЛагернойОчень рослый деятельный дядька в вышитой сорочке, с казацкими висящими усами, очень приметный, распоряжался при входе. Толпа валила в проход мимо него, но обратно никто не выходил, только изредка с криками проезжали порожняком извозчики: они уже где-то там сгрузили вещи и теперь пёрли против толпы, орали, размахивали кнутами, это создавало толкучку и ругань.
Всё было очень непонятно. Дина посадила стариков у ворот кладбища, а сама пошла посмотреть, что делается впереди.
Как и многие другие, она до сих пор думала, что там стоит поезд. Слышалась какая-то близкая стрельба, в небе низко кружил самолёт, и вообще вокруг было тревожно-паническое настроение.
В толпе обрывки разговоров:
— Это война, война! Нас вывозят подальше, где спокойнее.
— А почему только евреев?
Какая-то выжившая из ума бабушка предполагала уже совершенную чушь:
— Ну, потому, что они родственная немцам нация, их решили вывезти в первую очередь.
Дина с трудом проталкивалась в толпе, всё больше беспокоясь, и тут увидела, что впереди все складывают вещи. Разные носильные вещи, узлы и чемоданы — в кучу налево, все продукты — направо. А немцы направляют всех дальше по частям: отправят группу, ждут, потом через какой-то интервал опять пропускают, считают, считают... стоп! Как бывает, пропускают очередь десятками.
Опять разговоры в шуме и гаме:
— Ага, вещи идут, конечно, багажом: там разберём на месте.
— Какое там разберём, столько вещей, их просто поровну поделят.
Дине стало жутко. Ничего похожего на вокзал железной дороги. Она ещё не знала, что это, но всей душой почувствовала, что это не вывоз. Все, что угодно, только не вывоз.
Особенно странными были эти близкие пулемётные очереди. Она всё ещё не могла и мысли допустить, что это расстрел. Во-первых, такие огромные массы людей! Такого не бывает. И потом — зачем?!
Можно уверенно предположить, что большинство чувствовало то же, что и Дина, чувствовало неладное, но продолжало цепляться за это «нас вывозят» вот ещё по какой причине. Перед этим старики много рассказывали, как немцы были на Украине в 1918 году, и тогда они евреев не трогали, относились к ним неплохо, потому что — похожий язык и всё такое...
Бабий Яр. Вещи на дне оврага
Старики говорили:
— Немцы есть разные, но, в общем, это культурные и порядочные люди, весьма порядочные. [...]
Но если это не вывоз, то что же тут делается? Дина говорит, что в этот момент она чувствовала только какой-то животный ужас и туман — состояние, ни с чем не сравнимое.
С людей снимали тёплые вещи. Солдат подошёл к Дине, быстро и без слов ловко снял с неё шубку.
Тут она кинулась назад. Отыскала стариков у ворот, рассказала, что видела.
Отец сказал:
— Доченька, ты нам уже не нужна. Уходи.
Она пошла к заграждению. Тут довольно много людей добивались, чтобы их выпустили назад. Толпа валом валила навстречу. Усач в вышитой сорочке всё так же кричал, распоряжался. Дина протолкалась к нему и стала объяснять, что вот провожала, что у неё остались в городе дети, чтобы её выпустили. Он потребовал паспорт. Она достала. Он посмотрел графу «национальность» и воскликнул:
— Э, жидивка! Назад!
Тут Дина окончательно поняла: это расстреливают.
Военнопленные среди гор вещей на дне оврага
Судорожно она стала рвать паспорт на мелкие кусочки. Она бросала их под ноги, налево, направо. Пошла обратно к старикам, но ничего им не сказала, чтобы не волновать преждевременно.
Хотя она была уже без шубки, ей стало очень душно. Вокруг было слишком много народу, плотная толпа, испарения: ревут потерявшиеся дети; некоторые, сидя на узлах, обедают. Она ещё подумала: «Как они могут есть? Неужели до сих пор не понимают?»
Тут стали командовать, кричать, подняли всех сидевших, подвинули дальше, и задние напирали — получалась какая-то немыслимая очередь. Сюда кладут одни вещи, туда — другие вещи, толкаются, выстраиваются. В этом хаосе Дина потеряла своих стариков, высматривала, увидела, что их отправили в группе дальше, а перед Диной очередь остановилась. Стояли. Ждали. Она вытягивала шею, чтобы понять, куда повели отца и мать. Вдруг подошёл огромнейший немец и сказал:
— Иди со мной спать. Я тебя выпущу.
Она посмотрела на него, как на психа, он отошёл. Наконец стали пропускать её группу.
Говор затих, все умолкли, словно оцепенели, и довольно долго молча шли, а по сторонам стояли шеренгами фашисты. Впереди показались цепи солдат с собаками на поводках. Позади себя Дина услышала:
— Дети мои, помогите пройти, я слепой.
Она обхватила старика за пояс и пошла вместе с ним.
— Дедушка, куда нас ведут? — спросила она.
— Детка, — сказал он, — мы идём отдать богу последний долг.
Военнопленные закапывают тела на дне оврага Бабий Яр
В этот момент они вступили в длинный проход между двумя шеренгами солдат и собак. Этот коридор был узкий, метра полтора. Солдаты стояли плечом к плечу, у них были закатаны рукава, и у всех имелись резиновые дубинки или большие палки. И на проходящих людей посыпались удары. Спрятаться или уклониться было невозможно. Жесточайшие удары, сразу разбивающие в кровь, сыпались на головы, на спины и плечи слева и справа, Солдаты кричали «Шнель! Шнель!» («Быстро! Быстро!» — нем.) и весело хохотали, словно развлекались, они исхитрялись как-нибудь покрепче ударить в уязвимые места.
Все закричали, женщины завизжали. Словно кадр в кино, перед Диной промелькнуло: знакомый парень с её улицы, очень интеллигентный, хорошо одетый, рыдает. Она увидела, что люди падают. На них тотчас спускали собак. Человек с криком подхватывался, но кое-кто оставался на земле, а сзади напирали, и толпа шла прямо по телам, растаптывая их. У Дины в голове от всего этого сделался какой-то мрак. Она выпрямилась, высоко подняла голову и шла, как деревянная, не сгибаясь. Её, кажется, искалечили, но она плохо чувствовала и соображала, у неё стучало только одно: «Не упасть, не упасть». Обезумевшие люди вываливались на оцепленное войсками пространство — этакую площадь, поросшую травой. Вся трава была усеяна бельем, обувью, одеждой.
Украинские полицаи (судя по акценту — не местные, а явно с Западной Украины) грубо хватали людей, лупили, кричали:
— Раэдягаться! Быстро! Быстро!
Кто мешкал, с того сдирали одежду силой, били ногами, кастетами, дубинками, опьянённые злобой, в каком-то садистском раже.
Ясно, это делалось для того, чтобы толпа не могла опомниться. Многие голые люди были все в крови. Со стороны раздетых куда-то уводимых Дина услышала, как мать кричит ей, машет рукой:
— Доченька, ты не похожа! Спасайся!
Дина решительно подошла к полицаю и спросила, где комендант. Сказала, что она провожающая, попала случайно.
Возле оврага Бабий Яр
Он потребовал документы. Она стала доставать из сумочки, но он сам взял сумочку, пересмотрел её всю: там были деньги, трудовая книжка, профсоюзный билет, где национальность не указывается. Фамилия «Проничева» полицая убеждала. Сумочку он не вернул, но указал на бугорок, где сидела кучка людей:
— Сидай о тут. Жидив перестреляют, та выпустым.
Дина подошла к бугорку и села. Все тут молчали, ошалелые. Лишь одна бабушка в пушистом вязаном платке пожаловалась Дине, что провожала невестку и вот попала... Здесь все были провожающие.
Так они сидели, и прямо перед ними, как на сцене, происходил этот кошмар: из коридора партия за партией вываливались визжащие избитые люди, их принимали полицаи, лупили, раздевали — и так без конца. Дина уверяет, что некоторые истерически хохотали, что она своими глазами видела, как несколько человек за то время, что раздевались и шли на расстрел, на глазах становились седыми. Голых людей строили небольшими цепочками и вели в прорезь, прокопанную в обрывистой песчаной стене. Что за ней — не было видно, но оттуда неслась стрельба. Матери особенно копошились над детьми, поэтому время от времени какой-нибудь немец или полицай, рассердясь, выхватывал у матери ребёнка, подходил к песчаной стене и, размахнувшись, швырял его через гребень, как полено...»
Продолжение истории Дины Проничевой можно прочитать в романе-документе Анатолия Кузнецова «Бабий Яр», он
есть в сети. А вот рассказ о том же другого свидетеля, шофёра вермахта Хефера:
«Однажды я получил задание поехать на своем грузовике за город. При мне в качестве провожатого был украинец. Было это где-то около 10 часов. По дороге мы обогнали евреев, шедших колонной с поклажей в том же направлении. Там были целые семьи. Чем дальше мы отъезжали от города, тем многолюдней становились колонны. На большой открытой поляне лежали груды одежды — за ними я и ехал. Я остановился поблизости, и находившиеся на поляне украинцы стали нагружать машину вещами. С этого места я видел, что прибывавших евреев — мужчин, женщин и детей — встречали также украинцы и направляли к тому месту, где те должны были по очереди складывать свои пожитки, пальто, обувь, верхнюю одежду и даже нижнее бельё. В определённом месте евреи должны были складывать и свои драгоценности. Все это происходило очень быстро: если кто-нибудь задерживался, украинцы подгоняли его пинками и ударами. Я думаю, что не проходило и минуты с момента, когда человек снимал пальто, до того, как он уже стоял совершенно голый. Не делалось никакого различия между мужчинами, женщинами и детьми… Раздетых евреев направляли в овраг примерно 150 метров длиной, 30 метров шириной и целых 15 метров глубиной. В этот овраг вело 2 или 3 узких прохода, по которым спускались евреи. Когда они подходили к краю оврага, немецкие полицейские хватали их и укладывали на трупы уже находившихся там расстрелянных евреев. Это происходило очень быстро. Трупы лежали аккуратными рядами. Как только еврей ложился, подходил немецкий полицейский с автоматом и стрелял лежавшему в затылок. Евреи, спускавшиеся в овраг, были настолько испуганы этой страшной картиной, что становились совершенно безвольными… Расстрел производили всего два шуц-полицейских. Один из них действовал в одном конце оврага, другой — в другом. Я видел, как они, стоя на уже уложенных телах, стреляют в них — в одного за другим. Проходя по телам убитых к следующей жертве, которая успела лечь за это время, автоматчик тут же расстреливал её. Это был конвейер, не различавший мужчин, женщин и детей. Детей оставляли с матерями и расстреливали вместе с ними. Я наблюдал за всем этим недолго. Подойдя к яме, я настолько испугался того, что увидел, что не мог долго туда смотреть. В яме я увидел трупы, лежавшие в ширину тремя рядами, каждый примерно 60 метров. Сколько слоев лежало один на другом, я разглядеть не мог. Вид дергающихся в конвульсиях, залитых кровью тел просто не укладывался в сознании, поэтому детали до меня не дошли. Кроме двух автоматчиков, у каждого прохода в овраге находился один «укладчик» — это был шуц-полицейский, который так укладывал жертву на трупы, что проходившему мимо автоматчику оставалось только сделать выстрел. Когда жертвы сходили в овраг и в последнее мгновение видели эту страшную картину, они испускали крик ужаса. Но их тут же хватали «укладчики» и присоединяли к остальным. Шедшие следом за ними не могли видеть этой ужасной картины, ибо ее заслонял угол оврага. В то время, как одни люди раздевались, а большинство ждало своей очереди, стоял большой шум. Украинцы не обращали на него никакого внимания. Они продолжали в спешке гнать людей через проходы в овраг. С места, где происходило раздевание, овраг не был виден, так как он находился на расстоянии примерно 150 метров от первой группы одежды. Кроме того, дул сильный ветер и было очень холодно. Выстрелов в овраге не было слышно… Из города прибывали все новые массы людей и они, по-видимому, ничего не подозревали, полагая, что их просто переселяют».
