Охлаждение между Павлом и Екатериной II вновь увеличилось после того, как императрица взяла к себе на воспитание двух его сыновей: Александра и Константина. Поступила так же, как когда-то с нею самою. Окончательный же разрыв произошёл на почве различных взглядов матери и сына на многие вопросы государственного управления. Екатерина вела войны и приобретала новые земли, наследник выступал против этого; она не скупилась на милости к фаворитам, он считал, что «доходы государственные принадлежат государству, а не государю». Ей, считавшей себя продолжательницей дела Петра Великого и состоявшей в переписке с Вольтером и Дидро, осмеливались напоминать, что свобода «не иным приобретается, как воспитанием, но оное не может быть иным управляемо, как фундаментальными законами, а сего последнего нет»; ей прозрачно намекали, что дело поданных (имелись в виду временщики) не управлять государством, а точно выполнять монаршии инструкции.
У Екатерины II не оставалось другого выбора, как отстранить Павла от власти, чтобы не увидеть разрушения всего ею созданного. Павел негодовал, впал в подозрительность, жаловался на несправедливость матери к нему.
С этого времени усиливаются его внезапные вспышки гнева. Возможно, это следствие его неудачного отравления. «Когда Павел был ещё великим князем, — утверждает лучший знаток той эпохи историк Шильдер, — он однажды внезапно заболел; по некоторым признакам доктор, который состоял при нём (лейб-медик Фрейган), угадал, что великому князю дали какого-то яда, и, не теряя времени, тотчас принялся лечить его против отравы. Больной выздоровел, но с этого времени на всю жизнь нервная его система осталась крайне расстроенною: его неукротимые порывы гнева были не что иное, как болезненные припадки».
В 1780 году произошли изменения во внешней политике России: охладели отношения с Пруссией, началось сближение с Австрией. В связи с этим императрица отправила сына с женой за границу — Австрия, Италия, Франция. Они путешествовали под именами «граф и графиня Северные».
Павел с женой
В Европе его встречали с таким почётом, какого он не знал на родине. Император Иосиф был от него в восторге, в Риме произошло несколько свиданий с папой Пием VI, в результате чего у Павла стала крепнуть мысль о необходимости объединения сперва всех христианских церквей, а затем и остальных религий мира. Париж встречал его торжествами и празднествами, но в разгар их Екатерина внезапно отозвала сына домой.
За границей были осведомлены о сложных отношениях Павла с матерью, а потому старались как можно тактичнее обходить острые углы. Иосиф II даже отказался от идеи пригласить гостя в театр на постановку «Гамлета». Об этом попросил хозяев сам гость. Никаких аргументов он не привёл, но причина и так для всех была ясна: два Гамлета — один на сцене, а другой в зале — это перебор.
Самые добрые отзывы и в зарубежной прессе. Газета «Меркур де Франс» пишет: «Русский князь говорит мало, но всегда кстати, без притворства и смущения и не стремясь льстить кому бы то ни было». Самое приятное впечатление Павел произвёл и на литераторов. Кстати, его приездом в Париж удачно воспользовался Бомарше. Благодаря его протекции французский король, наконец-то, согласился прослушать чтение пьесы «Женитьба Фигаро». Оба знатных слушателя остались довольны. Так что крёстным отцом знаменитого Фигаро является наш Павел Петрович.
В ноябре 1782 года Павел вернулся в Петербург, а в мае следующего года после серьёзной беседы по вопросам внешней политики и в связи с рождением дочери мать оказала сыну последнюю свою милость — подарила ему Гатчину, где он провёл последующие 13 лет. Только раз, во время войны со Швецией (1788—1790), цесаревичу позволили выехать в армию, но он тут же поссорился с главнокомандующим Мусиным-Пушкиным и был отозван.
Гатчина находилась в сорока верстах от Петербурга. В 1770 году гатчинское имение было подарено Екатериной II графу Григорию Григорьевичу Орлову. В то время оно состояло из небольшого господского дома и нескольких чухонских деревушек. Кругом расстилалась болотистая местность, по которой вилась столбовая Порховская дорога с постоялыми дворами и кабаками.
Гатчина в 1770 году
С переходом Гатчины в руки Орлова все изменилось; Гатчина приобрела известность. Близ Белого (или Большого) озера, по плану архитектора Ринальди, Орлов возвёл великолепный барский дом с башнями и разбил правильный парк, упиравшийся в столбовую дорогу.
В 1783 году, после смерти любимца, императрица купила Гатчину для Павла Петровича. С этих пор бывшее орловское имение сделалось любимым местопребыванием цесаревича. За те тринадцать лет, которые наследнику пришлось провести здесь, имение стало образцовым и напоминало уже небольшой городок или, вернее, это был свой, особый мирок, созданный Павлом в противовес матери, как идеал новой, уже не екатерининской, а павловской России.
Гатчинский дворец Павла 1
В Гатчине Павел выстроил школу, больницу и четыре церкви для разных вероисповеданий, приняв содержание духовенства на свой счёт. Чтобы дать населению заработок, завёл стеклянный и фарфоровый заводы, суконную фабрику и шляпную мастерскую, часто помогал крестьянам деньгами и землёй. Но самым любимым его делом было устройство своей маленькой армии по прусскому образцу. Гатчина стала для него моделью идеального государства, в которое он собирался превратить Россию после вступления на престол.
А тем, так сказать, первоэлементом, из которого гатчинский демиург намеревался сотворить свою вселенную, была гатчинская гвардия.
На гатчинском плацу
Павловское войско создавалось постепенно. Его ядро составили две команды по 30 человек, набранные из флотских батальонов (цесаревич имел чин генерал-адмирала) для несения караульной службы — одна на Каменном острове, другая в Павловске. Затем эти две команды были пополнены солдатами из других полков, а также вербовкой; офицеры в этих частях были в основном из отставных. В 1796 году в гатчинской гвардии числилось уже 6 батальонов пехоты, егерская рота, 4 кавалерийских полка (жандармский, драгунский, гусарский и казачий), пешие и конные артиллеристы при 12 орудиях — всего 2399 человек; в их число входили 19 штаб — и 109 обер-офицеров. Кроме того, на гатчинских прудах плавала небольшая флотилия.
Главнокомандующим и главным инструктором этих войск был барон Штейнвер, пруссак из военной школы Фридриха II. Цесаревич говорил о нем: «Этот будет у меня таков, каков был Лефорт у Петра Первого».
Впрочем, сам Павел изображал из себя вовсе не полтавского героя, а покойного прусского короля. Гатчинские войска, вплоть до мелочей, были организованы на прусский манер. Из подражания отцу, цесаревич возрождал те самые уставы и мундиры «неудоб носимые», которые, будучи введены при Петре III, по словам екатерининского манифеста 1762 года, «не токмо храбрости воинской не умножали, но паче растравляли сердца болезненные всех верноподданных его войск». Форму гатчинских офицеров составлял тесный мундир, просаленный парик, огромная шляпа, сапоги выше колен, перчатки, закрывавшие локти и короткая трость.
Вообще современники единодушно сходились на том, что при въезде в Гатчину нельзя было отделаться от чувства, что попадаешь в какой‑то прусский городок. Путешественника встречали трёхцветные, черно-красно-белые, шлагбаумы и окрики часовых, в которых, кроме языка, ничто не выдавало русских солдат. На разводах господствовал тот же мелочный порядок, что и в Потсдаме. Малейшая неисправность вызывала безудержный гнев наследника. Кое в чём Павел Петрович перещеголял даже самодурства Фридриха II, которые вошли в пословицу. Так, во время Семилетней войны, король распорядился содрать тесьму со шляп у солдат и офицеров одного полка, проявившего трусость на поле боя. Его гатчинский подражатель однажды велел, за неточное исполнение команды, сорвать петлицы с рукавов солдат одного из батальонов и в назидание другим провести их в казармы через кухню. Офицеров за ничто сажали под стражу, лишали чинов, разжаловали в рядовые, откуда потом лишь малая часть снова возвращалась в офицерский корпус. Каждый день приносил известие о новых самодурствах цесаревича, над которыми потешалась столичная гвардия.
Екатерина не препятствовала созданию гатчинских войск. Ей, привыкшей к подвигам румянцевских и суворовских чудо-богатырей, маниакальное увлечение сына прусской шагистикой казалось смешным. Она презирала гатчинцев. Во время последней турецкой войны Павел Петрович хотел продемонстрировать боевые качества своих войск и неоднократно просил мать позволить им, под его руководством, принять участие в боевых действиях. Императрица неизменно отказывала ему в этих просьбах. Однажды, выведенный из себя, цесаревич вскричал:
— Что же скажет обо мне Европа?
— Европа скажет, — спокойно отвечала Екатерина, — что вы послушный сын.
Презрение императрицы к гатчинцам разделяла вся русская армия. Иначе и быть не могло, так как гатчинские офицеры были сплошь грубые, почти необразованные люди, выгнанные из армейских и гвардейских полков за дурное поведение, пьянство или трусость, «сор нашей армии», по словам современника. Под воздействием гатчинской дисциплины эти люди легко превращались в бездушные машины и не моргнув глазом сносили от цесаревича брань, а иногда и побои, с завистью взирая из своих гатчинских болот на блестящую екатерининскую гвардию. Даже любимец Павла Ф. В. Ростопчин говорил, что наследник окружён людьми, наиболее честный из которых заслуживает колесования без суда!
За гатчинцами замечалась ещё одна характерная черта — они не были любителями порохового дыма. Впоследствии только один из них, генерал Капцевич, заслужил известность храброго офицера.
У Екатерины II созрел план устранить Павла от престола и передать верховную власть любимому внуку Александру.
Из письма Екатерины от 14 (25) августа 1792 года своему корреспонденту барону Гримму:
«Сперва мой Александр женится, а там со временем и будет коронован со всевозможными церемониями, торжествами и народными празднествами».
Александр в 1792 году
Когда Павел узнал об этом намерении матери, его душевное состояние стало ещё тяжелее. Торжества по случаю брака своего сына Павел демонстративно проигнорировал.
Он стал подозревать в покушении на свои права всех окружающих, и особенно Александра, хотя тот ясно дал понять отцу своё несочувствие планам бабки. Тремя годами раньше он горячо вопрошал французского посла Сегюра: «Объясните мне, наконец, отчего это в других европейских монархиях государи спокойно вступают на престол один за другим, а у нас иначе?» — Сегюр сказал, что причина этого — недостаток закона о престолонаследии, право царствующего государя назначать себе преемника по своей воле, что служит источником замыслов честолюбия, интриг и заговоров. «Да, надобно об этом подумать!» — отвечал Павел. Следствием этих раздумий стало составление им закона о престолонаследии, опубликованного в день коронации Павла. Этот закон положил конец столетней неразберихе на российском престоле.
Екатерина умерла, не успев осуществить своих намерений передать власть Александру.
Такой карикатурой отозвались на смерть русской императрицы в Англии. Шарли Эбдо существовало намного раньше.
Кончина императрицы и воцарение Павла произвели потрясающее впечатление в Петербурге. На пути из Гатчины в Петербург Павел поминутно встречал курьеров, посланные разными лицами оповестить его о смерти матери. Казалось, в столице не осталось ни одной души, кто бы не послал нарочного к наследнику, стараясь заслужить этим его милость. Даже придворный повар с рыбным подрядчиком, скинувшись, наняли курьера и послали его к Павлу.
Под утро, по распоряжению государя, великий князь Александр в сопровождении Аракчеева и двух офицеров, расставил у дворца новые полосатые будки и часовых в гатчинских мундирах. Преобразование России в Гатчину началось.
По единодушному свидетельству очевидцев, никогда ещё не было столь быстрой перемены во всем. Все изменилось «быстрее, чем в один день»: костюмы, причёски, манеры, занятия. Первой пала французская, то есть, по мнению Павла, «революционная», мода. Ненависть к революционным идеям он усвоил ещё во время заграничного путешествия — опять же во многом в пику матери, которая до казни Людовика XVI весьма благосклонно относилась к свободолюбивой фразеологии и революционным событиям во Франции.
Выйдя наутро на прогулку, петербуржцы не узнали сами себя. Воротники и галстуки, прежде такие пышные, что закрывали подбородок, уменьшились и укоротились, обнажив тонкие шеи и выдающиеся вперёд челюсти, которых раньше не было видно. Волосы вместо модной причёски на французский лад (их завивали и закалывали сзади) стали зачёсывать прямо и гладко, с двумя туго завитыми локонами над ушами, на прусский манер, связывая сзади, у самого корня, в пучок; обильно напомаженные и напудренные, они напоминали «наштукатуренную стену». Щёголи в изящных расстёгнутых камзолах преобразились в скучных добропорядочных юношей в наглухо застёгнутых костюмах прусского покроя, времён Фридриха II.
Немногие смельчаки, продолжавшие гулять в крамольных круглых шляпах и широких двубортных кафтанах, возвратились домой оборванными: полиция беспощадно раздирала запрещённые платья и срывала с голов шляпы. Даже английский посланник лорд Уитворт предусмотрительно перекроил свою круглую шляпу, опасаясь служебного рвения полицейских.
Император, выехавший с Александром в девятом часу из дворца для осмотра города, с удовлетворением взирал на онемечившихся подданных. При встрече с государем каждый экипаж должен был остановиться: кучер, форейтор и лакей обязаны были снять шапки, а владелец — выйти и сделать глубокий поклон царю, внимательно наблюдавшему, достаточно ли почтительно он выполнен (Павлу казалось, что им пренебрегают, как и в бытность его наследником). Поэтому встреч с ним старались всеми средствами избегать — сворачивали в прилегающие улицы, прятались в подворотни.
В одиннадцатом часу Павел принял первый вахтпарад, который с тех пор приобрёл значение государственного дела и на несколько десятилетий сделался ежедневным занятием русских государей. Отныне на вахтпараде происходили самые важные события, здесь раздавались чины и награды, здесь подвергались опалам. В зависимости от хода вахтпарада Павел на весь остаток дня становился довольным или раздражительным, снисходительным и расточавшим милости, или строгим и даже ужасным.
Гатчинские казарменные порядки проникали повсюду. Пышный двор Екатерины в одни сутки превратился в огромную кордегардию. Казалось, писал А. С. Шишков, настал «иной век, иная жизнь, иное бытие». Гатчинцы заполонили Зимний, словно завоеватели; повсюду загремели шпоры, ботфорты, тесаки; люди, которых прежде никто не знал, теперь разгуливали хозяевами, распоряжались, угрожали. Придворные в спешном порядке разучивали новый церемониал — сколько раз и каким образом каждый чин должны кланяться их величествам. Например, при целовании руки нужно было, сделав глубокий поклон, стать на одно колено и в этом положении приложиться долгим и, главное, отчётливым поцелуем к руке императора, который при этом целовал подошедшего в щеку; затем надлежало подойти с таким же коленопреклонением к императрице и потом удалиться, пятясь задом и стараясь не наступить на ноги тем, кто толпились за спиной в ожидании своей очереди. Обер-церемониймейстер обращался с вельможами, как с рекрутами, которые ещё не научились, с какой ноги следует начинать маршировать. Нововведения вызвали общий переполох, пока все не разучили хорошенько эти сложные манёвры.
В дворцовой приёмной царила невероятная суета. Те, кого вызывали к императору, большей частью выходили от него с сияющими лицами, с красной или голубой лентой через плечо. В одну минуту делались неслыханные карьеры. Почти все прежние министры получили отставку.
19 ноября тело Петра III было вынуто из гробницы в Александро-Невской лавре и положено в великолепный катафалк.
Перезахоронение
Затем Павел посмертно короновал останки своего беспечного родителя (Пётр III не спешил с коронацией, что облегчило Екатерине низложение мужа). 2 декабря останки покойного императора были поставлены в Зимнем рядом с телом покойной императрицы для прощания; 18‑го они обрели вечный мир друг возле друга.
Общая гробница
Павел и сам спешил с коронацией, чтобы не повторить ошибки отца. Против всех русских обычаев она была назначена на Пасху 5 апреля — царя не остановила даже весенняя распутица.
28 марта, в Вербное воскресенье, состоялся торжественный въезд государя в Москву. Улицы были ещё покрыты снегом и мороз был такой, что многих офицеров из свиты Павла, снимали с лошадей совершенно окоченевшими. Несмотря на это, верховые, скакавшие впереди, приказывали толпившимся людям снимать шапки и перчатки.
Павел ехал верхом один, чуть поодаль следовали Александр и Константин. Весь путь царь держал шляпу в руке и приветствовал ею толпу, которой чрезвычайно нравилось это.
Коронация состоялась в день Светлого Христова Воскресения. В Успенском соборе священнодействовали митрополиты Платон и Гавриил. И здесь не обошлось без новшеств. Вместе с Павлом была коронована и императрица Мария Фёдоровна, чего никогда не бывало прежде, а после обряда Павел зачитал акт, в котором впервые именовал себя «главою церкви».
Коронация
Коронационные торжества продолжались несколько дней и сопровождались раздачей чинов, орденов, казённых земель и крестьян. 82 тысячи свободных душ разом перешли в крепостное состояние.
Из Москвы царь в сопровождении великих князей отправился в путешествие по России, посетив Смоленск, Оршу, Могилев, Минск, Вильно, Митаву, Ригу и Нарву. Во время поездки он был большей частью доволен и весел. Лишь один случай разгневал его. В одной месте смоленской губернии, Павел заметил крестьян, чинивших по приказу помещика Храповицкого дорогу для проезда государя. Отправляясь в путешествие, царь отдал приказ, запрещающий восстанавливать специально ради него дороги, и теперь, прибыв на ближайшую станцию, стал громко возмущаться вопиющим ослушанием его распоряжения.
— Как вы думаете, Храповицкого надо наказать в пример другим? — спросил Павел свиту.
Все подавленно молчали. Тогда царь обратился к Александру:
— Ваше высочество, напишите указ, чтобы Храповицкого расстрелять, — пусть народ знает, что вы дышите одним со мной воздухом.
Наследник, как громом поражённый, удалился в соседнюю комнату. Он совершенно растерялся и не знал, что делать — приказание было неслыханное. В это время он увидел, как к крыльцу подъехала карета отставшего князя Безбородко. Александр выбежал к нему и взволнованно стал упрашивать пойти успокоить отца. Выслушав наследника, князь кивнул: «Будьте благонадежны», — и вместе с ним направился к Павлу.
Царь, смутно сознавая, что сделал что‑то не то, радостно обратился к Безбородко:
— Ну вот, Александр Андреевич, как вы думаете, хорошо ли я сделал, что приказал Храповицкого расстрелять?
— Достодолжно и достохвально, государь, — как ни в чем не бывало ответил князь.
Александр и все остальные в изумлении уставились на него. Павел, облегчённо вздохнув, сказал им:
— Вот видите, что говорит умный человек. А вы чего все испугались?
Но Безбородко, крякнув, продолжил:
— Только, государь, Храповицкого надо казнить по суду, чтобы все знали, что ослушника повеления государя карает закон. Следовательно, нужно послать указ Смоленской уголовной палате, чтобы она немедленно приехала в полном составе на место и вынесла своё определение.
Павел, подумав, согласился с этим и послал в Смоленск фельдъегеря. Члены уголовной палаты, предупреждённые Безбородко, что им следует быть чрезвычайно осторожными в своём решении, оправдали Храповицкого тем, что дороги были подмочены дождями и потому затеянные им дорожные работы не нарушали государева указа.
Я зарабатываю на жизнь литературным трудом.
Буду благодарен, если вы звякнете пиастрами в знак одобрения и поддержки
Сбербанк 4274 3200 2087 4403
У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
