После трех биопсий вынесен страшный приговор — рак предстательной железы.
Пять лет назад, когда меня расшиб инсульт, взяли кровь на анализы. Обнаружили превышение ПСА — признак онкологии.
Первая биопсия ничего не показала.
— Поздравляю с простатитом! — жизнерадостно сказал онколог Быстров. — Злокачественных образований нет!
Но ПСА рос со скоростью бамбука — с 8 единиц до 30. Норма — 4. Может, ошибка? Сдавал кровь в разных поликлиниках — платных и бесплатных. Все верно — ПСА зашкаливает.
В онкодиспансере на «Войковской» сделали повторную биопсию. С собой надо было принести обезболивающие, антибиотики, пеленки.
Сергей Благодаров, автор записок
Мотало меня тогда по декабрю. Щетинистая родина-мать перестала закупать импортные обезболивающие, назначенные онкологом. Рыскал по всему городу, уминая шарф подбородком и утопая в снегу. Москва в тот год нагрузилась снегом до куполов церквей. Снег шел, «оставляя мир в меньшинстве».
Повторная биопсия ничего не показала. Человек с осенью в сердце начал надеяться. Но МРТ брюшной полости выявило картину «переднего рака». Послали на фьюжен-биопсию. Опять полезли в задницу — уже с экраном в руках. Корчился при каждом движении ножа. Оторвали от тела 12 кусочков.
Результаты «Прижизненного патологоанатомического исследования» подтвердили — рак предстательной железы второй стадии.
Подписал бумагу, что «согласен с риском смерти и потерей трудоспособности».
Но жизнь продолжалась. Пока.
— Если метастазы залезли в кости — скелет начнет гнить. Мучительный, но быстрый конец, — ободряюще сказал онколог Амосов.
Радиоизотопную диагностику скелета делают в ГКБ № 67. Но туда очередь на три месяца.
— В Москве есть варианты. А в провинции пока дождешься очереди, помрешь. Вот и лезут все в столицу, — онколог Амосов отчаянно, как дог, зевнул.
— После операции ешь побольше черной икры.
— А где взять денег?
— Можно оформить инвалидность.
— У меня уже есть. Вторая группа, после инсульта.
Онколог направил в ГКБ № 4. Диагностику здесь делают в обветшалом бараке, который держится на одной электропроводке. В очереди — две тетки с упавшими плечами и четыре мужика. Прямые лысые мужчины сидят, как выстрел из ружья. У одного, видимо, рак горла. Пластырь на шее.
Подошла моя очередь. Загрузили в аппарат. Долбили 40 минут радионуклидами. Скелет оказался чист. Метастазов нет. Но опухоль-то сидит! Паника была чудовищная.
Если делать лучевую — бомбить рак радиацией — лучше в профильном Национальном центре онкологии (институт им. Герцена).
В его холле объявление: «Аудио-фото-киносъемка запрещена». Женщины после лучевой терапии лысые, в платках. Хотя с лысым в доме всегда светлее, кому хочется в таком виде на камеру?
Громадная очередь в регистратуру. Одно окошко для прикрепления. Сотни человек сидят часами, боятся отойти. Привычный русский абсурд. Почему не откроют хотя бы несколько окошек? Денег в Центре по уши и выше. Все платное. Недужные и страждущие ползут со всей России.
После нескольких часов ожидания получил талон на платную консультацию. Наслушался жутких разговоров.
— Нас шесть человек в палате лежали. За три года я одна осталась. В прошлом году последнюю похоронили, Надежду Степановну. Сейчас хожу на облучение, — тетка надкусила вареное яичко.
Я сам стал часто думать о похоронах. Сколько придет народу? Где похоронят? Будет ли кому нести гроб?
Все старые люди думают об этом. Сейчас каждое новое ощущение в теле — к болезни.
Платный онколог дал список на обследование. Одних анализов 50 (!) штук — от крови на сифилис до пункции органов мошонки. Сдать кровь, например, 4 тысячи. Необходимо также пройти кучу консультаций у их специалистов — по 3–5 тысяч рублей каждая. По врачам нужно бегать несколько месяцев.
Решил не ложиться в Центр.
Образцы биоматериалов в цифровой лаборатории для диагностики рака. Фото: РИА Новости
Вернулся в районный онкодиспансер на «Войковской».
— Простите, ради Христа. Когда сестра будет? — высохший от рака больной униженно обращается к онкологу Быстрову.
— Ждите, — грубо отвечает тот.
— Я полтора часа жду. Где ее искать?
— Не надо искать. Ждите, — раздраженно бросает онколог.
В диспансере — агрессия равнодушия.
Пациент — это блоха, которая кусает самолет. Мы чувствуем себя заранее надоевшими.
В узком коридоре, на железных диванах — в основном люди с пробегом. Но есть и молодые. Рак сильно помолодел.
Первым в очереди старик в инвалидной коляске. Онкология его почти дожрала. Перекошенный череп, мутные глаза, проваленный рот. Старик его приоткрыл, а в нем — ничего, черный, как пещера. Ни одного зуба.
Деда сопровождает жена и молодой человек с бойкими веселыми глазами. Когда из кабинета выходил очередной пациент, они поднимали старика и волокли к врачу.
— Подождите! — кричал онколог. Он устал. Ему нужен перерыв.
Дрожащего старика волокут назад, в коляску. Дряблая кожа свисает с костей растопыренных рук, как у летучей мыши.
Суетливая возня пациентов понятна. Очередь в постоянном напряжении. Очередник стоит у порога, чтобы никто не проскочил. Все боятся не попасть на прием. К онкологам невозможно записаться. Ни через терминал — нет свободных дат, ни по телефону — люди не могут дозвониться месяцами. Попасть на прием можно только из живой очереди. Кто в состоянии доехать, ждут в коридоре часами.
— След, щий! — кричит врач, глотая слоги.
В диспансере атмосфера страха, ненависти, обреченности. Сижу уже четыре часа. Читаю «Убить пересмешника». Люди погружены в скорбные мысли. Господи, за что? Но никогда не спрашивай у Бога — за что? Спрашивай — зачем?
Фото: Владимир Астапкович / ТАСС
Засыпал я в 3 часа ночи. Просыпался, вернее, не просыпался, а внезапно заставал себя бодрствующим уже в 5 утра. В голове долбит — рак, рак, рак.
Когда у тебя онкология — ты один на один с болезнью. Близкие, конечно, переживают, но они здоровы. И рады, что здоровы. Мысль подлая, но правдивая.
— Попробуем гормональную терапию, — сказал онколог Амосов. — Но может подскочить давление. А у вас инсульт.
Вкололи гормоны. Давление прыгнуло за двести.
«Господа, этот парень сделан из конины!» — читаю в глазах медсестры, когда она видит цифры моего давления.
Я пал духом, совсем ослаб. Все, что мог — дойти до двери и снять задвижку. Сколько осталось — ну год, ну два… В ту пору я так далеко не закидывался. Чтобы успеть, так сказать, «до того, как умрешь», начал приводить в порядок дела. Гадал — химиотерапия или лучевая? Лапароскопия или робот Да Винчи? Платно или бесплатно?
И не придется ли после операции ходить до гроба в памперсах?
— Вам решать, — сказал онколог Быстров.
— Вы врач. Если бы раком заболели, что выбрали?
— С ума сошли! — онколог посмотрел на меня, как на Карабаса Барабаса.
Ну, да — я сошел с ума, сорвал башню, поехал головой! В листе «Амбулаторного приема» наш чудесный диалог был отражен так:
«С больным обсуждены варианты лечения, больной окончательно не определился».
Позвонил в программу «Жить здорово» (выступал у Малышевой после инсульта). Просил их что-то рассказать. Они что-то рассказали. Малышева рассказывала про какой-то Хай фу, нанонож. Радионуклидах, подсаженных в опухоль.
— Очень сложно или очень дорого? — спрашиваю.
— И очень сложно, и очень дорого, — отвечают. — Кто может, режет рак у Пушкаря — Главного онколога России.
Но к нему не подступиться — операция до 750 тысяч.
Я тогда объехал чуть не половину онкологов Москвы. Операция в среднем — от 150 тысяч. Есть бесплатные квоты, но… Будешь ждать очереди, пока не помрешь — таково общее мнение.
Больница — в парке с фонтанами (бывший Дом отдыха Союза писателей СССР). Лужков забрал его у писателей, когда его мама заболела раком. Прелесть, что за мэр.
— К Широкораду на платную консультацию можно записаться?
— С ума сошли? У него каждая секунда на вес золота. Месяца через три, если повезет, — говорят в окошечке.
Но я ужасно упрямый. Поднялся в отделение, сел у двери с табличкой: «Заведующий отделением урологии, доктор наук, Широкорад В.И.». Прочитал в интернете, что он Бог в лечении рака. К нему громадная очередь (как говорится, жатва обильная, а жнецов мало).
