Каждый раз, когда в окно стучит дождь, Наташа вспоминает другую «капель» — в медсанчасти ИК-16. Сквозь дыру в крыше течет. Холодно. Тело горит, а мозг взрывается при каждом ударе молотка. Девчонки, такие же серые узницы женской колонии, забивают досками окна и вход в ее палату. Едет проверка, нельзя, чтобы они увидели «палаты» и умирающих в них пациенток.
Врачи устали закрывать глаза умирающим узницам, ведь спасти их шанса уже не было.
Она темпераментная, с живой мимикой. В сотый раз пересматривает сериал «Сваты» и хохочет, и плачет. «Сваты» ее спасают. Потому что все остальное время в ее глазах — остановившаяся тоска и страх. Колония ее сломала.
Родственники давно махнули на нее рукой — три срока в разных колониях, пропащая баба. Правда, ребенка ее в детдом не отдали, пожалели девчонку.
— Я виновата, конечно, — вздыхает Наталья Степанова. — Вроде и не дура, а все равно… Первый срок отсидела в Кургане, там у нас и самодеятельность, и работа была. Я активно во всем участвовала, домой очень хотела.
Первый срок пролетел, вернулась в родной провинциальный городок, одноклассницы и подружки с семьями, заботами, как поднять детей и обустроить дом. Жилья у Наташи не было, не нашла она и как заработать, помыкалась — и снова в ту же упряжку.
Второй срок пришелся на ИК-6 в Нижнем Тагиле. Срок отбыла довольно ровно: та же работа и самодеятельность. Вернулась домой. А мир так стремительно изменился, что чувствовала себя динозавром. У подружек — квартиры, машины, смартфоны, модные шмотки. У нее — дочь и серые будни без какой-либо перспективы.
Третий срок Наталья встретила безропотно, жизнь упорно демонстрировала неотвратимость наказания. Но в этот раз было и твердое намерение исправиться.
— Я оступилась, общество меня наказало лишением свободы, — рассуждает Наталья. — Но я не рассчитывала, что в колонии меня лишат и здоровья, и достоинства.
О женской колонии № 16 в Краснотурьинске еще недавно не было никаких неофициальных сведений. Это новая колония, и первых заключенных она приняла не так давно — в 2015 году. Освобождаться они начали через 3–4 года, только тогда и зазвучали первые истории издевательств над осужденными, стало известно об умирающих без медицинской помощи женщинах.
Раньше это было исправительное учреждение для подростков. В августе 2009 года несовершеннолетние заключенные взбунтовались — по их словам, в ответ на постоянные издевательства. После бунта учреждение расформировали. Позже его отремонтировали и перепрофилировали в женскую ИК-16.
Персонал остался в большей части прежним.
— Удивиться пришлось сразу, буквально с порога, — вспоминает Наталья. — Привезла я с собой кое-какое нижнее белье, а у меня сразу забрали. Выдали из моего пакета только двое трусов на три месяца — носи как хочешь. Одежда вся не по размеру, а ушивать запрещено, хотя обычно в колониях женщинам разрешают подогнать форму под свою фигуру. Мы же там все сразу худеть начинаем, потом ходим, как кулемы…
Начались трудовые будни и бесконечные хозработы. С утра до ночи чистить снег или таскать навоз, и все это в единственной имеющейся одежде и тонких колготках, без сменной обуви. В особенно холодные дни отмораживали себе ноги и руки. В этой же одежде приходилось выходить и на построение, и в столовую. За грязь или неопрятный вид — наказание.
Ушьешь форму под свою фигуру — штрафной изолятор. Если одежда спадает, подпоясывайся веревкой.
— Такое ощущение, что им важно было сломать женщин, понизить их самооценку, — рассуждает сейчас Наталья. — Нас ведь как можно сломать? Отними необходимое, а потом добей мелочами: забери пилочку для ногтей, не дай подкрасить седину и выщипывать брови, запрети заколки и красивые резинки для волос, оставь только резинку из трусов. Год под запретом были бритвенные станки. Уже через месяц мы друг на друга даже смотреть не могли.
В баню женщин водили раз в неделю на 20 минут. Одновременно двадцать человек на четыре лейки. И вода холодная. После такого мытья возвращались в отряд и бежали к умывальникам, чтобы хоть как-то домыться.
— Кому-то с воли передавали депиляторы, но это тем, у кого родители были, — вспоминает Наталья. — А больше мы никому не нужны.
У нас не так, как у мужчин. К ним бабы до последнего с котомками таскаются, деньги им на счета переводят. А нас сразу забывают, как только приговор прозвучал.
— (продолжает) Нас в отряде человек 120 было, максимум у 15 — мужья, у 30 — родители. Остальные все одинокие.
В марте 2018 года Наталья простыла. Постоянно поднимающуюся температуру сбивала парацетамолом, ничего иного в медчасти ей не давали. В апреле появилась сильная боль в горле. Местный медик выписывала Наташе день-другой постельного режима — и снова на работу в швейный цех. Парацетамол от температуры уже не помогал. Постоянно 38,5 и изнуряющий кашель.
— В госпитализации мне отказывали, а я уже спать не могла, — вспоминает Наталья. — Как только лягу, задыхаюсь. И соседки в отряде страдали: не высыпались из-за моего кашля. Дошло до того, что я всю ночь сидела, а утром меня заставляли идти на работу. Я поняла, что что-то со мной не то, долго выпрашивала флюорографию, буквально умоляла показать меня врачам.
19 июня Степановой наконец-то сделали флюорографию, и Марина Тришина, начальник медсанчасти колонии, сказала, что ничего страшного обследование не показало, мол, пневмонии нет. В качестве лечения назначили ибупрофен и анальгин, с воли рекомендовали заказать какой-нибудь антибиотик. От препаратов температура периодически спадала, но кашель остался таким же надрывным. Тем не менее на контрольную флюорографию через месяц, в июле, как рекомендовали в больнице Карпинска, Степанову уже не повезли. 2 августа сделали следующее обследование привозным аппаратом в самой колонии, результатов дождалась в октябре — только потому, что в учреждение приехала проверка из областного управления.
С 20 октября по 26 февраля Наталья лежала в палате медчасти. По ее словам, палатой называлась бетонная комната, в которой сквозило из окна, а из дыры в крыше постоянно капала вода. Температура в помещении не поднималась выше 12 градусов. Когда заглядывал кто-то из руководства, она часто слышала в свой адрес фразу: «И когда ты уже сдохнешь?».
После того как первые освободившиеся из колонии сразу поехали в общественную организацию «Правовая основа», чтобы успеть спасти остальных девчонок, в колонию зачастили правозащитники с проверками.
— Мне эту каменную палату не забыть никогда, — сдерживая слезы, говорит Наташа.
— Как проверка, так у нас вход лентой перетягивают, мол, здесь ремонт, заходить нельзя. А однажды нас и вовсе досками заколотили, чтобы никто близко не догадался подойти, если мы голос подадим.
— (продолжает) Я соседкам по палате говорю, мол, вам есть что терять, вы молчите, а мне терять нечего, я орать буду, как только голоса на улице услышу… Вот тогда они и решили нас заколотить. Я осужденным, что доски приколачивали, говорю: «А если вам завтра дадут автоматы, расстреляете нас?» Промолчали…
С каждым месяцем в каменной комнате состояние Степановой ухудшалось. Аня Губина, лежавшая рядом, звала врачей, когда Наташе становилось худо. Те называли осужденную симулянткой. Наташа задыхалась в кашле, синела, а Аня плакала навзрыд и умоляла медиков помочь хоть чем-нибудь. «Ничего, ничего, сейчас отойдет», — отвечали сотрудники медчасти. «Куда отойду? В мир иной?» — закипало в слабеющем мозге Натальи. Злость возвращала желание жить.
Весной 2019-го Наталью освободили из мест лишения свободы по состоянию здоровья, отправили домой на поруки родственникам. А фактически — умирать. Дочь, увидев почерневшую маму, заплакала, а брат прошел мимо — не узнал. Врач в родном городе Степановой
на первом же осмотре сказал, что осталось ей жить месяц, максимум два. У нее были диагностированы «двусторонняя пневмония», «туберкулез лимфоузлов» и «гепатит С».
— А мне так сильно жить захотелось, словами не передать. — Я все рекомендации врача строго выполняю, и вроде легче стало. Конечно, инвалидность не входила в мои планы, поэтому тяжело сейчас приспосабливаться к новой реальности. Одно не пойму: почему в колонии к нам так бесчеловечно относились медики?
Заключение научило Ольгу не болтать, если не спрашивают. Уже год, как она освободилась из колонии. В соседней комнате спят ее дети, а через неделю — свадьба с одноклассником, с которым судьба развела на пару десятилетий, истрепала обоих, а потом снова свела вместе. Сжатая, как пружина, женщина теперь отчаянно хочет покоя.
