Осенью 1941 г., имея за плечами трёхмесячный опыт новой кровопролитной войны, вермахт шёл на Москву. Сказывалась первая усталость, но, по большей части, вторгнувшаяся армия ещё продолжала верить в возможность победы. Уже начинались первые холода — а с ними и первые серьёзные сомнения.
Солдат Эрнст Гуикинг писал своей жене 29 сентября:
«С Киевом покончено. Теперь [группа армий] Центр снова готов[а]. Грандиозный финальный аккорд скоро будет сыгран на востоке. Все наши надежды на следующие четыре недели».
Молодой призывник Эрнст Керн прибыл на фронт в начале октября и был поставлен в караул со старым ветераном. Ему запомнился их разговор:
«“Посмотри на карту России. Пространство необъятное. И как далеко мы продвинулись? Не намного больше Наполеона в 1812 году — наши завоевания лишь тонкая лента на карте”. “Но у нас есть совершенное иные технические возможности и снаряжение, которого у них не было”, — сказал я ему. Он сухо усмехнулся. “Да, но они подвержены отказам”».
Вильгельм Прюллер вместе с товарищами слушал речь Гитлера 3 октября, после чего записал:
«Какой подъём дают нам его слова, в то время как мы собираемся вокруг радиоприёмника, не желая пропустить ни единого слова! Есть ли лучшая награда после дня битвы, чем услышать фюрера? Нисколько!».
10 октября в Германии вышла газета с заголовками вроде «Кампания на востоке окончена!». Ганс Рот записал в своём дневнике:
«Вновь сильная метель. Внезапно сильный мороз, 7 градусов ниже нуля! Дороги крепко промёрзли. Мы бы могли наступать, если бы, да, если бы у нас было хоть сколько-то топлива! Грузовики со снабжением и бензином всё так же далеко в тылу, застряли где-то, безнадёжно утонув в грязи. Около 60% застряли где-то в грязи. Это верно; вот так и выглядит победоносное наступление вперёд! А распутица только началась, и уже спустя два дня дождей у нас эти потери. Всё это не очень-то соответствует вчерашним победным фанфарам!».
Медсестра Ингеборга Охсенкнехт, служившая в тылу группы армий «Центр» в октябре 1941 года, отмечала:
«Было так много потерь, что нам пришлось класть раненых в импровизированные кровати в коридорах. В битве за Вязьму наши танки достигли невероятного... но какой ценой? Я работала в те дни как машина, так же, как и все, работа была бесконечной. Тем не менее, так много раненых умерли, которых мы могли бы спасти, если бы только их быстрее привезли к нам! Им пришлось слишком долго ждать помощи в грязи, раны загноились или гангрена расползалась по всему телу, так что хирургу оставалось лишь ампутировать. Это было ужасно, так ужасно, что у меня нет слов, чтобы описать те сцены».
Потери, раны, усталость от войны множились, и это сказывалось на восприятии войны, которое начало сильно меняться. Один немецкий капеллан писал:
«Сегодня я похоронил ещё нескольких из числа моих бывших прихожан, горных егерей, что погибли в этой ужасной стране. Ещё три письма надо написать, добавив ко всем тем, что я уже написал за эту войну.
Вычеркнутых имён павших в моей записной книжке теперь стало больше, чем имён живых. Моя паства истекает кровью на равнинах этой страны. Мы все здесь погибнем».
Ему вторил его коллега, пастор Зебахер, в письме 7 октября:
«Я потерял надежду убраться из России этой зимой. Как только страну укроет снегом, спасения не будет».
Осознание становилось всё более явным. Пауль Штреземанн вспоминал:
«Я смирился с потерей своей жизни … Тупость и чудовищность этой войны всё больше доходили до меня, но я не видел выхода. Я не мог дезертировать, так на что было надеяться? Я чувствовал себя в западне, как и миллионы моих товарищей».
Некоторых, впрочем, это не останавливало. Танкист Эрих Хагер из 17-й танковой дивизии записал 20 октября, что его товарищ выстрелил себе в левую ногу из советской винтовки.
https://www.rubaltic.ru/context/ya-poteryal-nadezhdu-ubratsya-iz-rossii-iz-frontovykh-pisem-nemetskikh-soldat/оригинальная статья
