Бывый брат инок Никодим: Schediasma litterarium ...
Для решения указанной задачи важны биографические сведения об авторе «Зерцала исторического российских государей», которые, по сей день, остаются в российских публикациях весьма запутанными и туманными. Из-за досадной опечатки в Вивлиофике Н.И. Новикова – годом приезда Селлия в Россию был указан 1722 вместо 1732 и заведомо неточного года его рождения – 7223 от С.М. в этой теме возник и реплицируется по сию пору ряд ложных сведений относительно дат и обстоятельств жизни Селиия в России.
Между тем, на родине Селлия давным-давно по архивным материалам восстановили его раннюю биографию [Andersen 1935, 1936; Østerby 1969; Helk 1973, 1982], но эта информация, как правило, проходит мимо российских исследователей. Бурхард Адам Селлий (собственно, Селле) родился 22 мая 1707 года в местечке Tondern, ныне по-русски именуемом Тённер. Он рос в бедной и непритязательной обстановке, рано остался круглым сиротой, воспитывался дедом и дядей, учился в местной латинской школе и с детства мечтал посвятить себя медицине.
Обучению Адама препятствовало серьёзное расстройство здоровья – он страдал тяжёлой формой логоневроза, т.е. был паталогическим заикой, речь которого окружающим было довольно трудно разобрать [Haven 1743. S. 335]. Это обстоятельство, несомненно, наложило отпечаток на всю его дальнейшую судьбу. Как бы там не было, в мае 1725 г. Селлий записался в Йенский университет, где занялся изучением анатомии. В Йене он оставался до лета 1728 г., о чём известно из его собственных записок сохранившихся в библиотеке Копенгагена. По этим запискам и прослеживается его пребывание в немецких университетах, имена однокашников и профессоров. Среди этих имён, если верить Велло Хелку, нет имени профессора И.Ф. Будде (Буддея) особому влиянию которго позднее Селлий приписывал (что известно только в пересказе заинтересованных лиц) своё увлечение теологией и зарождение сомнений в верности лютеранского вероучения. По запискам Селлия на всём периоде его обучения прослеживается только особый интерес к медицине.
Летом 1728 г. Адам окончил курс обучения в Йене и, по традиции немецких студентов, оправился в турне в немецким университетам. Целью таких путешествий была автопрезентация, знакомство с потенциальными коллегами и наставниками, выбор места защиты квалификационной работы и круга оппонентов, консультантов и рецензентов. Г.З. Байер, который далее будет неоднократно упоминаться, окончив в 1715 г. пятилетний курс в Кенигсберге, два года путешествовал по разным университетам, пока не остановился в Лейпциге, где описал восточные рукописи местной библиотеки и защитил в 1717 г. магистерскую работу, посвящённую анализу известной фразы Иисуса «Или, Или! Лама савахфани!». Селлия хватило на полгода, в течение которого он посетил Апольду, Лейпциг, Эрфурт, Галле и Виттенберг. Зиму 1729 г. Селлий провёл в Тондере, а в марте появился в Киле и записался в местный университет с целью защиты магистерской работы по анатомии. Дата диспута была назначена на 9 апреля, а «комиссию» возглавил местный ректор, профессор Вальдшмидт, сам известный анатом. Ход диспута не прослеживается по документам, фактом является то, что Селлий степени не получил и далее продолжал писаться «студентом анатомии».
Учитывая указанное выше расстройство речи Адама можно предположить, что диспут и вовсе не сотоялся под предлогом «болезни» соискателя. Как вариант, Селлий потерпел фиаско в публичной дискуссии. Вскоре после этой неудачи Адам оказывается в Шлезвиге и Фленсбурге, где в основном посещает своих старых знакомых периода Йены. Осенью он снова был в Киле; последние записи в январе и июне 1730 года сделаны дома, в Тондере. Между тем умирает его дядя и Селлий остаётся совсем один. В 1731 году в Киле он опубликовал библиографию анатомической литературы в трех частях – по университетам, темам и авторам – свой первый опыт в жанре, ставшем позднее его визитной карточкой. Этот обзор был посвящен двум профессорам медицины – Каспару Бартолину в Копенгагене и Иоганну Якобу Дёбелиусу в Лунде. В своем посвящении, написанном в посёлке Далер под Тондером в мае 1731 года, Селлиус выражает восхищение этими двумя людьми и сообщает, что последний предложил ему приехать в Лунд, где Селиию давали профессуру медицины. Однако из-за своей юности (ему было 24 года) Селлий считал, что он еще не достоин этого места.
Скорее всего, он понимал, что со стороны Дёбелиуса это был лишь дежурный комплимент. Видимо разочарованный началом своей медицинской карьеры, Селлий начинает сибирать актовые и нарративные документы, планируя труд «Историческое описание Шлезвига и Голштейна». На латинском, немецком и датском языках он делает различные записи, касающиеся топографии и генеалогии земель и людей герцогства. Всё это бросается без продолжения летом 1732 г. – «Бурхард Адам Селиус, студент медицины» уезжает в Россию.
Адам прибыл в Петербург 12 июня с кораблём из Данцига и поселился в Академии, на квартире живописца Георга Гзеля (Гселя). Н.П. Берков, довольно скептично настроенный относительно личности Селлия, полагает, что прибыл он «без особой цели» [Берков 1966]. Хотя М.П. Лепехин считает (без ссылок на источники), что Селлий прибыл в Академию по «неофициальному приглашению» и ищет причины того, что он не получил места при Академии в личностях физиолога И. Вейтбрехта и И.Д. Шумахера [Лепехин 1991; ср. Берков 1966. С. 102], сам предшествующий «послужной список» Селлия, свидетельствует в пользу того, что остаться при Академии у него не было никаких шансов. Тут, как раз, всплывает имя Байера, «личные отношения» Селлия с которым якобы и вызвали неприязнь старшего библиотекаря и фактического администратора Академии.
Байер постоянно стал упоминаться совместно с Селлием после того, как Евгений (Болховитинов) написал в предисловии к переводу известной селлиевой «Литературной записке», что «Беер <...> известный своими разысканиями древностей наших, имел его иногда своим сотрудником» [Каталог писателей 1815]. На чём основано это мнение, кроме известного письма Селлия к Байеру от 22 мая 1736 г. [Berkov 1966a], показывающего их знакомство и наличие каких-то связей, сказать сложно. Дело в том, что Евгений исходил из ошибочной даты прибытия Селлия в Россию – 1722 г. и представлял, в силу этого, его роль в учёной столичной среде того времени, на наш взгляд, неадекватно реальности. Из названного письма, отмечал Берков, никак нельзя заключить, что Селлий был особенно близок к Байеру, как считают некоторые его биографы, хотя и называет его своим «благорасположенным покровителем» (Großgeneigter Gönner). Наблюдение представляется верным, поскольку, судя по иным письмам Селлия, названное выражение он традиционно употребляет обращаясь к лицам более высокого статуса, противопоставляя им себя в конце письма «покорным слугой» (gehorsamster Diener), в то время, как к приятелям или просто равным обращается Großgeneigter Freund.
Если исходить из известных фактов, легко представить, чем Байер мог быть полезен Селлию, но вот ценность Селлия для Байера сомнительна. Адам прибыл в Россию ни слова не зная по-русски и не имея, разумеется, никакого представления о русской истории и её источниках. Между тем, известный доклад Байера о варягах был представлен в Конференции Академии ещё в 1729 г., а доклад о походе русов на Константинополь в том же 1732 г. Очевидно, что Селлий не мог иметь к их подготовке никакого отношения. По основной же теме исследований Байера – ориенталистике, Селлий не мог быть его сотрудником ни в какое время своей жизни.
Селлий сам позднее писал, что начал заниматься изучением русского языка «из любопытства» ещё не имея в виду планов остаться в России на долгий срок. Вынужденный как-то сводить концы с концами до приискания места, недавний «студент медицины» взялся обучать «разных знатных господских детей до высоких наук» [Рункевич 1913. С. 525]. Сколь успешен был он на этом поприще сложно сказать, но, возможно, это занятие явилось для него одним из поводов выучить русский язык. Между тем, Селлий, полагаю, довольно быстро убедился, что его анатомические амбиции в Академии удоволетворены не будут. Это заставило его искать другие, уже использованные им ранее способы самореализации. Помог случай.
В 1729 г., после увольнения профессора А.Е. Скиады и других учителей распалась школа при Александро-Невском монастыре. «Первейший архимандрит во всей империи» Петр (Смелич), близкий сотрудник Феофана Прокоповича, в начале царствования Анны отчаянно пытался её восстановить, но его попытки выписать учителей из Москвы (в 1730) или Киева (в 1732) были безуспешны. В год приезда Селлия в Петербург были разработаны и штаты новой семинарии, но Синод их не утвердил. Тем не менее, Петр искал того, кто помог бы организовать учебный процесс. Тут под руку и подвернулся «студент Селлиус».
Адам прибыл в Россию в финале горячей полемики по поводу известной книги Стефана Яворского. Издание её в 1728 г. было значимым событием во внутрицерковной борьбе между Феофаном Прокоповичем и его противниками. Высочайшим указом от 19 августа 1732 года книга «Камень веры» была запрещена, к удовлетворению Феофана, его сотрудников и российских лютеран. Первый удар по «Камню» был нанесён в 1729 йенским богословом И.Ф. Будде (Буддеем), корреспондентом Феофана, человека с обширными интеллектуальными связями в учёной среде. Это обстоятельство сделало личность, труды и взгляды умершего в том же 1729 г. лютеранского теолога весьма популярными среди столичного духовенства. Селлий учился в Йене в последние годы жизни профессора Будде и немедленно объявил себя его учеником и единомышленником. Архимандрит Петр обратил на него внимание, а Адам выразил готовность служить в семинарии. Дело, впрочем, затянулось, Селлий официально был принят на службу в семинарию только в июле 1734 г., взяв на себя преподавание латинского языка и управление школой, а преподавание русского языка, арифметики и пения он должен был организовать при посредстве старших воспитанников. Насколько всё это было успешно, сказать сложно, фактически семинария полноценно начала работать только в 1736 г.
Тем временем, Селлий начал активно изучать русский язык, освоив его, как пишут, в течение года и поменял свои научные планы – теперь у него явилась идея описания всяких «русских древностей», в духе того, что он собирался делать на своей родине, и начал он с составления библиографического обзора литературы о России. В последнем направлении деятельности он оказался успешен и два года спустя была издана его «Литературная записка» – первое библиографическое сочинение по русской истории. Аналогичный обзор анатомической литературы, изданный пятью годами ранее был принят благосклонно и Селлий решил повторить успех в иной предметной области.
В исторической перспективе надежды его оправдались, при том, что сам автор осознавал недостатки своего сочинения: «… собранiе мое, скажутъ, недостаточно: я и о семъ не буду спорить, потому что весьма мало въ Россіи сего рода писателей. Можно ли было мнѣ издать полную вивлiоѳику, когда я два только года надъ симъ сочиненіемъ трудился, при помощи немногихъ благодѣтелей? Пособіемъ къ изданію сей росписи служило мнъ чтенiе мое, или спрашиванiе другихъ; потому что для любителя нетъ здѣсь открытыхь библіотекь, ни Государственныхъ, ни у вельможъ, ни въ Академіяхъ, ни вb Гимназіяхъ. Признаюсь, что весьма многаго не достаетъ; но сей недостатокъ постараюсь со времянемъ тщательно дополнить» – писал Селлий в предисловии к книге 25 ноября 1735 г. [Каталог писателей 1815]
Анализ содержания книги Селлия даёт повод вернуться к его отношениям с Байером – имени профессора среди упомянутых в книге авторов нет. Конечно, основное направление научной деятельности Байера не имело никакого отношения к теме книги, но Байер был к тому времени автором и нескольких работ, прямо или косвенно относящихся к истории России. Не все они были напечатаны, но 1) Селлий ссылается и на рукописные сочинения или, например, на ожидаемые, но ещё не вышедшие сочинения Миллера, взятые, скорее всего, из какого-то его плана работ, 2) «Варяги», давно обнародованные, были опубликованы в академических «Комментариях» явно раньше ноября 1735, когда Селлий писал своё предисловие, если бы Селлий тесно общался с Байером, он знал бы и о самой работе, и о предстоящей публикации заранее, 3) доклад о походе русов на Константинополь был прочитан в год приезда Селлия, если бы он сотрудничал с Байером, эта тема не могла бы ими не обсуждаться, 4) работы Байера о скифах, опубликованные ещё в 1728 г., косвенно тоже относились к истории России; положим, сам Селлий мог тогда этого не понимать, но Байер, если бы они тесно общались, не упустил бы случая ему это разъяснить, 5) работа о скифском прошлом России была в 1731 г. опубликована по-немецки во втором томе кенигсбергского издания Acta Borussica, а годом ранее, в первом томе, Байер опубликовал диссертацию «Извлечение из Степенной книги», где, в первую очередь, разбиралась позднелетописная концепция «Рус из Прус», 6) Селлий, видимо, по «политическим» причинам, подробно перечисляет сочинения Будде, Рибейры, Бильфингера и Феофана, к истории России вовсе не относящиеся, в таком случае, в его каталоге было самое место учебной книге Байера по древней истории, написанной для императора Петра II-го в 1728 г. В предисловии Селлий писал, что одним из источников было «спрашивание других», откуда следует вывод, что Байер к таковым «другим» не относился, ибо у него не было никаких причин скрывать собственные работы.
Селлий очевидно пользовался «Собранием русской истории» Миллера (отбывшего в Сибирь, полагаю, до начала работы Селлия над своей книгой), на которое ссылается прямо, значительная часть его сведений о «русских изданиях», видимо, оттуда и взята. Анализировал ли он вообще «Комментарии» на этот предмет неясно. Сам с первоисточниками он тогда не работал, в чём и признаётся. Замечу, что принявший от Миллера редактуру «Собрания» адъюнкт А.Б. Крамер, умерший в декабре 1734 г., включён в книгу единственно на этом основании, между тем, Крамеру наследовал всё тот же Байер, редактировавший в 1735 г. следующий том «Собрания». Отмечу, что в книге Селлия неверно указан год смерти Крамера – 1735 г., т.е. он ориентировался на время издания последнего выпуска 1-го тома «Собрания», редактировавшегося Крамером ещё в 1734 г. Это, косвенно, иллюстрирует степень его информированности.
Если резюмировать сказанное, у Селлия, при наличии каких-то рабочих отношений с Байером или хотя бы консультаций с ним, как опытным библиографом, была бы тысяча причин упомянуть профессора среди своих авторов. Далее у нас будет случай развить эту мысль. Среди авторов, однако, под № 147 указан Фридрих Томас, сочинение которого, вероятно, послужило для самого Байера источником сведений о Латоме и Хемнице. Было ли оно «читано» Селлием или только «спрашивано» – бог весть.
Среди забот над получением тиража книги из Ревеля и распространением его в академической среде и среди прочих интересантов, Селлия застигла непредвиденная беда – он потерял место. Ещё в конце 1735 г. в столицу, на место Петра Смелича прибыл недавний ректор Славяно-греко-латинской академии архимандрит Стефан (Калиновский). Петр готовился отбыть архиереем в Белгород и Селлий лишился покровителя. Весной 1736 г. Стефан выписал учителями в семинарию своих лучших учеников – Андрея Зертиса и Григория Кременецкого, после чего, 1-го апреля, «студенту Селлиусу» вежливо указали на дверь. Полтора месяца спустя, 22 мая 1736 г., Селлий покинул Петербург и направился в Москву. Обстоятельства побудившие его к этому неясны, позднейшие объяснения сводились к тому, что он поехал туда «изучать русские древности». Нет подробностей и в известном письме к Байеру, пересказ и анализ которого мы сейчас предложим.
Письмо было написано 26 июля, в доме пастора Новой Немецкой церкви Ньюбауера, выпускника университета в Галле и последовательного пиетиста в духе самого Байера, а Байером доложено на заседании Конференции Академии 27 августа и сдано в архив. По свидетельству Беркова [Berkov 1966a. P. 269], рукопись Селлия довольно трудно читать; Селлий часто сокращал слова, пропускал буквы, его орфография непоследовательна, пунктуация чрезвычайно произвольна. Следует заметить, что такое же впечатление производят письма последнего года его жизни, о которых пойдёт речь ниже. Шлёцер, работавший с немецким переводом русской летописи руки Селлия, также отмечает неправильный немецкий язык, хотя при этом и оговаривает точность перевода.
Селлий начинает с тысячи извинений в адрес Байера с которым не смог проститься и «получить благославление» на путешествие в Москву, хотя непосредственно в день отъезда четырежды пытался застать его дома. Далее он излагает три своих просьбы и, прежде всего, выражает надежду на рецензию своей книги и устранение её недостатков с помощью «высокочтимого господина». Он добавляет, что получил множество замечаний относительно «авторов и изданий», приступает к переработке книги, в которой будет совсем изменена форма изложения материала. Из сказанного следует, что книга уже была распространена среди заинтересованных лиц, оценена, в том числе, и критически, и, в частности, Байер книгу в своём распоряжении имел, если, конечно, письмо изначально к ней не было приложено.
Затем Селлий просит прислать ему кенигсбергский историко-генеалогический альманах И.С. Стримеса (Кенигсберг – родина и alma mater Байера, с которой он был тесно связан всю жизнь ), в котором ожидает найти полемику автора с Академией по какому-то генеалогическому вопросу и, наконец, выражает покорнейше желание получить при помощи Байера ad Rossiam litteratam atque antiquam atque novam, в коих он крайне заинтересован. Латинская фраза не вполне ясна, трудно сказать, идёт ли речь о перечнях сочинений или о самих сочинениях. В последнем случае, просьба выглядит странно. Впрочем, возможно, что последняя просьба лишь резюме первых двух. Завершает Селлий тем, что, благодаря Господу, у него всё складывается благополучно, хотя Москва и не самое лучшее место pro litteratis, а местные «студенты» достойны осмеяния.
Хотя в письме Селлий обращается исключительно лично к Байеру, тот счёл возможным принять на свой счёт только просьбу о рецензии (либо просто проигнорировал её), а об остальном доложил на заседании. В протоколе, на основании сообщения Байера, констатировано, что Селлий 1) извиняется за то, что не простился, 2) жаждет иметь в Москве некоторые памфлеты Стримеса, 3) описывает печальное состояние московских ученых и учащих. Полагаю, что Селлий обратился именно к Байеру поскольку к тому моменту уже знал, что именно он теперь редактирует «Собрание русской истории» и, фактически, представляет это научное направления в Академии, а также получил разъяснения от читателей своей книги, насколько он ошибся относительно роли Байера в изучении русских древностей. На мой взгляд, Байер отказался рассматривать письмо Селлия как личное.
Поскольку Селлий отбыл в Москву после знакомства с тремя ведущими представителями Московской академии, лишившими его места в семинарии, трудно избавиться от мысли, что он получил от Стефана, Зертиса и Кременецкого какие-то наставления и рекомендации, подвигшие его на эту экспедицию. Тем не менее, ничего определённого на это счёт неизвестно. Селлий в Москве жил у пастора Ньюбауера и как получал средства к существованию неясно.
Не проясняет дела и письмо Селлия сыну знаменитого педагога-пиетиста А.Г. Франке – Готлибу Августу, отправленное из Москвы в Галле в 1737 г. Селлий младшего Франке не знал, поводом для письма послужила публикация Г.А. Франке в 1734 г. русского перевода книги Иоганна Арндта «Об истинном христианстве» с которой Селлий познакомился в Москве. Из письма следует, что Селлий живёт у Ньюбауера, «но в монастырях я провожу значительно больше времени, поскольку подружился с несколькими настоятелями и учеными монахами» [Winter 1953. P. 413]. Селлий пишет, что «нашел разных россиян, которые хорошо разбираются в протестантской религии, поскольку они интересуются протестанской религиозной практикой, но они не верят, что у протестантских ученых есть какая-то вера». Далее он переходит к галльскому изданию Арндта и приводит ряд примеров заинтересованного и почтительного отношения со стороны православных священнослужителей к книге. Вместе с тем, указывает он, более точный перевод мог ещё более уменьшить разницу между лютеранским и православным пониманием христианской доктрины и много места уделяет объяснению, почему выбор церковнославянского языка для перевода является на текущий день неудачным.
Из слов Селлия следует, что он и сам принимал некоторое участие в распространении лютеранской литературы среди православного духовенства. Так он по просьбе одного из настоятелей сделал несколько копий книги Арндта, а от другого получил просьбу перевести трактат Й.А. Фрейлингхаузена о страданиях Христа. Поскольку, как оказалось, перевод существует, Селлий просит Франке прислать несколько экземпляров, обещая благодарность и оплату. Неясно, получал ли Селлий за эти услуги какое-либо воздаяние, кроме того, что столовался в монастырях.
Тут он находит повод рассказать и о своих планах, «теперь я намерен сочинить чистую русскую грамматику, собрать историю русской церкви, изучить сходства и различия русской и протестантской церкви; показать несовместимость римской и русской церквей … по русским духовным книгам по-русски, и, наконец, обдумать книгу происхождения, прогресса и нынешнего состояния протестантской церкви в России, помощь в сборе материалов для которой я получил здесь, а также у других ученых» [Winter 1953. P. 414] После этого Селлий рассуждает о судьбе своей «Литературной записки», которая, по его мнению, благоприятна и пытается заинтересовать своего корреспондента в сотрудничестве. Неизвестно, имело ли это письмо какие-либо последствия.
Примеры из письма Селлия показывают его человеком, буквально не вылезавшим из келий и трапезных московских монастырей. Одной из причин, разумеется, было желание получить доступ к монастырским книгохранилищам. Так, Педер фон Хавен, служивший в 1737-39 гг. в Москве в семье князя В.А. Репнина, описывает «студента из Тондера», говорившего на хорошем датском, немецком и русском языках, как отчаянного заику и указывает, что «он очень трудолюбив и использует любые средства, ради своей цели – подготовки полной истории русской церкви, и поэтому он подружился с монахами, чтобы иметь возможность списывать лучшие манускрипты в монастырях» [Helk 1982. P. 59]. Неясно, впрочем, много ли чего он списал и имел ли возможность работать в Синодальной библиотеке и МАКИД, бывал ли в Лавре, в каких отношениях состоял со Славяно-Греко-Латинской Академией и т.п. Кажется несомненным, что он должен был работать в библиотеке Заиконоспасского монастыря.
Амвросий (Зертис-Каменский) писал, что Селллий и для самого себя довольное число собрал разных российских стариных харатейных летописцев, родословных, статейных списков посольств, разрядных росписей, откуда, как из «самородного источника» утолял жажду своего любопытства и «обогащался дражайшим сокровищам российских древностей» [Drage & Sullivan 1992. P. 625-626]. Однако, что именно из известных ныне «старинных харатейных» памятников принадлежало когда-то Селлию, установить не удаётся1.
Комментируя декларированные выше планы Селлия, Берков писал, что «из больших задуманных им трудов по русской грамматике и истории литературы, о которых он писал Г. А. Франке и 3. Т. Байеру, ничего не вышло и, судя по дошедшим до нас его произведениям, и не могло выйти. В конечном счете главная заслуга Селлия перед наукой — его «Литературная записка». Впрочем в письме к Байеру он писал, что от многих лиц получил большое количество дополнений и придал своему труду совершенно другую форму. К сожалению, об этих материалах никто из биографов Селлия не упоминает» [Берков 1966. С. 107] Действительно, из всего названного Селием известна ныне только латинская рукопись материалов по истории русской церкви, озаглавленная автором «История Русской Иерархии в пяти книгах», содержательно, опять же, обширный, в сто листов, библиографический тематический справочник. М. Эстербю, однако, настаивает, что, как минимум, основная часть текста рукописи была написана уже после возвращения Селлия в Петербург [Østerby 1979]. Если его выводы верны, получается, что пять с лишним лет пребывания Селлия в старой столице в литературном плане были для него крайне неплодотворны. Однако он, несомненно, существенно повысил свою квалификацию филолога-слависта, что позволило ему по возвращению в столицу предлагать свои услуги в качестве переводчика.
1А.В. Сиренов, анализировавший сообщение Н.Г. Устрялова о рукописи Степенной книги, принадлежавшей Селлию, полагает, что ему удалось её идентифицировать – это рукопись времён царя Алексея, ныне НБУВ. Собр. митр. Макария (Булгакова). П. 49. [Сиренов 2007. С. 8-9]