Герой Советского Союза Анатолий Павлович Артёменко рассказал АиФ.ru о том как пережил предвоенный голод, стал авиатором, посадил самолёт с открытой кабиной в минус 40 и бомбил Берлин.
Ветеран Великой Отечественной войны, генерал-майор авиации Анатолий Павлович Артёменко.
Дата рождения: 19 декабря 1918 года
Место рождения: село Старая Кантакузенка Вознесенского района Николаевской области (Украина)
«Так прошло моё детство»
Сегодняшнее поколение не может себе представить, как жили люди при коллективизации. Они не ходили вместе с мамой собирать зёрнышки по полю или искать зимние заготовки кротов и мышей. Голод был страшный! Дедушка с бабушкой даже не могли с печи слезть. Они жили далеко, на краю села. Я им туда постоянно еду в кувшине носил. Иду, а сам голодный. Знал, что это кушанье не для меня, поэтому позволял себе только палец макнуть, а потом шёл и обсасывал его.
В конце года поля дали дикий, сильный урожай. Народ, кто остался жив, не мог вытерпеть, бегал и срезал незрелые колоски. Милиция их отлавливала. За один колосок можно было получить 10 лет лагеря. Мой сосед так попался... И потом, когда зёрна созрели, их повезли на мельницы. Из них потом такой пышный белый хлеб получился. Просто необыкновенный. Так прошло моё детство.
«Зашил деньги в карманчик, чтобы не проесть»
После школы я решил поступать в строительный техникум в Николаевске. Туда я отправился вместе с приятелем. Три рубля мне мама дала на дорогу в одну сторону и столько же — в другую. Помню, что деньги на обратную дорогу специально зашил себе в карманчик, чтобы не проесть. Экзамены шли несколько дней. Друга не взяли, поэтому он вернулся домой, а мне пришлось ещё немного задержаться в городе. Как же хотелось есть! Но средств на это не было. Однажды я отправился в порт, сел на берег и стал наблюдать за пароходом, который в Вознесенск шёл. Как же я тогда тосковал по родине, слёзы лил. Через несколько дней на этом же пароходе вернулся восвояси. Брёл домой медленно, часто останавливался, потому что в глазах от голода темнело. Подошёл к избе, сел на скамейку, а дальше двинуться не было сил. Вышла мне навстречу мама и спрашивает: «Ты что ж сидишь?» Но не мог же я ей сказать, что уже давно ничего не ел. В общем, хватал тогда со стола всё подряд.
«Я просто бредил полётами»
В студенческие годы я просто бредил полётами, потому что у нас в селе была планерная школа. И мы с ребятами постоянно наблюдали, как её ученики спускаются над озером, долго держатся в воздухе и наконец садятся. Да и девчата. Вначале они бегали за трактористами, потом — за автомобилистами (в деревне эти люди в кожаных куртках ходили). А когда появились лётчики — это вообще! Всё женское внимание переключилось на них. А мы тогда только о барышнях и мечтали.
После окончания николаевского техникума меня направили на работу в конструкторское бюро кораблестроительного завода. Там я проработал около года, пока военкомат не определил в Херсонскую авиационную школу, которая готовила инструкторов для аэроклубов. Главное, что у нас тогда проверяли, — это глаза. А я и сейчас хорошо без очков вижу.
Меня приняли. В течение года длилось обучение, после чего уже сам стал преподавать науку полётов. Но в воздухе уже пахло грозой. Хоть начальство и говорило, что никакой войны не будет, все понимали, что обстановка очень сложная, немцы могут напасть. Вот из-за таких разговоров нас, инструкторов, вернули обратно в авиашколу, которая уже успела стать военной истребительной, и начали переподготавливать для военных училищ. С По-2 мы пересели на истребители. Кувыркались в воздухе, стреляли по конусам.
Вместо лейтенантов — сержанты
Май 1941 года. Ждём выпуска и присвоения офицерских званий. Нам уже пошили красивую форму, девчата у ног падают. Но в назначенный день обещанных «кубиков» (тогда погон ещё не было) не выдали. Только через несколько суток вместо лейтенантов нам присвоили звания сержантов срочной службы. А всё потому, что стране были нужны младшие командиры. А где их ещё взять, как не в училищах? Конечно, был шум, гвалт, слёзы. Особенно у тех ребят, кто успел жениться. Некуда им теперь было жён брать. Но что уж тут поделать.
Вот приходит приказ: срочно эвакуировать школу. Нас, пять инструкторов, направили в Батайск. Там мне поручили группу для занятий. Вот веду своих ребят в столовую. Папиросы у меня в кармане пролежали, до пыли стёрлись за ненадобностью, а тут решил подымить. Быстро дошли до столовой, не успел докурить, а выкидывать папиросу жалко, поэтому просто погасил её и зажал в левой руке. Зашли мы с курсантами в помещение, я направился к раздаточной. В это время к нам заглянул начальник тыла училища. Приближается ко мне. Докладываю: «Сержант Артёменко привёл группу на обед». Пока говорил, он увидел, что у меня из кулака мундштук выглядывает.
— А ты почему в столовой куришь?
— Никак нет, папироса не горит.
— Как не горит? Ещё и дым в глаза пускаешь?
Тут начальник взял телефон и начал докладывать:
— Дежурный! (потом спросил у меня) Как фамилия?
— Артёменко.
— Вот тут сержант Артёменко курит в столовой и даже дым в глаза мне пускает, нахал такой! (положил трубку и добавил) 10 суток ареста, марш на гауптвахту!
Его тогда не интересовало, что у меня группа обедает, и с ними некому будет заниматься. А мне от этой несправедливости так обидно стало. Деваться некуда, пошёл в штаб училища к дежурным. Они мне посоветовали вернуться к курсантам, только на глаза этому начальнику больше не попадаться. Бреду я обратно грустный и вижу, что группа инструкторов идёт на вокзал, чтобы ехать к новому месту службы. В руках у них личные дела и список, в котором значилась и моя фамилия. Я молчком развернулся и побежал в штаб за своими документами. Начальник канцелярии запечатал моё личное дело в конверт, вручил, и я побежал догонять ребят у поезда.
В минус сорок с открытой кабиной
На новом месте нам дали ребятишек 10-11 классов. Мы их на По-2 учили летать. Шла война. Враг тогда подошёл к Ростову, а школа недалеко располагались, поэтому её решили перебросить на новое место. Всех курсантов отправили транспортными самолётами, а нам, инструкторам, вместе с механиками сказали лететь на По-2 с открытой кабиной. А была зима, температура в небе под минус сорок. Мы надели меховые комбинезоны, валенки, унтята меховые, рукавицы двойные (тоже на меху), шерстяную одежду. Но это не спасло. Руки в воздухе замёрзли так, что управляли уже не кистями, а предплечьем. Садились кто как, а потом быстро выскакивали из кабин. Естественно, что многим до ужаса хотелось в туалет. А сделать это было ой как непросто. Комбинезон цельный, поэтому мы его просто разрезали. Пытались молнию открыть, но руки так заледенели, что из этого ничего не выходило. Я как-то справился, а рядом Гриша кричит: «Иди выручай, не могу!» Я подбегаю, стараюсь помочь, а у него уже организм не выдержал и он: «О-о-о, уже всё...»
Все улетели, а я остался
Вот так прилетели мы на новый аэродром, обустроились, прошла зима, лето, а в Сталинграде начались бои. Шум не слышали, но видели чёрное небо с той стороны.
В сорок втором году в Сталинград отправили всех наших курсантов, а инструкторов перевели в Куйбышев, Кинель-Черкассы. Там из расформированных школ создали целую дивизию. А это три полка авиационных, представляете? Но мне в ней места не хватило. Все улетели, а я остался.
Побег
В конце апреля сорок третьего года уцелевший в Сталинграде полк вернулся назад на базу, только на другой полевой аэродром, в шести километрах от нас, чтобы пополниться самолётами, людьми, техникой. Там я встретил своих друзей, с которыми в одной школе учился. И они напустились на меня: «Ах ты, тыловая крыса, мы уже скольких потеряли...». А я им отвечаю: «Ребят, как же? Я прошусь, а не отпускают». Тогда они повели меня к Ивану Красночубенко, командиру их полка. Представили, а он: «Конечно, беру!»
Вот только мой командир и не думал отпускать. Сказал, что до Берлина далеко, а лётчиков кому-то готовить нужно. Тогда я решил сбежать на фронт. Сговорился со своим приятелем Валерием Рыжковым, чтобы он мне по радиостанции передал, когда их самолёты будут вылетать, а я поднялся следом. Через месяц Валерий вышел на связь, сказал: «Завтра в шесть часов утра вылетаю. Моя эскадрилья идёт первой». Как назло, в это время мой аэродром ещё был закрыт и находился под охраной. Тогда я решил идти пешком через поля к аэродрому, чтобы спрятаться в самолёте у друга и вместе с ним взлететь. Утром был на месте, рассказал приятелю о своём плане. Вот только он не предупредил своего механика. Поэтому, когда тот обнаружил меня в задней кабине Ил-2, стал громко кричать и звать людей. Это был полный провал. Тут ещё командир базы появился. Ему уже доложили, что я здесь. Подходит и спрашивает: «Ты Артёменко?» Отвечаю: «Я Рыжков. Сейчас же по времени вылетать надо». И он мне: «Я тебе покажу, кто Артёменко, кто Рыжков! Вылезай из самолета! 10 суток ареста! Марш в Куйбышев на гауптвахту!» Я махнул рукой и отправился обратно.
Иду, а там чуть дальше самолёты двух других эскадрилий стоят. Личного состава рядом нет, все на завтраке. Ну, я залез в фюзеляж одной из машин, куда обычно фотоаппарат помещается, и закрылся изнутри. Меня по кабинам искали, а туда заглянуть не догадались. На взлёте я перелез в кабину к механику. Он с перепугу даже не знал, что делать: меня толкать или самому прыгать. Стал быстро надевать лямки парашюта. Я его успокоил. Всю дорогу мы сидели молча.
На промежуточном аэродроме во время общего собрания представился командиру полка. Когда он меня увидел только и сказал приятелям: «О-о-о! Ах, черти! Тогда сами берите его на все виды довольствия». Так он меня признал и оставил. А через два дня смотрю, хлопцы и (особенно) девочки избегают встреч со мной. Не вытерпел, спросил, что случилось, а они объяснили, что телеграмма на меня пришла с требованием отправить обратно. Но командир не послушался, оставил в полку.
Так воевать нельзя
Прилетели на новое место напротив Курска, в совхоз «Комсомолец». Укатали рожь — получился аэродром, рядом землянки построили. Пятого июня был мой первый боевой вылет в Курской битве. Командир эскадрильи повёл группу из шести самолётов. Все пилоты были с опытом, а я впервые в такой горячий бой попал. Нам дали приказ: сделать два захода на цель. Спускались к ней как на параде, а артиллерийский огонь по нам открыли такой, что всё небо было тёмное, в разрывах. От каждого из них образовывались большие шапки чёрного дыма. Смотрю налево — там немцы сбили командира и его ведомого вместе со стрелками. А при вылете было приказано: если что произойдёт, то я заместитель. Вот вышли мы с атаки, собрал четвёрку, повёл на второй заход, чтобы ракеты, пушки, пулемёты в дело пустить. Снаряд мне прямо в «живот» угодил, перебил колёса, поэтому при посадке сел на крыло, винтом по земле проехал. А группу свою привёл назад на аэродром. Из того боя четыре человека не вернулись. Тогда я понял, что так воевать нельзя. Так будут одни трупы. И потом, когда я стал командиром эскадрильи, не потерял ни одного человека. А у меня 180 вылетов было.
Вместо трибунала — орден
Немцы готовили летнее наступление на Украине. На аэродроме в Донецке они сосредоточили свою авиацию. Мы эскадрильей вылетели их бомбить. Было темно, дождь шёл стеной. Решили её обойти, и так получилось, что зашли в тыл к фашистам. Может, они подумали, что свои летят, не знаю, но ни одна зенитка не выстрелила. А мы их бомбами засыпали и ушли восвояси безо всяких потерь. После этого вылета всем лётчикам дали по Ордену Красного Знамени, а меня вывели из строя как чужого. Подумал, что отправят сейчас под трибунал, я же без документов. Как же удивился, когда меня тоже приставили к награде, да ещё присвоили лейтенанта и назначили заместителем командира эскадрильи.
Наши войска готовились взять Запорожье. Туда из Крыма шла железная дорога, которая несколько раз переходила из рук в руки. Иногда наземное командование даже не знало, кто её занял на данный момент: наши или немцы. Чтобы это выяснить, нужен был разведчик. На это дело я вызвался. Попросил только снять с самолёта бомбы, чтобы, если навстречу вылетит истребитель, с ним покувыркаться. И полетел. Вышел на хорошую высоту, смотрю, а у немцев стоит артиллерийская пушка, направленная на наши войска. Я крутился, крутился, спускался всё ниже и ниже, а потом перешёл в атаку. Даю реактивные снаряды, а немцы открывают артиллерийский огонь трассирующими (снаряды, которые оставляют светящийся след, — прим.ред.) двадцатикалиберными снарядами, как будто кинжалы пускают. И вот один угодил мне прямо в «лоб». Пластик на переднем стекле кабины раскололся, но пуля дальше не прошла. Повезло. У меня тогда только радиостанцию и хвост задело.
«Сдесь были лётчики, бомбили Берлин»
На Берлин ходили... У меня есть снимок, как брат командира полка, воздушный стрелок, написал на Рейхстаге не «Здесь», а «Сдесь были лётчики, бомбили Берлин». И фамилии указал: Артёменко, Алексашкин, Шумский. Есть ещё одна карточка, где мы сидим на крыльце Рейхстага. Тогда погреб с вином нашли, так этот парень, который буквы перепутал, фотографировался вместе с бутылкой шампанского. А мы говорили: «Дурак, что с него взять!»
Наутро приказ: нашему 93 гвардейскому штурмовому полку продолжать боевую готовность. Вылет на задание в десять часов. Одна большая группировка войск отказалась от капитуляции, так как хотела сдаваться только американцам. И вот этот корпус генерала Шёрнера стал в ущельях Чешских Альп уходить через Прагу. Но мы вместе с танковыми войсками Рыбалко путь им перекрыли. 11 мая я совершил два последних боевых вылета. На этом моя война закончилась.
И сейчас все празднуют Победу 9 мая, а я — на два дня позже. Одиннадцатого ещё погиб мой боевой друг: командир другой эскадрильи.
А через несколько дней буквально пришёл приказ: отправить двух-трёх человек в Дрезден, где формировалась группа 1-го Украинского фронта для парада в Москве. Я оказался в ней. 24 июня шёл по Красной площади. Тогда же был подписан указ о присвоении мне звания Героя Советского Союза.
