– А как по-вашему, русский интеллигент – это явление национальное или вненациональное?– У нас интеллигенция немножко иная, чем во всем мире. Штирлиц – исключение: он любит свою родину. В основном же у нас интеллигенция мятущаяся: люди мечутся, мечутся... Можно критиковать – а зачем? а что тебе не нравится? а что ты можешь предложить взамен?.. «Я ничего не могу предложить, но мне всё не нравится...» Иногда наша интеллигенция – капризный младенец! Юлиан Семёнович всегда говорил, что критика должна быть позитивной и конструктивной.
Штирлиц – исключение, но Юлиан Семёнович даже где-то написал о том, что российская интеллигенция и правда разбита – и нет ничего, что ее объединяло бы. Он говорил, что интеллигенция наша похожа на замечательное, умное существо без рук и без ног – работать оно не может. И предложить ничего не может – его хватает только на то, чтобы сносить. А Штирлиц – интеллигент петровской закалки, петербургской, столыпинской, сильный, знающий, чего он хочет. Западной закалки, кстати говоря.
– Сам Юлиан Семёнович тоже был таким?– Да, абсолютно. Очень знающим, невероятным патриотом – хотя сегодня эти слова звучат как ругательство. При этом он был открыт любым идеям и, когда ездил на Запад, привозил за собой целую свиту друзей, которые, влюбившись в него, влюблялись в Советский Союз. И это была не пропаганда и не задания советских спецслужб, как утверждали некоторые доброжелатели Семёнова. Это было и правда желание объяснить всем, что мир маленький – и нужно жить в дружбе и в мире. Юлиан Семёнович считал, что нужно говорить на всех языках, ездить по всему миру – и, кстати, предлагал открыть наши границы уже давно.
– Сколько языков он знал?– Пять. Пушту, фарси, которые он изучил на факультете восточных языков, и еще английский, немецкий и испанский. Причем про испанский он говорил, что учил его с женщинами. Но это между нами.
– Был ли Юлиан Семенович идейным коммунистом, разделял ли он это мировоззрение?– Юлиан Семёнович был сыном коммунистов. Из песни слов не выкинешь: Семён Александрович Ляндрес и Галина Николаевна Ноздрина были ортодоксальными коммунистами и очень светлыми людьми. Мой дед прошел через сталинский ГУЛАГ, и когда он вышел из тюрьмы – в 47 лет, парализованный, – он первым делом сказал: «Я должен позвонить в обком доложиться, что меня выпустили, что я готов снова стать в строй...»
Юлиан Семёнович, может, именно потому, что он видел, что в нашей стране есть определенные перекосы, не вступил в компартию – но он был убежденнейшим социалистом просто до мозга костей и хотел, чтобы у нас был социализм с человеческим лицом. Вся его жизнь – это попытка способствовать построению социализма шведской модели, когда есть мелкий и средний частный бизнес, есть свободы, но недра принадлежат все-таки государству. Он так себе это и представлял: недра – государству, остальное – людям. Но его не услышали, потому что некоторым силам и внутри, и извне хотелось чего-то другого. А интеллигенция, как всегда, не знала, чего она хочет.
– Вы сейчас про какой период времени говорите?– Юлиан Семёнович писал о необходимости частного бизнеса еще в 1970-е годы. За это его и не любила власть – у него были крамольные идеи. А когда началась перестройка, он увидел другую опасность – что всё к чертовой бабушке развалится, как потом и случилось, – он пытался спасти ситуацию. Может быть, вы помните первые номера «Совершенно секретно». Папа говорил Горбачеву: нужно первые этажи всех зданий отдать под кафе и рестораны, чтобы молодежь занималась бизнесом, нужно приватизировать землю, нужно повысить зарплаты педагогам и врачам. Никто его не слышал, хотя он в каждый момент говорил о важном. Он был созидателем по сути своей.
Каждый писатель – немножко пророк и провидец. Я помню, в 1984 году, когда я была еще маленькой девчонкой, умер Андропов, который действительно хотел провести важные, нужные реформы в стране. И папа сказал мне: «Оля, я боюсь, что пойдет раскачка – и пойдет не туда. Начнется развал, с Прибалтики, потом Грузия – и так далее. Мы всегда можем остаться сверхдержавой, но некоторой части людей будет милее воровство. Тогда мы на некоторое время станем аппендиксом цивилизованного мира...» Но он верил в то, что долго мир терпеть безумие не может, потому что действует по законам логики, что так или иначе всё вернется на круги своя – и победит правда.
– Юлиан Семенович, когда его спрашивали, не является ли он полковником КГБ, отшучивался, что он – генерал, но споры о его связях с разведкой идут до сих пор. Где тут правда, а где домыслы?– Ну, Иэн Флеминг и Джон Ле Карре – тоже ведь сотрудники спецслужб... Папе очень хотелось создать имидж тайного агента. Но – должна всех разочаровать: агентом КГБ он не был. Просто у папы были друзья из этих сфер, наши российский джеймсбонды – и Юрий Владимирович Андропов, и «последний романтик разведки» генерал Вячеслав Ервандович Кеворков, и контрразведчик Виталий Константинович Бояров.
Однажды, я помню, Бояров жаловался папе: к нему приходили другие писатели, говорили, что Семёнов – агент, что ему дают секретные документы... Бояров говорит: «Юлик, я принял решение выступить по телевидению и заявить, что Юлиан Семёнов – не наш агент и никогда им не был». Папа отвечает: «Я тебя умоляю, дружочек, не говори этого! Если хочешь, скажи, что я самый замаскированный агент влияния...»
Папа никого из своих друзей не предал. У нас смене строя всегда сопутствует сведение счетов: что 1937 год, что 1987-й были одинаково несправедливы по отношению к огромному количеству людей. Но папа всегда оставался порядочным человеком. Когда началась травля на Олжаса Сулейменова, он своего дружочка Олжасика прятал на даче в Крыму...
– Он ведь и Эдуарду Лимонову помогал в свое время?– Когда папа оказался на Западе, он приглашал к себе и Лимонова, и Шемякина. Но папа считал, что всякий наш человек, живущий на Западе, – это трагедия. Барышников как-то сказал: «Здесь у меня и машина, и квартира, а в России я оставил маму, собаку и воздух». Для папы талантливый человек на Западе – это всегда трагедия. Он разразился какой-то феноменальной статьей о Шемякине, а тот с американской деловитостью сказал: «Да нет тут никакой трагедии, я всем доволен, всё хорошо». Пути папы с такими людьми расходились, они говорили на разных языках. Папа был и человеком мира, и человеком почвы, он жить без России не мог, а эти люди – смогли.
– И все-таки: как Семёнову разрешали интервью с архитектором Гитлера – Альбертом Шпеером, с правой рукой Муссолини – Отто Скорцени?– Подвиг был уже в том, чтобы добиться этих интервью. Интервью со Скорцени ведь делалось не по указанию партии. У папы был друг Хуан Гарригес, его отец был министром в первом постфранкистском правительстве Испании. Гарригес организовал папе встречу с Отто Скорцени в клубе финансистов в Мадриде... У папы была замечательная черта – авантюризм. И он постоянно хотел найти истину. Его интересовал нацизм, он был им заколдован: абсолютное зло – как оно возможно? Папа говорил: «Если я хочу чего-то добиться от человека, я лягу на коврике перед его домом и не сойду с места, пока не добьюсь того, чего хочу». Так он и добился интервью и со Шпеером, и с Карлом Вольфом.
Я бы не сказала, что наша система воспринимала это очень хорошо. Семёнов был для нее экзотической птицей. Вот наши зомби – при галстуках, в начищенных ботинках, читающие речи по бумажке, – и этот бородач, похожий на стареющего хиппи, приходит в кожанке, в рваных джинсах, с сигаретой, всех очаровывает... Папа даже читал лекции в американских университетах и говорил, между прочим, что считать всю Америку нашим врагом неразумно, что американская интеллигенция была влюблена в Россию – и когда они знакомились с Семёновым, они говорили: «Теперь мы любим Россию!» Но кому-то в Союзе это не нравилось.
– Вы говорили о том, что вашему отцу помогли уйти из жизни. Об этом тоже много спорят. Какова ваша версия событий?– У нас очень любят создавать сенсации ни о чем и спекулировать святым... Я молчала 25 лет, но сегодня мне хочется сказать правду. Я долго изучала документы, архивы, встречалась с людьми – и могу сказать с полной уверенностью, что отцу помогли уйти. Не бьет молния трижды в одно и то же место. В апреле 1990 года умирает молодой журналист газеты «Совершенно секретно» Александр Плешков – умирает в Париже от отравления такого сильного, что внутренности разлагаются. Через месяц у папы – инсульт. Через две недели он начинает поправляться – и новый инсульт после визита неизвестный людей. А еще через две недели рубят топором прекрасного православного священника отца Александра Меня...
Почему отцу помогли уйти? Чтобы это понять, нужно прочесть публиковавшийся в «Совершенно секретно» последний роман Юлиана Семёнова «Тайна Кутузовского проспекта» о расследовании убийства прекрасной актрисы Зои Федоровой. На самом деле отец в нем показал: готовится развал и распил страны – и кому это выгодно. Вот те, кому выгодно, и решили зачистить «Совершенно секретно»...
Николай Караев
