Кисть старого воина
На творческом небосклоне Владивостока вновь вспыхнула звезда живописца Владимира СТАРОВОЙТОВА.
Его судьба тесно связана с Сахалином и Приморьем. Друзья называют его Старый Войт, что значит «староста», «старый воин». Во Владивостоке он учился в университете, получил признание и широкую известность в художественной среде. Накануне в Приморской картинной галерее прошла презентация двух книг: каталога живописи и рисунка «24 года: один день» и сборника мемуарной прозы «Пятый живорождённый». Большим достижением последних лет для Владимира Старовойтова стала работа над иллюстрациями к книгам об острове Сахалин - Антона Чехова и Власа Дорошевича.
Просахалиненный
- Владимир Николаевич, «Остров Сахалин» - не самая читаемая книга Чехова. Не на первом месте это произведение в школьных и вузовских программах. Что побудило взяться за работу?
- Прискорбно, что такую литературу не читают. Это необходимо, чтобы знать свою родину, представлять её сложную историю. Иллюстрировать «Остров Сахалин» - дерзновенный замысел главного редактора издательства «Рубеж» Александра Колесова. (Открывает первую страницу книги. - Авт.). Видите, это Чехов на пароходе «Байкал», на котором он прибыл из Николаевска на Сахалин.
Без преувеличения, Колесов задумал уникальный проект, он и увлёк меня этой идеей. Трудно пришлось, ни разу в жизни не иллюстрировал книги. Я - живописец, мазила. Моя стихия - большой холст.
- Параллельно шла работа над «Сахалином» Дорошевича...
- Дорошевича сегодня знают меньше, чем Чехова, а ведь он был выдающимся журналистом. Дорошевич и Чехов побывали на сахалинской каторге примерно в одно время. Оба вписались в определённую канву - язык не поворачивается называть путешествие на каторгу традицией. Эта преемственность в литературе идёт от протопопа Аввакума, Александра Радищева, через Варлама Шаламова, Александра Солженицына - мемуаристов, прошедших ад. Страдальцев за свою веру от разного рода режимов.
Во времена Чехова начинался Сахалин. Каторга была дорогим, продуманным и страшным проектом. Для меня стал важным нестандартный взгляд на Чехова. Некоторые литераторы привыкли на него как на идола молиться, при этом недоумевая: «Зачем он поехал на Сахалин? Только себя погубил». Чехов - чрезвычайной ответственности человек. Его путешествие - подвиг. Писатель чувствовал грядущую гибель империи. Он бежал от опостылевшего столичного бомонда, приехал назад «весь просахалиненный» и уже не смог вернуться к лёгкому письму. «Остров Сахалин» - серьёзная и правдивая исследовательская работа. Материалами для иллюстраций к книге стали архивные фотографии, мои личные натурные работы, по чеховским местам я проехал специально, чтобы почувствовать атмосферу.
- В 80 - 90-е годы впервые открыто и взахлёб все читали «Архипелаг ГУЛАГ», а недавно в интервью уважаемая дама, профессор назвала Солженицына утопистом. Мол, никакого ГУЛАГа и не было. Правду задвигают?
- Всё это спекуляции на тему исторического просвещения. Пропагандисты - люди самодовольные, как будто получившие индульгенцию от Всевышнего нести чушь о нашей истории. Нельзя на истории строить политику.
Сегодня на каждом углу кричат, что у нас нет будущего, национальной идеи. А кто её подаст? Академии, писатели? Может быть, Иван-дурак? Как примирить скинхеда с проповедью Христа? Коммунистов с либералами? Чтобы крупицы этого представления завелись, зёрнышко проросло, нужно не гнаться за скорым успехом, а погружаться в нашу жизнь, как это делали Чехов, Салтыков-Щедрин, Солженицын. Пусть каждый молится тому, в кого верит, да так, чтобы лоб трещал. Но живёт по совести, основному закону. Хотя не верю в крещение лба, я верю в любовь.
Жизни колесо
- Для вас Сахалин, прежде всего, родина?
- В родном посёлке Дербинске я чувствовал себя как в раю. Детство есть детство, к тому же оно у меня счастливое. Я пятый ребёнок в семье. Всё это я описываю в книге «Пятый живорождённый». Сегодня Сахалин - нефтеносный район, где копают все страны Тихоокеанского бассейна. Это и визитная карточка острова - знаменитые скалы «Три Брата», и огромные суда, перевозящие сжиженный газ. Суровый климат и условия обитания, и люди соответствующие, крепкие и отчаянные. Или отчаявшиеся. Я постоянно называю себя сахалинцем, аборигеном.
- Разрываетесь между Владивостоком и Сахалином?
- Никакого разрыва. Приморье, Камчатка, Сахалин и даже Япония и Корея - цельная для меня территория, где всё родное. Это мир, из которого ты стремишься уйти и в который ты неминуемо возвращаешься. Ты оказываешься в той же точке, что и раньше. Бесконечное движение порой завораживает. А иногда вызывает жуть. Проходит человеческая жизнь, а очертания гор, берегов - без изменений. Знаете, для меня главным пластическим символом стало колесо, или лента Мёбиуса (прародитель символа бесконечности. - Ред.). Всё это отражено в книге, это автобиография с элементами «улётов». Моя правда, но я оставляю место для сомнений.
- В юности вы учились на биолога, филолога и художника. Откуда такое стремление к разнообразным познаниям?
- Я и до сих пор учусь: постигаю языки - английский, японский. И вспоминаю, как мой папа любил говорить: как ни учись, всё равно дураком помрёшь, не поумнеешь. Это следует трактовать как: не перетруждайся, не надрывайся. Отец был биологом и страстно любил литературу. От судьбы не уйдёшь: я с лёгкостью поступил во Владивостоке на биофак, сдав экзамены на пятёрки. На первых курсах увлёкся рисованием. Всё началось со схем по ботанике и зоологии - пестиков, тычинок, микробов. Я походил на героя рассказа Шукшина «Микроскоп». Был молодым, активным, жизнерадостным. Всё мне нравилось. Это время совпало с хрущёвской оттепелью.
Радость за Большие Чурки
- Широко известным вы стали только в 90-е годы.
- Не зря каталог моей живописи назван «24 года и один день». Столько времени назад я впервые стал публичным художником. Пробиться сложно, но я и не рвался. Работы было много: плакаты, интерьеры, красные уголки - это называлось «оформиловкой». Можно сказать, на «Славе КПСС» я двоих сыновей вырастил, и как после этого мне партию не уважать? Нас кормили праздники. А в один прекрасный день в городке Анива, где я кормился от сохи и рыбалки, появился художник Сергей Симаков. Я что-то красил на холсте, чертил на бумаге, о выставках и не помышлял. Мой друг вытащил меня на свет.
- Сегодня ваши работы знают в России, Европе и Азии. 90-е годы стали ярчайшими для художников Приморья. А творчество нынешней молодёжи в целом кажется скучным, предсказуемым...
- Вся энергия ушла в создание и развитие новых технологий. Это вызвало определённый кризис старой классической живописи. У нас мощные школы, они держатся из последних сил, чтобы сохранить традиции. Но ничего нового не создаётся: не возникают новые жанры, нет открытий. Несмотря на это, есть очень талантливые ребята, но им сложно совершить рывок.
- А Золотой мост вам нравится?
- Не то слово, с точки зрения технологий - полный восторг. Сбылась мечта человечества: Владивосток обзавёлся мостом в деревню Большие Чурки - так я называю этот микрорайон. Там живёт много моих друзей и подруг, и я за них рад.
- Как относитесь к тому, что вас считают ярким представителем дальневосточного авангарда?
- Поскольку Восток природой создан встречать первым солнышко, значит, не только я, а все мы в авангарде. Но свет нашей живописи здесь ещё не засиял в полную силу. Слишком краткая у нас история, в которой мы - младенцы. Создана школа живописи, есть замечательные художники старшего поколения: Степан Арефьев, Иван Рыбачук - исключительные личности, которые сами сделали себя, мои учителя. Но повторю: здесь всё только начинается.
Елена ЖУКОВА
ДОСЬЕ
Владимир Николаевич Старовойтов - дальневосточный живописец, график, член Союза художников России, Международной ассоциации пластических искусств при ЮНЕСКО. Его персональные выставки проходили в Южно-Сахалинске, Владивостоке, Америке, Японии и Корее. Родился в 1945 г. в селе Дербинском - ныне посёлок городского типа Тымовское. Живёт во Владивостоке, не теряя творческих связей с родным островом.
