…Когда фильм закончился, и пошли титры, а зрители в зале продолжили молча сидеть, читая бегущие строки с фамилиями и городами, мне почудилось вдруг, что и зрителей, и съёмочную группу, и тех, кто слал ей деньги, и самих панфиловцев, и всех-всех воевавших предков, сколько их ни было, — что-то связало вместе. Объединила какая-то особая, наболевшая человечность.
Всё было сделано по-человечески — и тогда, и сейчас.
Фильм снят по-человечески, а не по-скотски, как бывает, — и по-другому он снят быть не мог. Если бы за последние четверть века у нас в год выходило по одному такому фильму, мы жили бы в другой стране.
И свои кровные на этот проект люди отдавали с тем понимающим отношением, какого требует неотложное дело, — так скидывались на храм, на памятник опекушинскому Пушкину, на эскадрилью самолётов для фронта.
И подвиг семидесятипятилетней давности, заключавшийся в том, что хлебороб и машинист до конца доделали несвойственный им труд войны, тоже был совершен… по-людски как-то. Без пафоса, без надрыва или куража, а потому что, ну, надо было добросить ту связку гранат или успеть первым поджечь немецкий танк, пока он не убил тебя. Просто так понадобилось сделать — и это было сделано.
И полный зал зрителей, от которых не требовалось вообще ничего, кроме, разве что, воздержания от попкорна, проявлял, как мне показалось, ту же сосредоточенную человечность. Спокойное осознание, зачем им всем потребовалось оказаться тут, перед экраном, приведя своих детей и стариков.
Наверное, такая насущная человечность и делает людей народом.
Впервые о "28 панфиловцах" я узнал три с половиной года назад — тогда только начинался сбор средств на картину. Прочитал, проникся, порывно достал карточку, перечислил какие-то деньги. Было не жалко: у меня появился "свой фильм"!
Идея "народного кино" была свежа и притягательна. В ней читалась пощёчина общества вкусовщине "творцов", испохабивших "черенками от лопат" каждую тему, до которой им удалось дотянуться за государственный счёт.
И режиссёр-то "Панфиловцев" был малоизвестен, и сценария никто в глаза не видел, и о художественных достоинствах ещё не снятого фильма можно было судить разве что по крохотному ролику с запомнившейся фразой "Спокойно жгём танки" — а людей зацепило. Возможно, так подействовали слова Андрея Шальопы: "Фильм будет о героическом подвиге советских бойцов. И герои будут героями". А, может быть, сказалась усталость от "негероического времени".
На дворе стоял июнь 2013 года — не было ещё ни Донбасса, ни Крыма. Не было удержанного на руках разлившегося Амура, и спортивные победы в Сочи ещё только маячили впереди. Сложно поверить, но и "Бессмертный полк" тоже ещё не шествовал по улицам российских городов. Героев словно бы не хватало — а тут оказалось, что для приобщения к подзабытому величию достаточно собраться вместе и наполнить пущенную по кругу шапку.
Полный список жертвователей идёт в конце фильма, висит на его сайте: там больше 35 тысяч человек — три дивизии. Список выглядят чудно: "…SteelDevil, White_Paladin, Дмитрий Плесовских, Павел, Валентин Кузнецов, DYMONS, maks160, Михаил, Роман, Алексей Артюшин, 123, Рязанцев Дмитрий Юрьевич, Алексей, pepelyuga, Михаил Чемоданов, danil5000000, Иван, xKAKTUSx, Павел, prokrust62824…" Полное представление с отчеством, простые имена, игровые ники, случайные наборы символов — эти люди вполне могли бы стоять плечом к плечу в армейском строю. Такие непохожие, из разных мест и социальных страт, в обычной жизни они вряд ли когда-нибудь сошлись бы вместе, а тут их соединило общее дело. Разве на войне не так же?
Гляжу на баннер сбора денег, датированный июнем 2013-го. Требовалось наскрести 300.000 рублей с миру по нитке. Собрано было — за неделю где-то — больше трёх миллионов. "Прогресс 1063%". А всего народных денег на фильм — кризис, не кризис — нашлось 34.746.062 рубля. Российское государство, спохватившись, дало меньше. Как там говорят: "В этой стране нет гражданского общества"? Да неужели. Еще нужно посмотреть, чего в России меньше: общества или, скажем, государства.
И все эти три с половиной года история сопровождалась спором — про то, стоит ли потворствовать "выдумке", когда у нас полно "реальных историй". Противники фильма не отказывали подвигу в появлении на киноэкране — как не отрицали и массового героизма бойцов 4-й роты 2-го батальона 1075-го стрелкового полка 316-й стрелковой дивизии генерала Ивана Панфилова. Они просили лишь заменить "лубок" "настоящим случаем". "Лубком" называли они тот конкретный бой у разъезда Дубосеково, каким он вошел в советский пантеон. Три с лишним года идёт неблагодарная возня вокруг точного количества погибших тогда красноармейцев и подбитых немецких танков.
Лубок, говорите? Пусть так. Но в таком деле, как воспитание народа, миф всегда будет важнее голых фактов.
Вся проблема в том, что это как раз "стопроцентные факты" могут быть диффамированы и извращены, строка за строкой. Это "историческую достоверность" можно подвергнуть беспощадной деконструкции, которая не оставит камня на камне от любого "задокументированного эпизода".
Что там у вас, эпизод? Сомнительно как-то. Ну, и когда же он был установлен? Почему с ним так долго возились? Теми ли чернилами записано донесение? Вот здесь подозрительные помарки, а тут пятно — можно ли этой бумажке вообще доверять? Кто именно её писал? А не был ли он сталинским вертухаем? А почему писавший не отразил стопицот документов из немецкого архива, в подлинности которых сомневаться не положено?
На всякий первоисточник найдётся авторитетный историк, который посчитает его грубой фальшивкой. В самой железобетонной истории, при известной идеологической заряженности, можно разглядеть дезу, сфабрикованную агитпропом. Украинское помешательство доказывает: факты — субстанция иллюзорная.
А вот миф принципиально неопровергаем. Тем более, не опровергаем "через документы". Он выдержит прикосновение любого количества "грязных рук". Миф живёт своей жизнью, даже если сотня историков убедит друг друга, что "такого не было".
Нелепо утверждать о вредоносности мифа и катастрофичности "прозрения" от него. Наивно полагать, будто школьник, узнав из исторических брошюр "правду про Дубосеково", разразится воплем "Как же так?!", разочаруется в нашей Победе и побежит записываться в батальон "Азов". Человеческая мотивация работает по-другому — иначе люди не подражали бы литературным персонажам, а легенду про 300 спартанцев позабыли бы ещё в античные времена.
Что ты поделаешь с эйзенштейновским "Александром Невским"? Да ничего. "Клюква", "сталинская агитка", "вы все врёте"… А миф работает — и сотни лет наперед любой русский будет помнить, на чём "стоит и стоять будет Русская земля". "Бодаться" с этой истиной — всё равно, что искать ляпы на плакате "Родина-Мать зовет".
Дело еще и в том, что современные фильмы про Великую Отечественную — они ведь не про ту войну, на самом деле. Война идет сегодня — в том числе, война образов, война идей.
Одни и те же сюжеты, сколь бы вымышленными они ни казались, повторяются прямо сейчас, отражаются в реальных человеческих судьбах: под Пальмирой, в Донбассе, в Кавказских горах. И если кто-то вчера не дрогнул перед лицом смерти, вдохновленный легендарной фразой политрука Клочкова, — то кто посмеет сказать ему, что это была выдумка?
Легенда о Двадцати Восьми — про то, что у любого отступления есть свой предел, — проросла в общественном сознании, прочитана в букварях четырьмя поколениями граждан: "Поле. Холмы. Перелески. Чуть поодаль петляет Лама…" Тут уже ничего не изменишь — возлюби же это, Господь.
Через всеобщее знание о том, как нужно поступать под твоим и моим Дубосековым, легенда о панфиловцах превратилась в народную правду, в подлинный факт коллективной памяти. Окунаясь в эту память снова и снова, транслируя её образы в будущее, примеряя на себя шинели героев, отдельные человеки превращаются в бессмертный народ.
