Беседа с «разведчиком», сыном известного писателя Валентина Катаева
На Павла Валентиновича Катаева меня навел Анатолий Приставкин. «Хотите узнать историю о том, как два интеллигентнейших еврея ходили в разведку? — спросил он. — Дело, разумеется, не в том, кто они по национальности, а в том, как к людям этой национальности относились те, кто с фашистской свастикой на рукаве зачислил себя в «защитники» Дома Советов».
Дозвониться до писателя Павла Катаева было делом техники, и он, немного посомневавшись, согласился на встречу. Однако разговор с ним начался не с политических событий, которые тогда будоражили не только Россию…
— Первая книга, которую в детстве самостоятельно прочитал, была «Белеет парус одинокий», написанная вашим отцом. Ощущения, навеянные ее страницами, живут в душе до сих пор. Я уж не говорю о «Двенадцати стульях», одним из автором которой был ваш дядя Евгений Петров… Выходит, писательский талант или ремесло передаются по наследству? И, очевидно, непросто оказаться в тени всенародного признания своих именитых родственников?
— Дело во времени, в иных эстетических вкусах. У меня с отцом были великолепные отношения, но никогда не позволял себе существовать в литературе за его счет. Просто у меня к самому себе всегда были большие внутренние претензии. Слишком много душевных сил отдал тому непродуктивному ощущению, которое называется невостребованностью. У меня написан роман, который в течение четырнадцати лет не могу опубликовать. Вначале это было немыслимо по идеологическим соображениям, сейчас — по коммерческим…
— О чем ваш роман?
— Моя книга под названием «Один в океане» состоит из трех частей: «Футбольное поле в лесу», «Один в океане» и «Близнец. Рок–проказа». При написании этой вещи пользовался теми ходами и приемами, которыми, пожалуй, не пользовался никто. Во всяком случае, из тех литераторов, перед которыми настежь открывались двери издательств и типографий. Мои персонажи — стукачи, лилипуты, матросы и… одиночество.
— Не стало ли ваше литературное долготерпение причиной вашей причастности к политике?
— Никогда не был адептом той системы. Но не был и диссидентом в известном смысле этого слова. Весь мой протест заключался в риторике, за что литературные чинуши творили мне мелкие пакости. Возможно, самый «героический поступок» выразился в том, что однажды — то ли в Доме литераторов, то ли на каком–то собрании — обозвал газету «Правда» фашистским листком. И когда в июне 1991 года к власти пришел Ельцин, впервые по–настоящему ощутил полноту жизни, абсолютно свободным человеком. Мог бояться уголовщины или несчастного случая на дороге, но только не своего государства. И когда в августе 1991 года находился возле Белого дома со своими, а не с «нашими», увидел, сколько в Москве настоящей интеллигенции. Интеллигент–инженер, интеллигент–рабочий, интеллигент–бизнесмен. Это были дни какого–то святого озарения.
— И вы до сих пор остались ему верны этому «святому озарению»?
— С некоторыми оговорками. Государство обязано своих граждан защищать от бандитов, произвола чиновников, нищеты, и это так же естественно, как во время дождя раскрыть над головой зонтик. Но об этом государство стало забывать…
Меня иногда считают грубым. Действительно способен на резкость — эмоциональную, конечно… А когда началась «дуэль» Ельцина с Белым домом, готов был Бориса Николаевича растерзать на куски и пропустить через мясорубку. Ну почему он позволил этой красно–коричневой мрази издеваться над собой и над своим народом? Я его ругал, но одновременно и оправдывал. Но про Ельцина еще узнал и другое… Сейчас его сравниваю со своим любимым режиссером Эфросом. Если Ельцин выжидает — значит, так нужно.
— В августе 1991 года вы как бы ощутили момент истины или, как вы выразились, святое озарение… А что вы чувствовали в эти три–четыре октябрьских дня?
— Третьего октября вышел купить ребенку «Сникерс» на проспекте Мира. Пустынные улицы, унылая воскресная хлябь. И вдруг появляется крытый грузовик, и когда он проехал, увидел в кузове озлобленные лица и красный флаг. Зловещее зрелище. Вернувшись домой, начал довольно эмоционально высказываться на сей предмет. Меня стали успокаивать в том смысле, что путчей много, а нервная система одна. А я все заводился и заводился. Понимал, что над всеми повисло что–то страшное и что, возможно, дороги назад уже нет.
Неотрывно слушал радио «Свобода» и где–то в районе девяти вечера услышал призывы сподвижника Ельцина Юшенкова — прийти к Моссовету. И когда прибыл, там уже собрались тысячи людей. Здесь же увидел своего давнего приятеля Михаила Иосифовича Паперно. Мы страшно обрадовались друг другу и все время держались вместе. Но просто болтаться по улицам — это не в наших правилах, и мы стали искать какое–нибудь полезное занятие. Дело кончилось тем, что записались в дружину, в которой в основном были молодые парни с открытыми лицами.
Подробности читайте в новом номере «Вести Сегодня Неделя» с 28 октября
