— Почему вы так затянули с возвращением?

— Да, я отстал от основной обратной волны эмигрантов года на два, на три. Видно, мое время пришло именно сейчас. Не скрою, осторожность сыграла свою роль. И потом, я очень занятой человек, в Америке меня держат дела, контракты. Появилось «окно» — и я здесь. Приехал просто так, повидаться с друзьями.

— Вам известно, что в Союзе вас похоронили?

— До меня всякие слухи доходили, и этот тоже. Решили окончательно со мной разделаться. А поначалу сочиняли истории о моих связях с какими-то миллионершами. Или, наоборот, о полной нищете. Напутствия были в газетах: «Скатертью дорога!». «Литературка» в рецензии на мой первый американский фильм написала: «Сегодня Крамаров торгует сосисками на экране. Не удивимся, если завтра он будет торговать ими на улице». Страшно унизительное занятие, оказывается…

Коллеги к моему отъезду отнеслись по-разному. Большинство, наверное, в душе поддерживали, но вслух сказать боялись. Были и те, кто откровенно называл меня предателем. Тогда, помню, я в какой-то мере мог их понять, но теперь для меня полнейшая загадка: в чем предательство?! В том, что человек выбирает место жительства по своему вкусу? За десять лет нормальной жизни я многое понял и многое забыл…

— Как встретила вас Америка?

— Это фантастическая страна! Действительно страна эмигрантов. Двести лет она их принимает и делает все возможное, чтобы люди не чувствовали себя обездоленными. Конечно, я шел на риск. Меня там не знала ни одна живая душа. Американцы вообще слабо ориентируются в советском кино. Я привез с собой ролики своих картин, а их все-таки было сорок две. Хотя там живут очень доверчивые люди. Скажи я журналистам, что у меня сто картин, — опубликовали бы не задумываясь, без проверки. В Америке лгут редко. Уже достигнуто такое состояние общества, когда вранье только мешает.

Мне повезло — почти сразу меня пригласили в фильм «Москва на Гудзоне». Вокруг него поднялась страшная шумиха, «Таймс» и «Ньюсуик» назвали меня советским Джерри Льюисом. Через два месяца я снялся в «2010» в роли русского космонавта. Такой кристально чистый патриотический образ. И со мной заключили контракт.

Сейчас мне уже легко и просто. Снята проблема языка. Меня ценят в кинобизнесе. Даже на улицах узнают. Конечно, не так, как когда-то у вас…

— Что все-таки побудило вас уехать? Чего вам не хватало в Союзе?

— Моя личная жизнь — это моя личная жизнь. Американское правило. Извините.

— Однако, признайтесь, что, кроме приобретений, этот шаг — эмиграция — связан и с определенными утратами.

— Я не скрываю, что потерял славу. Всенародную любовь. Я принес их в жертву другим сторонам жизни. За всё приходится платить. Мой выбор сделан. В жизни выиграл, в славе проиграл.

— А в работе?

— Работа — тоже часть жизни. Вокруг нее остается еще большое пространство, и мне не безразлично, чем оно заполнено. К тому же под конец я очень мало снимался в Союзе, меня практически не приглашали. Зритель всегда хочет комедий, а их выпускалось мало. Не знаю, как сейчас…

— Сейчас, по-моему, вопрос вообще отпал.

— Ну, вот видите. Значит, я вовремя уехал.

— Американский кинематограф вам действительно близок?

— Вы имеете в виду — работать или смотреть?

— Работать.

— О, безусловно! К нам, «капиталистическим» актерам относятся совершенно иначе. Несравнимые заработки, несравнимые условия. Я вам просто расскажу, чтобы вы поняли. Предположим, снимаем в павильоне. Каждому актеру предоставляется отдельная комната метров 20-25, с душем, плитой, телевизором. Стоит тахта, я могу отдохнуть. Съемки на натуре — подгоняют длинные вагоны с тем же набором удобств. Сервис для актеров находится на высочайшем уровне. Так можно работать, правда?

— А почему вы уточнили мой предыдущий вопрос? Или вы, как зритель, все-таки предпочитаете наши фильмы?

— Нет, просто советское кино я совсем не смотрю. Не нравится оно мне. Вроде сюжеты правдивые, а на экране опять фальшь. И всё такое длинное, затяжное, нудное. Случайно довелось посмотреть «Интер…» — «Интердевочка», да? Прямо изъерзался весь! Ясно же, ясно, давайте дальше, шевелитесь! Актеры играют как слоны. И я раньше играл как слон. В Америке моя манера здорово изменилась. Первый же режиссер начал делать мне замечания — хотя он меня безумно любил. «Савелий, мягче, мягче, ты будешь еще интереснее». По-моему, я на голову вырос как актер.

В американском кинематографе мне очень нравится умение соответствовать зрительским запросам. Там не выпендриваются, смотрят на вещи трезво.

— Савелий Крамаров советского периода и Савелий Крамаров — американец — это совершенно разные люди?

— Не знаю, превратился ли я в настоящего американца… Хотя я совсем другой теперь, конечно. «Советским» быть перестал. В первую очередь исчезло чувство страха. Я свободен. Я очень раскрепостился — и внешне, и внутренне. Этого мне всегда не хватало. Но я потрясен тем, насколько вы здесь переменились! Смелые, открытые, свободные люди. Горбачев провернул великое дело — раскачал систему. Разве мало? Все придет постепенно, все у вас получится.

— Вы появлялись на московских улицах? Какой эффект это производило?

— Потрясающий! На Арбате меня сопровождала толпа. Десятки людей просили автограф, говорили какие-то трогательные слова. Вы посчитаете меня хвастуном, но, по-моему, я нисколько не утратил своей популярности в Союзе. За пять дней я пережил здесь восхитительные мгновения. Ни о чем похожем в Америке не приходится даже мечтать.

— Чем, на ваш взгляд, вызвана столь устойчивая привязанность?

— В так называемые застойные годы народ требовал хлеба и зрелищ. А смешное зрелище многого стоит. У меня была маска бесшабашного, веселого, правда, туповатого, но хорошего, своего парня. Зритель покупался именно на эту «хорошесть». Кстати, я и сам хороший. Сердцевина у этого героя моя.

— И подобно ему вы не прочь погулять и повеселиться?
— Очень не прочь. Я люблю жизнь. Помните, как обозначена цель человеческого существования в Екклесиасте? «Веселиться и делать доброе в жизни своей».

— Библейская цитата не случайна?

— Я начал верить еще здесь. Интересуюсь религиозной литературой. Америка — верующая страна. На долларе написано: «Мы верим в Бога». А деньги там — не мятые бумажки. Они — стержень, вокруг которого строится жизнь любого американца. Религия дает мне ключ к пониманию происходящего и руководство к действию. Верить легче, чем быть неверующим, как ни странно.

— Голливуд тоже использует вас в одном амплуа?
— К сожалению. Я играю всё тот же характер. Для ролей чистокровных американцев у меня слишком заметный акцент. Как правило, мои персонажи — иммигранты. Причем не только русские.

— Чем заполнена ваша жизнь, помимо работы?

— Обожаю путешествовать — объездил весь мир. Спорт. Искусство во всех его проявлениях. С наслаждением смотрю бродвейские спектакли. В Москву приехал с тайной мыслью зайти в Третьяковку. Не успел.

Вдобавок у меня семья. Дочери Басе три года. Жена — тоже русская американка, она приехала раньше меня. Марина — музыкант, но сейчас не работает — и из-за маленькой девочки, и потому что я один могу обеспечить семью.

— Вы уже чувствуете возраст?

— Ну что — возраст? Не важно, сколько кому лет. Юбилей приеду отмечать сюда — ваши актеры это любят. А мой возраст — то, как я выгляжу на экране.

— Вы намерены привезти свою дочь на родину?

— Обязательно. Я прожил здесь счастливые годы — молодость, успех.

— С кем из коллег вам удалось повидаться в Москве?

— С немногими. С Вициным, с Моргуновым…

— Они вам обрадовались?

— Вицин — да, Моргунов — меньше…

— Вас не огорчило, что журналисты практически не заметили вашего приезда?

— Боже упаси. Меня нелегко было найти, вообще — мало кто знал, что я здесь. Я был в эфире канала «Добрый вечер, Москва!», но когда под вывеской «доброго вечера» рассказывают про грабежи и изнасилования, зритель переключается на другую программу.

— С какими чувствами вы улетаете в Америку?

— С самыми добрыми. Я люблю своих зрителей. То внимание, которым меня окружали здесь долгие годы, не забывается. Это лучшее, что я испытал в жизни. Но ничего не поделаешь — судьба…