О том, как это было, что сделать, чтобы подобная трагедия больше не повторилась, и почему героизм чаще всего – следствие чьей-то ошибки, «АиФ-Юг» рассказал чернобылец Михаил Маркушин.
«Сборы» вместо командировки
«АиФ-Юг», Федор Пономарев: Михаил Николаевич, вы хорошо помните тот день, когда оказались на месте одной из самых страшных катастроф XX века?
Михаил Маркушин: Конечно, 14 мая 1986 года руководители Советского Союза впервые рассказали об аварии по телевизору – в программе «Время» долго выступал с обращением Михаил Горбачев. До этого информация была очень скудной. А уже в 4 часа мне принесли повестку в военкомат – я сразу все понял, так как сосем недавно получил новую военно-учетную специальность «командир взвода механизации полка гражданской обороны». Утром должен был лететь в Грозный, делать аэрофотосъемку, а вместо рабочей командировки оказался в Динской, где базировался полк гражданской обороны.
Здесь мы сформировали эшелоны с техникой, сами загрузились в вагоны – телячьи, я такое только в военных фильмах видел - и отправились на Украину, в Киевскую область на сборы. Приехали ночью. В лесу холодно и сыро. Из еды только сухпаек. А мы с собой еще и оружие взяли – сборы все-таки.
Кстати, хоть это абсурдно звучит, в первые дни действительно занимались строевой подготовкой. Чистой воды идиотизм – на самой границе зоны отчуждения, всего в 31 километре от реактора. Расставили палатки – идеально ровно, как армейское начальство любит. Но через пару дней приехали офицеры из ленинградского НИИ, померяли фон и пальцами у висков крутят: «Ищите другое место, тут радиация выше, чем на самой станции». Мы перебазировались – та же история, и так несколько раз, пока чистую поляну в лесу не нашли. А так, выходит, несколько дней буквально жили на крыше АЭС.
Вообще, бардака хватало – отмывали мы здания от радиоактивной пыли, но по замерам выходило, что после нашей работы радиация ... увеличивалась. Как так? Оказалось, что водитель воду набирал в соседнем пруду, тоже зараженном радиацией. Первое время не было даже простых респираторов, «лепестков». Потом они появились, но на погрузке цемента забивались за 3 минуты – дышать нечем, вот и снимали их.
Другие методы
- Скажите честно, было страшно?
- Как такового страха не было, во всяком случае, опасности для жизни я не ощущал. Да, были сильные впечатления, такие же, как когда едешь по дороге и видишь жуткую аварию – так и тут, подъезжаешь к самой станции, а на обочинах перевернутые машины. Здание разворочено – страшно представить, какой силы взрыв был. А радиацию ведь не видно и запаха у нее нет.
Не нужно громких слов о патриотизме или героизме – большинство из нас трудились на совесть. Да, люди разные – кто-то боялся, кто-то отлынивал от работы, но таких были единицы. В первые дни некоторые роптали из-за неустроенного быта: сыро, холодно, досок, чтобы хоть как-то постель в палатке устроить, на всех не хватает, из еды только сухпаек. Но со временем обустроились. Я провел там 2 месяца. И если в 1986-м нам, чтобы уехать домой, нужно было получить дозу облучения до 25 рентген, то со следующего года эту «норму» значительно сократили.
- Несколько лет назад весь Краснодар переполошила информация о якобы взрыве на Волгодонской АЭС: люди замуровывали окна, в аптеках исчез йод – кто-то сказал, что он защищает от радиации. Если же действительно что-то случится, мы сможем справиться, как СССР 30 лет назад?
- Произойди это в России – не приведи Господь, конечно, - думаю, мы справимся. Но у нас, я считаю, бороться с такими авариями должны профессионалы. В стране есть специальные войска, которые готовы ко всему, получают за свою работу деньги – на них и должно опираться государство. Во-первых, в итоге это выйдет дешевле – лучше заплатить профессионалам, чем потом возмещать вред огромной массе людей, как вышло с нами. Во-вторых, сама система изменилась – меня в 1986 году просто забрали по повестке, хоть я был единственным кормильцем в семье с двумя детьми, жена сидела в декрете. Сейчас такое представить сложно: государство у нас более-менее правовое, и в суд можно на министерство обороны подать, и счет ему предъявить. Советскими методами работать нельзя – люди сейчас умнее.
Герои поневоле
- Михаил Николаевич, чему научила Чернобыльская авария вас лично, какие уроки вы вынесли из всей это истории?
- Меня научила, пожалуй, не сама катастрофа – все-таки это был несчастный случай, - а то, что было после нее. До 1990 года мы, чернобыльцы, не получали никаких льгот. Потом нам разрешили вставать в очередь на покупку машины за свои деньги. Я давно мечтал об автомобиле, поэтому пошел я военкомат за справкой, а военком в крик: «Куда ты лезешь? Только участникам Великой Отечественной очередь положена, а ты 2 месяца на сборах побыл и туда же?». Тогда я понял – государство относится к нам безразлично, и чтобы добиться своего, нужно быть юридически подкованным. В очередь я все-таки встал – пришел в горисполком, 3 или 4 раза чуть ли не по слогам читал вместе с чиновником постановление правительства. Пока не доказал ему – имею право. То есть, можно сказать, меня Чернобыль научил отстаивать свои права. Споры с чиновниками доходили до судов в том числе до Европейского суда по правам человека, и в большинстве случаев мне удавалось выигрывать.
А если брать глобально, то взрыв реактора лишний раз показал, что с атомной энергией нужно быть осторожными. На любом месте должны находиться профессионалы, чтобы ошибку не пришлось искупать героизмом. На самом деле мы в Чернобыле занимались обычной работой, которую потом приравняли к подвигу, - вовсе не потому, что мы такие героические, а лишь из-за того, что кто-то совершил страшную ошибку. И чтобы исправить ее, нам пришлось становиться героями. Так чтобы не совершать подвигов, нужно просто не допускать ошибок.
