«Ратуя за образование и развитие женщин, публицисты имели в виду лишь несколько укрупнить их роль. При этом супруг представлялся подвижником, а все жертвы ему — служением». Получается, и прежде было не очень. И сейчас, когда женщины по большей части самодостаточны — другой перекос: слишком этим бравируют. «Иркутские истории», Валентина Рекунова.
28 ноября 1901 года из двухэтажного особняка, отведённого кяхтинскими купцами Тибетской экспедиции, выносили ящики с коллекциями. Их везли в Верхнеудинск, чтобы оттуда отправить в Петербург. Но прежде посетили могилу Александры Викторовны Потаниной: начальник экспедиции Козлов заказал литию. Он и в Иркутске сразу же по приезде пришёл в женскую гимназию с лекцией об отважной путешественнице, хоть от него ожидали рассказа о собственной экспедиции.
Пётр Кузьмич Козлов не был сентиментален; у него в отряде каждый имел трёхлинейку, не единожды ею пользовался, стреляя по людям, и, если обошлось без потерь, то во многом благодаря его хладнокровию. Последняя экспедиция была трудной — два с половиной года переходов через тибетские перевалы, с перестрелками и засадами, под палящим солнцем. И, возможно, на фоне пережитого очень рельефно проступили четыре изнурительных путешествия Александры Потаниной, немолодой, болезненной и даже не владевшей оружием.
В биографическом очерке Александры Викторовны, выпущенном два года спустя после смерти, её значение показано опосредованно, через мужа — как его помощницы. Именно эту затушёванность ставил ей в заслугу друг семьи Николай Михайлович Ядринцев: «Соединив жизнь с человеком, цель которого была беззаветное служение идее и науке, она разделяла все лишения, тернистый путь его, нимало не думая о спокойствии и удобствах, и разделяла это служение сознательно, понимая всю важность долга, всю высоту задачи». Даже и в ярких, чувственных, завораживающих «Странствиях по Урянхайской земле» Александры Викторовны Ядринцев отмечал «необыкновенную простоту, скромность в рассказе» и даже боязнь «передать всю тяжёлую подкладку». Между тем «Странствия…» описаны лёгкой, уверенной, свободной, рукой ироничной, смелой, непосредственной и весёлой дамы. Впору задаваться вопросом, а читал ли уважаемый Николай Михайлович очерк или же положился на достойнейшего Григория Николаевича?
«Странствия по Урянхайской земле» появились в печати 15 лет спустя после экспедиции, и на тот момент у Александры Викторовны были публикации в «Русском богатстве», «Северном вестнике», Географическое общество наградило её серебряной медалью за работу «Буряты». Для женщин той поры это были серьёзные достижения, не случайно главные иркутские дамы составляли к Потаниной депутации, устраивали в честь неё вечера, юные курсистки брали жизнь Александры Викторовны за образец.
Однако же собственный её взгляд на себя был совсем иной. В очерке «Встреча с двумя монгольскими ванами» есть характерный абзац: «Среди браслетов, колец и прочего лежала засохшая роза…… и, странное дело: этот вид старого букетика, положенного тут как будто на память о каком-нибудь дне, или, может быть, даже встрече, вдруг приблизил меня к этой холодной и чопорной барыне-маньчжурке. В моём воображении создался целый роман». Который она так и не решилась писать. Отстранилась, спряталась за сослагательное наклонение: «Жизнь этого дома, насколько мне удалось наблюдать её, дала бы прекрасный материл писателю исторических романов».
Горьковатый привкус нереализованности ощущается и в её письмах: сетует на избыточность свободного времени, но и выйти за рамки мужниных интересов не может: «Вы говорите: описать ту жизнь, среди которой живёшь и которая совсем неизвестна. Всё дело в том, что жизнь, будничная жизнь, как она есть, тогда только и будет интересна, когда её хорошо опишут; а примись за это дело я, и будет то же, как если бы я вздумала нарисовать ту прелестную картину, которая расстилается перед нашими окнами и которая напоминает мне лучшие картины Рёйсдала».
С одной стороны, тонкий, наблюдательный, неженский ум, а с другой — неготовность дать ему настоящее применение и выгорание изнутри. Поздняя Потанина уже мало похожа на жизнерадостную участницу экспедиции по Урянхайской земле: язвительная, сутулая, с неровной походкой.
Учёный Сергей Фёдорович Ольденбург одним из немногих разглядел в Александре Викторовне величину, абсолютно равновеликую её выдающемуся супругу, и весьма сожалел, что «ей никогда не приходило в голову то, что приходится часто слышать теперь — что надо беречь масло своей лампады, которая должна светить другим, что будет недостойной слабостью поделиться этим маслом с нуждающимся братом». И далее: «Александра Викторовна в одном не права — она забыла, что была выдающейся путешественницей и тонким знатоком этнографии. Отдавая значительную часть своего времени и труда на совместную с Григорием Николаевичем работу во время путешествий, Александра Викторовна оставляла за собой только путевые заметки». Сказать вернее, за ней оставлялось только право на путевые заметки.
Подобный взгляд был очень распространён в России девятнадцатого столетия. Статус жены проистекал из статуса мужа: супруга генерала именовалась генеральшей, супруга полковника — полковницей и т.д. В народных слоях эта зависимость отражалась в виде приставки, производной от имени мужа: Татьяна Васиха, Степанида Мишиха, Василиса Андрюшиха.
Ратуя за образование и развитие женщин, публицисты имели в виду лишь несколько укрупнить их роль. При этом супруг представлялся подвижником, а все жертвы ему — служением. Историк Щапов пережил свою молодую жену; рано овдовели редактор «Восточного обозрения» Ядринцев и путешественник Потанин.
Справочно
Из письма Г. Н. Потанина редакции «Восточного обозрения» от 17.05.1893: «Жена моя потеряла возможность продолжать путешествие. Ещё в Пекине с ней был припадок, выразившийся в общем упадке сил. Доктор Вендт советовал ей остаться в Пекине, она не согласилась. Протащили мы её более 1.000 вёрст в носилках под страхом, что её придётся вернуть в Пекин, но она проехала благополучно. Жаловалась только там, где приходилось задерживаться на неделю; это бывало обыкновенно в больших городах, как, например, в Си-ань-фу, Чен-ту-фу, Я-чжоу, пребывание в которых было похоже для неё на заключение в тюрьме. Приходилось ей сидеть безвыходно дней 7 или 10 в сыром, тесном и мрачном постоялом дворе, не решаясь, под страхом привлечь толпу зевак, высунуть нос не только со двора на улицу, но даже со своей комнаты на двор гостиницы. Когда же приехала в Тарсандо, она почувствовала ревматизм в ногах, который на две недели уложил её в постель. Теперь она поправилась, но нет-нет, а почувствует тоску в костях плюсен. Не может ходить более сорока саженей, чтобы не ощутить сильного утомления! Я должен был дать ей отдых и сам остаться при ней, не двигаясь с места. Я поездку в Восточный Тибет до Батана возложил на Василия Андреевича Кашкарова, который 14 мая и выехал из Тарсандо. Таким образом, я лишён был возможности нынешним летом подняться на альпийские поля; счастье это досталось одному Кашкарову. По описанию английского путешественника Гилля, вся дорога от Тарсандо до Батана представляет, за ничтожными исключениями, непрерывный ковёр цветов. Пожалуй, очутившись в этих полях, я бы не чувствовал в этих полях желания вернуться в Иркутск и до осени, по крайней мере, позабыл бы другие интересы, кроме ботанических и энтомологических».
Из газеты «Восточное обозрение» от 05.12.1893: «Нами получено известие, что Г. Н. Потанин, по совету врачей, из Пекина отправился морским путём в Европейскую Россию и намерен остановиться в Самаре, куда и просит адресовать ему письма на имя протоиерея Валериана Викторовича Лаврского. Тело А. В. Потаниной отправлено из Тяндзина с караваном 16 октября и прибудет в Кяхту не ранее как через 90 дней, то есть к половине января 1894 г».
Александру Викторовну привезли в Кяхту 18 декабря, а земле предали 23 января. Не все кяхтинцы знали, сколько перевалов одолела покойная, какими находками удивила европейских учёных, но все знали, что в холодном Успенском храме вот уже месяц с лишком стоит деревянный гроб, обитый чёрным сукном, а внутри второй гроб, металлический, и лежащая в нём пятый месяц уже ждёт упокоения и посмертных молитв. Деток после себя не оставила, брат — в Самаре, муж — в столице с середины января. То ли ждут обоих, то ли готовятся проводить торжественно, с телеграммами из разных концов империи. Это — дело хлопотное: надо же ведь сначала известить, а потом получить ответную телеграмму и деньги на венок. Это всё понятно, но от этого жалко не меньше, ведь ей уж давно хочется получить свой последний приют и нашу молитву заупокойную. Так, грешным делом, и подумаешь, а не лучше ли хоронят обыкновенную бабу — на третий день?
Протоиерей Михаил Сизой в прочувствованном, но и хорошо продуманном слове сразу определил: хороним «достойную супругу и сотрудницу приобретшего европейскую известность русского путешественника». Хоронили из сумм, собранных кяхтинцами. Откликнулось и купечество, и местные дамы, и попечительский комитет библиотеки, и члены ВСОИРГО, и учителя, и приказчики, и молодёжь. Кяхтинское духовенство не взяло денег за литургию и отпевание, певчие отказались от платы. Кажется, очень метко общее настроение передал Попов Иван Иванович: «взрыв сочувствия». В отсутствие мужа, добавим мы от себя.
Год спустя общество содействия учащимся в Петербурге сибирякам получило из Иркутска собранные по подписке деньги на стипендию имени Потаниной. Для этой же цели были посланы средства на стипендию при Высших женских курсах.
Летом 1899-го Потанин отправился в новое путешествие, на этот раз в Северо-Восточную Монголию. С прокладкой железной дороги стал чаще бывать в Иркутске, а, когда возвращался в Петербург, на вокзале собиралось много его почитателей. Григорий Николаевич прожил ещё 27 лет. На почётном положении корифея. Продолжал обрабатывать материалы экспедиций, ездил в научные командировки, в том числе и в Париж. Время от времени о нём писали газеты.
Из газеты «Восточное обозрение» от 05.12.1893: «Мы получили известие, что географический отдел общества естествоиспытателей, этнографии и антропологии при Московском университете, высоко ценя научные труды и заслуги покойной Александры Викторовны Потаниной, намерен издать сборник всех её статей, с приложением биографии покойной и её портрета. Издание это предполагается осуществить при помощи подписки среди сибиряков. Издатели просят также доставить им и биографические материалы».
Из дневника И. И. Серебренникова: «15 сентября 1915 года. Сегодня городская дума избрала Потанина почётным гражданином г. Иркутска, учредила 15 стипендий его имени, ассигновала средства на издание популярной биографии знаменитого путешественника и ветерана сибирской общественности. Это постановление думы встречено всеми с чувством полного удовлетворения. 21 сентября 1915 года состоялось чествование Г. Н. Потанина. Большой думский зал не мог вместить всех желающих: почётного гражданина Сибири чествовали по заслугам. Утром я был у генерал-губернатора и губернатора и пригласил того и другого пожаловать на чествование. Оба дали условное согласие на это, и оба не прибыли на чествование, видимо, не желая стеснять собрание».
Из «Воспоминаний» Г. Н. Потанина: «Сестра Лаврского Александра Викторовна служила классной дамой в нижегородском женском епархиальном училище. Они прожили в Никольске неделю. Я почти каждый день бывал у них. Иногда мы уходили все вчетвером за город — пошляться по лесу, примыкающему к городу. Нижегородская гостья была в восхищении от этой близости к природе и завидовала мне.
Очевидно, в девице зародилось сильное сожаление к полному сил узнику, жаждущему света и замурованному в уездном городишке. Несмотря на такие душевные разоблачения, мы расстались, не решившись предложить друг другу завести переписку. Но мне пришлось писать ей в Нижний: я задумал вести метеорологические наблюдения, добыл из Петербурга инструменты и строил будку. Дело оставалось за часами: у меня не было часов. Я спросил у Лаврского, могу ли я затруднить его сестру просьбой купить часы в Нижнем и выслать в Никольск. Он сказал, что она сделает это с удовольствием.
Переписка моя с Нижним Новгородом не остановилась тотчас после покупки часов: постепенно она из деловой переписки превратилась в интимную и закончилась тем, что я ступил «на коварную наклонную плоскость». Это выражение А. В. Лаврская вычитала в каком-то английском романе и очень часто его употребляла.
Все свои письма я обязан был передавать не на почту, а в руки исправника, и при этом незапечатанными, так что всё развитие моего чувства, от начала до конца, происходило на глазах исправника, а он имел удовольствие еженедельно читать мой роман. Я чувствовал себя в положении первобытного жителя острова Фиджи или острова Таити, о которых путешественники рассказывают, что у них перипетии любовных романов происходят публично, на открытом воздухе, перед троном, на котором сидит царица островов. Исправник всё знал: все мои переговоры с матерью моей невесты, знал о дне, когда она должна со своими дочерями приехать в Никольск, в чьём доме я им приготовил квартиру. Он знал также, что мы собираемся венчальный обряд устроить секретно, и говорил: «Может быть, это и удастся, и никто в церковь не попадёт, но я-то всё-таки узнаю и приветствовать буду». Несмотря, однако, на бдительность и всеведение полиции, на нашем обряде, кроме неизбежных лиц, никого не было».
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс
