29 сентября 1941 года, в куренёвском овраге Бабий Яр, начались расстрелы жителей Киева. За годы оккупации в этом месте фашисты и их пособники казнили более 100 000 мирных граждан и военнопленных СССР разных национальностей. Многие из них погибли лишь потому, что были евреями. Понятие «Бабий Яр» с тех пор стало одним из символов Холокоста. Не случись Бабьего Яра и посвящённых ему стихотворений Евгения Евтушенко и повести Анатолия Кузнецова, переведённых на почти все европейские языки, возможно, и не состоялась бы послевоенная эмиграция советских евреев в Германию.
Краткое вечернее сообщение Советского Информбюро от 21 сентября 1941 года гласило: «В течение 21 сентября наши войска вели бои с противником на всём фронте. После многодневных ожесточённых боёв наши войска оставили Киев».
Несколько дней спустя на столбах, заборах и домах Киева были расклеены объявления немецкой комендатуры на русском, украинском и немецком языках: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбища). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также тёплую одежду, бельё и проч. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян» (Государственный архив Российской Федерации, Фонд 7021, опись 65, ед. хр. 5.).
Киевские евреи оказались куда более дисциплинированными, чем их соседи. Во всяком случае, мои бабушка и дедушка, жившие в доме № 16 по улице Ярослав Вал и помнившие доброжелательное отношение к евреям немцев, оккупировавших Киев в 1918 году, собрали всё, что упоминалось в объявлении немецкой комендатуры, и явились на сборный пункт.
Документы спецкоманды С (Einsatzgruppe C) свидетельствуют: за два дня 29 и 30 сентября 1941 года в овраге Бабий Яр глубиной 10 м, длиной 400 м и шириной 80 м было расстреляно 33 771 мужчин, женщин и детей. Похожие данные приведены в отчёте № 6 от 31 октября 1941 года некоего Генриха Мюллера (должность не установлена): «Нехватка жилья, особенно в Киеве, в результате обширных пожаров и взрывов была ощутимой, но после очищения от евреев её удалось устранить благодаря вселению в освободившиеся квартиры… 29 и 30 сентября спецобработаны 31 771 еврей…».
Музей Яд ва-Шем (Иерусалим) на мой запрос, числятся ли мои бабушка и дедушка в списке жертв Бабьего Яра, прислал копию из «Книги памяти» (Издательство корпорации «МИР»; Publishing House of Peace, Ing. P. O. Box 6162, Philadelphia, PA 19115,1983); на странице 83 русского издания в левой колонке указаны Вайсбанд Герш и Вайсбанд Мейта.
После войны моя мать, София Фишман-Вайсбанд, посетила дом № 16 по улице Ярослав Вал, чтобы расспросить соседей о последних днях жизни своих родителей. И увидела в одной из квартир знакомую ей мебель…
Есть много причин…
Трудно сказать, получило ли бы такую всемирную известность это кровавое событие (мало ли массовых расстрелов гражданского населения в разных городах Европы совершили фашисты и их пособники!), если бы не стихотворение Евгения Евтушенко «Бабий Яр» («Литературная газета», 1961) и документальная повесть Анатолия Кузнецова с одноимённым названием (журнал «Юность», 1966). Ведь стихотворение Ильи Эренбурга с точно таким же названием («Бабий Яр», 1945) никто не услышал, хотя в нём были такие слова: «Моё дитя! Мои румяна! Моя несметная родня! Я слышу, как из каждой ямы вы окликаете меня»…
Наверное, должны были случиться многие события, в том числе смерть вождя всех народов, чтобы о жертвах заговорили. В беседе с журналистом Михаилом Бузукашвили Евгений Евтушенко вспоминал, что на строительстве Каховской ГЭС он познакомился с молодым писателем Анатолием Кузнецовым. Анатолий Кузнецов, мальчишкой живший в Киеве во время оккупации и видевший своими глазами, как собирали людей, как вели их на казнь, сам готовил материалы для будущей повести. Он подробно рассказал Евгению Евтушенко о том, что видел и помнил. После этого Евгений Евтушенко попросил его приехать в Киев и сводить в овраг.
«Когда мы пришли, я был совершенно потрясён тем, что увидел, – рассказывал Евтушенко в своём интервью. – Я знал, что никакого памятника нет, но я ожидал увидеть хоть какой-нибудь памятный знак или какое-то ухоженное место. А вдруг я увидел самую обыкновенную свалку – кучи дурно пахнущего мусора. И это на том месте, где в земле лежали десятки тысяч ни в чём не повинных людей – детей, стариков, женщин. На наших глазах подъезжали грузовики и сваливали на то место, где лежали эти жертвы, всё новые и новые кучи мусора…». На вопрос, почему такое происходит, Анатолий Кузнецов ответил ему: «…есть много причин. Ведь примерно 70% людей, которые участвовали в этих зверствах, были украинские полицаи, которые сотрудничали с фашистами, и немцы им оставляли всю самую чёрную работу по убийствам…». Поэтому, считает Анатолий Кузнецов, широкое обнародование событий в Бабьем Яру «считается подрывом престижа украинской нации».
За публикацию стихотворения Евгения Евтушенко, начинающегося словами «Над Бабьим Яром памятников нет…» в «Литературной газете» 19 сентября 1961 года был уволен главный редактор В. А. Косолапов. Но ничего уже нельзя было поделать: стихотворение быстро перевели на десятки языков.
Первый вариант (всего их было четыре) перевода на немецкий язык стихотворения «Бабий Яр» (Babij Jar) граждане Германии прочитали в газете Die Zeit 25 января 1963 года. Как раз после этой публикации медлительная немецкая Фемида стала раскручивать судебный процесс в Дармштадте (Darmstädter Landgericht, 1968) над подполковником СС, начальником расстрельной команды 4a Августом Хэфнером (Obersturmführer SS August Häfner). Август Хэфнер согласовал с военным комендантом Киева генерал-майором вермахта Куртом Эберхардом (Kurt Eberhard) весь процесс расстрела в Бабьем Яру и руководил этими казнями. Обвинением в адрес всего вермахта прозвучало тогда признательное показание Августа Хэфнера: «Я помню, что генерал-майор Эберхард сказал мне в Киеве: „Schießen müßt ihr!“ (Стрелять должны вы)».
Живые свидетели
«Она лежала, раскинув руки, закрыв глаза. Слышала какие-то утробные звуки, стоны, икоту, плач вокруг и из-под себя: было много недобитых. Вся эта масса тел чуть заметно пошевеливалась, оседая, уплотнялась от движения заваленных живых… Наверху оказался куст, она его нащупала, отчаянно уцепилась и… переваливалась через край…». Когда я читал эти строки из повести Анатолия Кузнецова «Бабий Яр», мне хотелось думать, что так же могли спастись мои бабушка Мейта и дедушка Герш. Но чуда не случилось: из десятков тысяч евреев, поставленных у обрыва Бабьего Яра перед дулами пулемётов, спаслись лишь 29 человек. Спаслись и некоторые советские военнопленные, бежавшие от расстрела в Бабьем Яру.
В материалах Международного военного трибунала в Нюрнберге есть рассказ одного из них:
«В качестве военнопленных мы находились в Сырецком концлагере, на окраине Киева. 18 августа нас в количестве 100 человек направили в Бабий Яр. Там нас заковали в кандалы и заставили вырывать и сжигать трупы советских граждан, уничтоженных немцами… Кости трамбовками разбивали на мелкие части. Пепел заставляли рассеивать по Яру, чтобы не оставалось никаких следов. Так мы работали по 12 – 15 часов в сутки. Для ускорения работы немцы применили экскаватор. За время с 18 августа по день нашего побега – 29 сентября – было сожжено примерно семьдесят тысяч трупов…» (Нюрнбергский процесс. Сборник материалов. Том I. Изд. второе, исправленное и дополненное. Государственное изд-во юридической литературы, М. 1954).
На состоявшемся в 1946 году в Киеве судебном процессе над участниками массовых расстрелов во время немецкой оккупации Украины нескольких украинских полицейских приговорили к смертной казни через повешение. Приговор был приведён в исполнение в центре города на площади Калинина. Остальным дали длительные сроки заключения. Через десять лет все осуждённые были амнистированы Хрущёвым.
«Эта боль и эти слёзы никогда не будут забыты»
Повесть, пусть даже документальная, не может служить свидетельством обвинения. Тем не менее немецкий славист Вольфганг Казак (Wolfgang Kasack, 1927 – 2003), автор знаменитого «Lexikon der russischen Literatur des 20. Jahrhunderts», говорил автору статьи, что этот роман (так он называл повесть Анатолия Кузнецова «Бабий Яр», немецкий перевод которой был опубликован в Цюрихе в 1968 году) раскрыл многим немцам глаза на действительные события в оккупированной Украине и в немалой степени способствовал принятию решения министрами внутренних дел федеральных земель по поводу еврейской эмиграции из Советского Союза.
Это мнение в известной степени подтверждают слова шестого федерального канцлера Гельмута Коля (Helmut Kohl), при котором в 1991 году Бундестаг принял историческое решение о приёме в ФРГ евреев из бывшего СССР:
«Недавнее прошлое особенно памятно в Киеве, где ознаменовано кровавой расправой и страшным преступлением. Немецкими руками именно в этом городе и на этой земле было произведено нечто страшное. Память о Бабьем Яре является едва ли не главной скорбью и болью того времени, символом жестокости и бессмысленности войны. Массовое убийство украинских евреев нацистами было и убийством их культуры, которой Исаак Бабель воздвиг нерукотворный памятник. Мы хотим, чтобы эти страдания и эти смерти, эта боль и эти слёзы никогда не были забыты. Мы должны этим жертвам и только признанием этого мы можем совместно строить будущее…». Произнесены эти слова были в Киеве в сентябре 1996 года во время присвоения Колю звания почётного доктора Киевского университета имени Тараса Шевченко. Они совпали с самым разгаром еврейской эмиграции в Германию.
Память с разрывом в 80 метров
Весной 1997 года в помещении новой городской ратуши Мюнхена демонстрировалась передвижная фотовыставка «Преступления вермахта. 1941 – 1944 годы» («Verbrechen der Wehrmacht, 1941–1944»), подготовленная Гамбургским институтом социологических исследований (Hamburger Institut für Sozialforschung). Основу экспозиции составляли фотографии массовых и индивидуальных казней, в которых принимали участие солдаты и офицеры вермахта.
Как впоследствии отмечала мюнхенская пресса, эту выставку в первые же дни посмотрели не менее 86 000 человек. Среди них был и автор этой статьи. Очередь тянулась через внутренний двор, и хвост её оканчивался на Мариенплац. Входя в двери выставочного зала, я услышал разговор двух дежурных. Один рассказывал другому, что примерно час назад в зале произошёл инцидент: одна немка на фотографии увидела немецкого офицера, участвовавшего в казни и как две капли воды похожего на её отца. Посетительница была в сопровождении дочери и подруги, которые успели подхватить под руки уже терявшую сознание женщину. 5 апреля 1997 Süddeutsche Zeitung напечатала статью под названием «Мой отец, военный преступник» (Mein Vater, der Kriegsverbrecher). Речь в ней шла о мюнхенской журналистке Бригитте Мёллер (Brigitte Möller). Это она увидела на фотографии своего отца Карла Шайдемана (Karl Scheidemann).
В 2011 году автора этой статьи пригласили принять участие в сборе документов для документального фильма «История одной фотографии». Мне удалось выяснить, что мюнхенская журналистка Бригитте Мёллер умерла в 2005 году и у неё остались три дочери, у которых хранятся письма деда с фронта и его дневники. Я разыскал координаты двух из них и направил письма с предложением о встрече. Мне хотелось выяснить, как им живётся с памятью о той самой фотографии с выставки: ведь не так уж и важно, что эта фотография имела отношения не к Бабьему Яру, а к другой казни!
Ответа не последовало. Можно себе представить, что им нелегко жить с такой памятью. Только память внука бабушки и дедушки, погибших в Бабьем Яру, отличается от памяти внучек Карла Шайдемана одним обстоятельством. Это обстоятельство в моём случае в точности равно 80 метрам, то есть ширине оврага, на одной стороне которого стояли жертвы, а на другой – стрелявшие по ним из пулемётов.
The post Память с разрывом в 80 метров first appeared on ИСТОРИЯ ВЕЛИКОЙ РОССИИ.
