Тревожной зимой 2013/2014 года мне часто казалось, что все происходящее — это какой-то дурной и страшный сон. И у меня просто не получается проснуться.
Потому что в реальности этого всего не могло быть, потому что быть не может.
Возможно, таким образом мозг подсознательно блокировал страх и не давал сознанию прогнозировать последствия.
Но потом все же пришлось «проснуться» и осознать масштабы происходящего. Когда там стали появляться знакомые лица.
Когда раздались первые выстрелы.
Когда пролилась первая кровь.
Когда пошло разделение на «своих» и «чужих».
Когда одни рыдали по «небесной сотне», а другие — по убитым, забитым камнями и ногами, поставленными на колени «беркутам».
Дальше было ещё страшнее. Не передать, насколько жутко, когда одни требуют сатисфакции, а другими руководит инстинкт самосохранения.
Потом случилось сразу и столько, что основным желанием было просто не спятить: Крым, начало АТО, остановленные голыми руками танки на Донбассе, Одесса, Мариуполь, Луганск, страшное лето 2014-го, когда новости можно было смотреть только после лошадиной дозы успокоительного.
Но человек ко всему привыкает.
На шестой год Гражданской войны всё то, что доводило до крайней степени ненависти в 2014-ом, — в 2019-ом стало обыденностью.
И плевать гражданам Украины вдали от линии фронта на всё, что происходит там, уже на окончательно отрезанном от Украины Донбассе.
Что касается Маршала Жукова, то до меня всё это уже описал гениальный Булгаков:
«… И вдруг за столиком вспорхнуло слово: «Берлиоз!!» Вдруг джаз развалился и затих, как будто кто-то хлопнул по нему кулаком. «Что, что, что, что?!!»
− «Берлиоз!!!». И пошли вскакивать, пошли вскакивать.
Да, взметнулась волна горя при страшном известии о Михаиле Александровиче. Кто-то суетился, кричал, что необходимо сейчас же, тут же, не сходя с места, составить какую-то коллективную телеграмму и немедленно послать ее.
Но какую телеграмму, спросим мы, и куда? И зачем ее посылать? В самом деле, куда? И на что нужна какая бы то ни было телеграмма тому, чей расплющенный затылок сдавлен сейчас в резиновых руках прозектора, чью шею сейчас колет кривыми иглами профессор? Погиб он, и не нужна ему никакая телеграмма. Все кончено, не будем больше загружать телеграф.
Да, погиб, погиб… Но мы то ведь живы!
Да, взметнулась волна горя, но подержалась, подержалась и стала спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и − сперва украдкой, а потом и в открытую − выпил водочки и закусил. В самом деле, не пропадать же куриным котлетам де-воляй? Чем мы поможем Михаилу Александровичу? Тем, что голодными останемся? Да ведь мы-то живы!
Натурально, рояль закрыли на ключ, джаз разошелся, несколько журналистов уехали в свои редакции писать некрологи. Стало известно, что приехал из морга Желдыбин. Он поместился в кабинете покойного наверху, и тут же прокатился слух, что он и будет замещать Берлиоза. Желдыбин вызвал к себе из ресторана всех двенадцать членов правления, и в срочно начавшемся в кабинете Берлиоза заседании приступили к обсуждению неотложных вопросов об убранстве колонного Грибоедовского зала, о перевозе тела из морга в этот зал, об открытии доступа в него и о прочем, связанном с прискорбным событием…».
