В Центральном доме художника открылся 43-й осенний Антикварный салон. Впервые за более чем двадцатилетнюю историю этих выставок специальный проект посвящен русской иконе Серебряного века — искусству с ярким, но трагически коротким расцветом.
Конечно, на Антикварный салон стоит сходить не только тем, кто интересуется иконой. Вы, например, вполне можете стать обладателем великолепного пейзажа Михаила Нестерова или, скажем, авторской модели старинного советского танка, или кучи других вещей— как подлинного искусства, так и кунштюков, имея в кармане пару-тройку десятков тысяч долларов. Говорят, арт-бизнес сейчас потихоньку оправляется от шока, в котором пребывал от общемировых и российских сложностей последних лет. Выбор растет — правда, вместе с ним и цены.
Но есть на каждом Салоне его некоммерческая часть, так сказать «просветительское обременение». На этот раз, впервые в истории Салона, она посвящена искусству с очень ярким, хотя и драматически коротким расцветом — русской иконе Серебряного века. Экспозицию собирала ее куратор, ведущий научный сотрудник Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева Наталия Комашко.
Рубеж XIX и ХХ веков, рассказала Наталия Игнатьевна, был для иконописного искусства порой огромных открытий. Если в петровское и последующее время на традиционную русскую икону смотрели в «просвещенном» обществе как на неуклюжий пережиток старины, противопоставляя ей европейскую живопись, то период историзма в середине позапрошлого столетия и особенно прогресс реставрационных техник раскрыли огромные живописные богатства древней иконы. Общественный подъем рубежа веков, поиски национальной идеи привели к осознанию иконописи как одного из стержней русской культуры вообще. И, что важно, искусство это понималось не как мертвый канон, а как основа для развития традиции.
Огромную роль в этом развитии сыграли художники-старообрядцы. Именно в их среде сохранялись традиции, которые в послепетровской России считались отжившими.Один из них — Николай Емельянов, выходец из крестьян Боровского уезда, выросший до звания поставщика императорского двора.Онделал иконостасы для двух императорских Феодоровских соборов, в Санкт-Петербурге и Царском селе — к сожалению, до нас не дошедшие, только отдельные иконы можно видеть в ФондеАндрея Первозванного, частном Музее русской иконы Михаила Абрамова, собрании Ильи Глазунова. Парадокс: полностью уцелелемельяновский иконостас в храме-памятнике русской воинской славы, который расположен в... Лейпциге. Германия, имевшая с Россией за последние сто лет две самые кровопролитные войны в истории, сохранила то, что не сберегли мы.
Особый сюжет — иконы в окладах Сергея Вашкова, которого Наталия Комашко без обиняков называет гениальным. Выпускник, а затем преподаватель Строгановского училища, ставший главным художником знаменитой ювелирной фирмы «Оловянишникова сыновья», он не только развивал декоративные традиции модерна, но предвосхитил экспрессивные геометрические орнаменты ар-деко, до расцвета которого в Европе и Америке оставалось еще 10-20 лет.
Есть в экспозиции стенд, посвященный воинской иконе тех лет, когда России приходилось много и тяжело воевать: Богоматерь Порт-Артурская (в память о Японской войне Мария опирается ногами на самурайский меч, а в руках держит образ Спаса Нерукотворног) и Богоматерь Августовская (по дате начала Первой мировой).
А есть и совершенно уникальный образ, вышитый по рисунку Виктора Васнецова художницей Еленой Праховой для Владимирского собора в Киеве. Елена, сама очень притягательная личность (ее черты Васнецов передал в образе святой великомученицы Варвары, а Михаил Врубель — в хрестоматийной картине «Царевна-лебедь»), была дочерью известного историка и археолога Адриана Прахова, автора идеи возведения киевского храма св.Владимира. Васнецов, а чуть позднее те же Врубель и Нестеров внесли решающий вклад в создание его художественного облика. В значительной мере с этих работ началась история русского модерна. Сохранность иконы изумляет, ведь ткань гораздо менее стойка, чем дерево. Этот образец разыскали в одной североамериканской частной коллекции. Вот пример того, насколько скрупулезен, нелегок и часто неочевиден в своих путях труд куратора.
Послереволюционных икон немного, и они совсем непритязательны— говорить о расцвете этого искусства после 1917 года не приходится. Иконные мастерские быстро закрылись, часть мастеров Мстеры, Холуя, Палеха и других иконописных центров переключилась на лаковую миниатюру (отсюда курьезные сюжеты вроде «Садко приветствует героев Первой пятилетки» на одной из палехских шкатулок). А кто не смог, умерли в нищете, в том числе и «поставщик императорского двора» Николай Емельянов, окончивший свои дни в мстерской больнице. Что же случилось с большинством других иконописцев, мы просто не знаем: они сгинули в жерновах советской репрессивной машины.
Хранить память о том ярком и коротком периоде русского искусства важно, особенно теперь, когда икона вновь широко востребована, но ее художественные традиции в огромной степени утеряны. Сколько примеров того, как в храмах вместо реставрации сохранившегося убранства появляется грубый новодел, не отмеченный ни верностью традициям, ни творческим талантом — так проще и дешевле. Но ведь икона, подчеркивает Наталия Комашко — не просто предмет культового поклонения. Будь она такой, дело свелось бы к язычеству и примитивной магии. Иконопись — высокое искусство, несущее огромный духовный заряд. Или, как сказал другой участник вернисажа протоиерей Леонид (Калинин), глава экспертного совета РПЦ по искусству, архитектуре и реставрации, икона — окно в горний мир и из него к нам. И это окно не может быть мутным.
