Как урки спасли в ГУЛАГе разведчика «Кента» из «Красной Капеллы»

Анатолий Гуревич возглавлял в конце 1930-х советскую военную резидентуру в Западной Европе. В марте 1940 года первым из советских разведчиков он доложил в Москву о готовящемся нападении гитлеровской Германии на СССР. Он сумел наладить разведывательную связь с высокопоставленным германским офицером Шульце-Бойзеном, в результате чего советская военная разведка стала получать важные сведения.
Осенью 1942 года резидент Кент был арестован гестапо. Он провёл долгое время в застенках Бельгии, Франции и Германии. Находясь в тюрьме, он завербовал криминального советника Хейнца Паннвица, который возглавлял группу нацистов по пресечению работы «Красной капеллы» в Европе.
В июне 1945 года Кент доставил в Москву завербованных им германских контрразведчиков и архив гестапо. Но в СССР Гуревич был обвинен в антигосударственных преступлениях, в результате чего пробыл в советских лагерях почти 13 лет. Не был реабилитирован и после освобождения, с 1961 года был обязан жить за 101-м километром от крупных городов.

В 1990-е Анатолий Гуревич написал мемуары. Он вышли в книге под названием «Разведка — это не игра» (изд-во «Нестор», 2007 год). В них он, в частности, рассказывает о своей жизни в ГУЛАГе и взаимоотношениях с криминальным миром. Вот фрагменты.

На пересылке, 1948 год
«Наш этап должен был состоять из «политических» и уголовных преступников. Предусматривалось, что каждая из этих групп будет размещена в разных вагонах. Однако всё обстояло иначе. Смешение в одном вагоне «политических» и уголовных преступников в скором времени проявилось в невыгодном свете для «политических».
В моём вагоне, как и во всех остальных, были нары в несколько ярусов. На них и под ними, на полу, с боем разместились все многочисленные заключённые. Вполне естественно, уголовники завоевали себе лучшие места. В вагоне были установлены параши значительных размеров. Их можно было выносить только на полустанках, когда последовательно открывалась створка вагонов, и конвоиры выводили тех заключённых, которые должны были выносить параши. И в этом случае преимущество оказывалось уголовникам.
На этих же полустанках в вагоны подавались продукты. Здесь тоже появились некоторые особенности, которые не учитывались сопровождавшей этап службой охраны. Например, сахар и хлеб подавались в вагон не порциями для каждого заключённого, а в общем количестве для всех, и те, кто принимал их, обязаны были делить пропорционально каждому из нас. В действительности же их принимали и захватывали господствующие в вагоне уголовники. В лучшем случае минимальными дозами они раздавали «политическим» заключённым.

Особо хочу отметить, что между собой уголовники были не только в контакте, но относились друг к другу весьма дружелюбно. К нам, «политическим», были настроены очень враждебно и всячески унижали, даже предпринимали попытки дележа между собой имеющимися у нас вещами.
В вагоне я оказался под нарами на холодном полу, занятом уголовниками. Вскоре разговорился с моими соседями. Узнав от меня, что я бывший военный, они стали относиться доброжелательно и всячески помогали мне, в том числе и питанием. Вскоре ставшие моими друзьями уголовники, потеснив себя, подняли меня с пола и отвели место на нижних нарах. Больше того, уголовники, успевшие захватить переданные в вагон сахар и хлеб, начали передавать мне увеличенные порции продуктов.
С моими новыми друзьями мы мирно беседовали, собираясь на нарах. О чём мы могли беседовать? Молодых уголовников, а их было большинство, очень интересовали рассказы о прочитанных мною книгах. Я придумал новую версию, согласно которой я был арестован потому, что попал в плен к гитлеровцам. Это их очень заинтересовало и они подробно расспрашивали меня, как я жил в фашистских лагерях. Пришлось многое выдумывать.
Среди заключённых находился молодой, не помню сейчас уже точно, татарин, узбек или казах. Он очень плохо себя чувствовал. Я делился с ним перепадавшими мне продуктами и уговорил моих соседей по нарам поместить его тоже рядом со мной. Возражений не последовало. Этот факт позднее оказал мне значительную помощь во время моего пребывания в Воркутлагере.
К сожалению, некоторые «политические» заключённые, наблюдая за моими дружескими отношениями с уголовниками, стали ко мне относиться с некоторой осторожностью.
В лагере, 1949 год
Все больные, которые могли ходить, разгуливали по бараку в нижнем белье. Меня уложили на второй ярус нар. Лежал я на твёрдом матраце, покрытом простыней. Была чистая подушка. Накрыли меня простыней и одеялом. Мне очень хотелось спать. Видимо, подействовали выпитое мною лекарство и сделанный укол.

Утром лёгким прикосновением к плечу меня разбудил улыбающийся попутчик по товарному вагону в эшелоне, в котором мы были отправлены на этап из Москвы до Горького. Он прислонился к моей койке и коротко рассказал, как добрался до этого лагеря и сразу же попал в санчасть. Вначале я не заметил стоящего немного в стороне высокого мужчину. На нём было, как у всех, нижнее белье, а на ногах высокие хромовые сапоги. Мой попутчик познакомил меня с этим человеком, своим знакомым по фамилии Абдыш.

Во всём лагере подразделения господствующее положение занимал Абдыш, глава всех уголовников. Он, по прозвищу Пахан, буквально всеми командовал.

Абдыш выделялся среди всех больных. У него была койка, а вернее, нижняя нара, особенно ухоженная, с двумя матрацами, двумя подушками и двумя одеялами. Ходил он в высоких хромовых, хорошо начищенных сапогах.

Перед тем как меня познакомить с Абдышем, мой попутчик, видимо, рассказал, будто я спас ему на этапе жизнь. Буквально через несколько минут после этого санитары перевели меня с верхних нар на нижние, более удобные, с дополнительным выделением мне подушки и ещё одного одеяла, но и заметно улучшили во всех отношениях моё положение в бараке, в том числе и питание. Мой паёк пополнился поступающими к Пахану хорошими продуктами. Всё это сказалось на улучшении состояния моего здоровья.

Я остановился подробно на знакомстве с Паханом, так как именно оно во многом изменило в лучшую сторону моё дальнейшее пребывание в лагере ПГС и вообще в лагерных подразделениях Воркутлага. Это объясняется тем, что Пахан был не только признан уголовниками, содержащимися в этом подразделении, их вождём, но пользовался значительным авторитетом и у лагерного начальства.

В санитарном блоке он находился не потому, что заболел, а только потому, что ему хотелось отдохнуть от одолевавших его забот, а потому его желание было тут же удовлетворено, и он стал числиться за санчастью и проживать в санитарном бараке.

С каждым днем наша дружба с Абдышем крепла. Он не только меня подкармливал далеко не лагерными продуктами, но и внимательно следил за всеми необходимыми мне удобствами. Вскоре для меня не стало уже секретом, откуда у Пахана были столь редкие для лагеря продукты. В лагере находились заключённые из Прибалтики и с Украины. Большинство из них получали обильные продуктовые посылки, а «мафия» не брезговала поделиться с владельцами посылок их содержанием. Безусловно, из приобретенных «мафией» продуктов значительная часть и доставлялась Пахану.

Приближалось время моего полного выздоровления. Всё больше и больше я задумывался над тем, что ждёт меня впереди, какую работу я должен буду выполнять. Совершенно неожиданно меня вызвал врач, обслуживающий санитарный барак, и спросил, не соглашусь ли я некоторое время поработать санитаром. Он подчеркнул, что это поможет полностью восстановить мое здоровье. Не задумываясь, я дал согласие. Оказалось, как выяснилось позже, предложение врача базировалось на рекомендации, данной Паханом.
Так я стал санитаром. А затем меня повысили до старшего экономиста лагеря.
Жизнь старшего экономиста в лагере, 1953 год
Я прошел на пищеблок, так как мне очень хотелось узнать, находится ли в этом лагере Роберт Шютц и где он работает. К моей радости, он действительно работал ещё в пищеблоке. Правда, вскоре перешел во вновь созданную коммерческую столовую, в которой посетители могли выбрать себе еду сами, оплатив наличными деньгами.
Наша встреча с Робертом была очень тёплой. Мы имели возможность часто подолгу беседовать. После того как я приступил к работе и начал получать заработную плату, мы по очереди приглашали друг друга в платную столовую. Правда, я, зная, что мать, пенсионерка живёт одна, переводил ей часть моего заработка. Иногда переводы составляли от 300 до 1000 рублей».