Концлагерь "Берген-Бельзен" называли лагерем смерти. На его территории находилось около 150-200 тысяч человек, так говорили среди заключенных. Точного количества никто не знал, потому что никакой регистрации заключенных здесь не было.
При приближении линии фронта фашисты эвакуировали заключенных из других концлагерей и направляли их в "Берген-Бельзен" для уничтожения. Здесь не расстреливали - просто не давали есть и пить. Заключенные умирали от голода и жажды сами по себе.
Силы с каждым днем таяли, но я старался больше ходить, двигаться, так как лечь и лежать — это неминуемая смерть. Вот-вот конец войны, нужно продержаться еще, быть может, несколько дней и придет освобождение.
Через несколько дней я заметно ослаб, силы совсем покинули меня. Как ни старался я быть в движении, но слабость все же меня поборола, и я слёг. Я лежал и ждал смерти, а рядом лежали мои товарищи.
Вдруг слышим, поблизости артиллерийская подготовка - значит, скоро двинутся танки.
Нам сообщают новости - эсэсовцы покидают лагерь. Остались только часовые на вышках, но они уже не стреляют в заключенных - вывесили белые флаги. Освободили концлагерь "Берген-Бельзен" союзные войска (американцы и англичане) - 25.04.1945 года.
Всем заключенным хотелось поскорей сбросить с себя арестантскую одежду, и мы направились в спешном порядке на склады, где у эсэсовцев хранилась гражданская одежда.
Я подобрал себе костюм по росту и по цвету, надел нижнее белье и туфли. С одним из моих товарищей, тоже русским военнопленным - Рыбальченко Николаем Георгиевичем - из Николаева, который до войны был старшим помощником капитана дальнего плавания, мы договорились вместе выбраться из лагеря и добираться самостоятельно к своим на Родину.
Порядок прохождения проверки был следующим.
Нас распределили по ротам, взводам и т.д. Все заполнили подробные анкеты, записав у кого какое воинское звание было до войны, вернее до того, как попал в плен; при каких обстоятельствах оказался в плену.
Каждый должен был предоставить живого свидетеля из бывших военнопленных, который письменно и устно должен был подтвердить, кем ты работал в военнопленных лагерях в Германии, достойно ли вел себя в плену, не скомпрометировал ли себя, как советского человека, и советский общественный строй.
Каждого бывшего военнопленного вызывал следователь особого отдела СМЕРШа, подробно допрашивал, заводил дело, излагал свое личное мнение и решение по делу. Затем передавал его тройке военного трибунала, которая без присутствия бывших военнопленных, рассматриваемых по данному делу, выносила свой приговор и принимала окончательное решение.
Существовало три категории проверки для принятия такого решения.
Первая категория - это бывшие военнопленные, которые попали в плен не по своей вине, ничем себя не скомпрометировали и работали в нацистских лагерях на самых тяжелых работах.
Этих военнопленных, после подтверждения или неподтверждения воинского звания, демобилизовывали в запас на общих основаниях. При демобилизации выдавали проездной билет к месту жительства, паек, выходное пособие, новое обмундирование.
Вторая категория - это бывшие военнопленные, которые, будучи в лагерях военнопленных, имели некоторые привилегии перед остальными - это повара, сапожники, портные и другие, к которым благосклонно относились фашисты.
Им тройка выносила приговор - отбывание заключения сроком до 10-ти лет с пребыванием в трудовых лагерях для работы на шахтах, рудниках и строительных объектах с тяжелыми и вредными условиями труда.
Третья категория - это бывшие военнопленные, которые служили полицаями. Их осуждали на 15-25 лет заключения, в зависимости от тяжести преступления перед Родиной.
Писарь каждой роты ежедневно ходил в штаб полка, и делал выписки из решения о том, кто прошел проверку СМЕРШа - это обычно происходило ночью, но все лежали на нарах, не спали - ждали, когда возвратится писарь. Писарь роты возвращался и зачитывал вслух список тех, кто прошел проверку.
Бывших военнопленных, прошедших проверку, все горячо поздравляли, и на следующий день им оформляли документы на демобилизацию. Утром приходил представитель штаба с конвоем для сопровождения, вызывал тех, кто не прошел проверку, и их уводили под арест.
Со мной вместе был и мой товарищ, Рыбальченко Николай Георгиевич, с которым я пробирался из концлагеря "Берген-Бельзен", когда нас освободили союзные войска. Он, как свидетель, дал устные и письменные подтверждения особому отделу обо мне, а я, в свою очередь, дал такие же подтверждения о нем.
Тем, у кого не оказалось свидетелей, приходилось очень плохо - им грозил арест и заключение. Я точно не могу подтвердить, но по нашей части ходил слух, что, якобы, один еврей из бывших военнопленных не имел такого свидетеля, и сколько он не доказывал, что ни в чем не виноват и т.п., ему не поверили - дали срок и отправили в трудовой лагерь.
И вот, меня ночью вызывают в землянку к следователю особого отдела СМЕРШа.
За столом сидит старший лейтенант, в форме летчика, на столе лежит пистолет; пригласил меня сесть на скамейку, напротив. Рассказывайте, говорит он, где находились, кем работали и т.д. и т.п. Рассказывайте все подробно.
Я начал рассказывать, он записывал и одновременно внимательно смотрел мне в глаза, в упор. Я рассказывал, а он, время от времени, велел повторять несколько раз подряд то, о чем я уже говорил.
Вдруг, он прерывает мой рассказ в каком-то месте и говорит: "Десять минут назад вы говорили не так, а иначе, совсем другое".
Я ему ответил, что, неправда, я так не говорил. Следователь встал, а я остался сидеть, и закричал на меня: "Так что же, выходит я - вру?". При этом он взял со стола пистолет в руки, стукнул им по столу и снова закричал: "Встать! Я тебя сейчас расстреляю".
Я встал и спокойно ему ответил: "Я не говорил, что вы врете, а сказал только, что это - неправда, т.к. ничего другого в своих показаниях я не говорил, и можете меня расстрелять - хуже, чем было, мне уже не будет!". Больше следователь никаких вопросов не задавал и велел мне подписать протокол допроса.
Следователь во время допроса несколько раз меня спрашивал и удивлялся, как это я, побывав во стольких концлагерях, остался в живых - не иначе, как я был предателем. Он не понимал и не верил, что я мог столько выстрадать и остаться при этом порядочным и честным человеком.
Я был так расстроен и подавлен, что подписал протокол допроса, даже его не прочитав. И возвратился к себе в роту с мыслью, что мне грозит десять лет заключения. Рядом со мной на нарах лежал писарь нашей роты, и я ему сказал, что дела мои плохи.
Еще несколько раз меня вызывал ночью следователь, когда у него на допросах находились другие бывшие военнопленные - он меня только спрашивал, был ли я в таком-то или в таком-то концлагере. Я отвечал - "да" или "нет", и меня отпускали.
Каждую ночь приходил писарь и зачитывал список тех, кто прошел проверку, а я его не слушал - ждал, что меня вызовут и отправят в другое место.
Обычно результаты проверки были известны примерно через две недели. Проходит после моей проверки чуть больше недели, как однажды ночью возвращается из штаба писарь и, не успев еще объявить вслух, кто прошел проверку, подходит ко мне, толкает и говорит: "Ты прошел!". Я не поверил своим ушам - думал, шутит.
Во-первых, после того допроса, который я прошел в особом отделе, я почему-то был уверен, что ни одному моему слову не поверили, а во-вторых - времени после проверки, прошло очень уж мало. Но все-таки это была настоящая правда - я прошел проверку СМЕРШа по первой категории!
Не секрет, что были среди бывших военнопленных, и предатели, и шпионы - они маскировались среди честных людей, которые, будучи в плену у фашистов, не запятнали нашу советскую Родину.
Через некоторое время из Смоленского военного округа прибыло уведомление, что я восстановлен в офицерском звании, т.е. мне подтвердили звание младшего лейтенанта, и я могу на общем основании демобилизоваться и уезжать домой. Но куда?
И вот, после проверки СМЕРШа и восстановления меня в офицерском звании, в феврале 1946 года я был демобилизован в запас. Мне выдали новую военную форму, погоны младшего лейтенанта, довольств
ие, литерный билет и деньги.
Я попрощался с товарищами и уехал разыскивать свою семью и близких, о существовании которых все это время мне было абсолютно ничего неизвестно."
