25 лет, столько-то месяцев и столько-то дней. Ты сказал точно, но я сразу забыла, прости. Цифры всегда были моим слабым местом. Про цифры — это у нас был ты. Я запоминала картинки.
Вот ты стоишь — средний ряд, третья парта — и отвечаешь урок. Твоих слов я не помню, только выражение лица — очень серьёзное и немного грустное. Ты всегда казался мне немного грустным, ты знал? Может быть, я ошибалась. Много ли понимаешь в людях, когда тебе всего 15? Я даже форму твою школьную помню — синяя куртка с погончиками, металлические пуговицы. Мальчишки в старших классах чаще носили пиджаки. Но ты всегда был не такой, как все. Самый талантливый в классе. Самый молчаливый. Самый странный. Поразительные способности к точным наукам. Гений. Ты знаешь, что мы все считали тебя гением? Время показало, что мы были не так уж глупы.
И вот — спустя все эти невозможные 25 лет (плюс месяцы и дни) — мы стоим в центре Нью-Йорка, и я понимаю, что ничего не изменилось. Вернее, ты не изменился. Всё такой же серьёзный, немного грустный. Всё так же неторопливо подбираешь слова. Не хватает только синей куртки с погончиками. Время — ух! — и провалилось, исчезло. Мне почему-то не кажется странным, что Нью-Йорк — давным-давно твой родной город, что мы рассказываем друг другу о своих детях и работах, что мы все эти годы то переписывались, то замолкали, кажется, навсегда. Странно другое — почему мы не дружили? Наверно, потому что ты был точно гений, а я точно нет. И в этом смысле ничего не изменилось.
Помнишь, я сказала тебе по дороге из Центрального парка, что никогда нельзя верить публично сказанным и написанным словам? Что всё это прятки, игра в бисер, работа, а настоящее — оно всегда внутри, не для всех. Так вот, Шурик, эти слова — настоящие. Написаны специально для тебя — и сегодняшнего, и того, что стоял когда-то в залитом солнцем классе, в городе, от которого ничего не осталось, в стране, которой больше нет.
И вот ещё что, прости, что решалась так долго — давай наконец дружить?
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
