Впереди три дня отдыха. К длинным выходным привыкли, планируют поездки и встречи. О том же, что послужило поводом для лишнего выходного, вспоминать как-то не принято. Вроде бы праздник, но без особого чувства в отличие от Запада: в США широко гуляют в День независимости, во Франции — в День взятия Бастилии. О том, почему в России, сложилась такая ситуация, когда люди не очень понимают, что отмечают 12 Июня, и как переломить эту тенденцию — историк, политолог Максим Артемьев.
Чтобы понять, почему так произошло, надо обратиться к недавней истории страны. Принятие Декларации о государственном суверенитете РСФСР 12 июня 1990 года, ставшее формальным поводом для нынешнего праздника — Дня России, как он теперь называется, в исторической перспективе выглядит весьма двусмысленно.
Во-первых, декларация свалилась на головы россиян совсем неожиданно. Освобождаться «от империи» или Союза, тогда никто не спешил. Цель ослабления позиций Кремля в борьбе за власть между Горбачевым и Ельциным преследовала сравнительно немногочисленная, но бойкая кучка «демократов», которая, впрочем, сумела доминировать на съезде народных депутатов РСФСР.
Фото: Владимир Андреев © URA.RU
Во-вторых, провозглашение суверенитета (до 2002 года 12 июня называлось Днем принятия Декларации о государственном суверенитете РСФСР) стало еще одним этапом развала СССР, сегодня признанного «крупнейшей геополитической катастрофой XX века».
В-третьих, декларация сама по себе была абсурдна: СССР и являлся исторической Россией, а ее следствием становилось усечение ею самой себя наполовину, отдача другим странам двадцати пяти миллионов этнических русских, искусственное разделение единого народа, легитимация ленинско-сталинских границ.
В-четвертых, результаты тогдашнего голосования ярко показывают сумятицу, царившую тогда в умах: 907 — за, 13 — против, 9 — воздержались. Даже твердокаменные коммунисты продемонстрировали тогда полную растерянность и отсутствие собственной конструктивной программы, поплыв по течению, что вспоминать сегодня никому не приятно.
Отсюда и открытие Ельцин Центра, кстати говоря, и сохранение в числе красных дат 12 июня. Налицо парадокс: на словах Кремль рвет с теми, кто «разваливал» страну, на деле же бережно относится к их наследию.
История праздников в постсоветской России носит сугубо утилитарный характер. Оттого они так часто меняются и переименовываются. Изменяется политическая конъюнктура — следует очередная перетасовка.
Фото: Владимир Жабриков © URA.RU
Вспомним 7 Ноября. То это был День Великой Октябрьской социалистической революции (уже после гайдаро-чубайсовских реформ), то День проведения военного парада на Красной площади в Москве в ознаменование двадцать четвёртой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, то День согласия и примирения. Теперь его сдвинули на 4-е число, назвав Днем народного единства. Никакой надежды на то, что очередную смену власти он переживет, нет.
Праздники возникают, например, из электоральных соображений, как День памяти и скорби, учрежденный Борисом Ельциным летом 1996 года, в разгар избирательной кампании. Тогда, когда подавляющее большинство ветеранов и очевидцев событий уже ушло из жизни. 23 Февраля объявили выходным днем также из патерналистско-популистских соображений. Впрочем, Россия не исключение, профанация святого давно охватывает современный мир — Рождество, например, превратилось в абсолютно нерелигиозный праздник, в «рождественские каникулы» с «рождественской индейкой».
Естественно, такой прагматический подход априори убивает уважение и доверие к национальным датам. Праздник, чтобы его признали, должен нести в себе либо ощутимый для большинства населения эмоциональный заряд, либо войти, что называется, в кровь и плоть. Иным словами, праздник должен устояться, к нему надлежит привыкнуть. Рождество не убило Новый год, феминистические тенденции — 8 Марта, исторический ревизионизм — 23 Февраля и 9 Мая именно потому, что к ним привыкли за долгие десятилетия. Точно так же нельзя было обойтись без праздника в начале ноября.
Что до 12 Июня, то этот день постепенно входит в привычку как летний дачный праздник, как неформальное продолжение майских каникул, из которых, заметим, только День Победы осмыслен, а 1-е Мая давно потеряло всякий смысл в антисоциальном государстве.
За рубежом иной подход к национальным памятным дням и датам. Если 4 июля, День независимости, в США сочли национальным праздником, то вокруг него нет никаких политиканских игр и манипуляций. Преимущества, полученные от провозглашения независимости 13 колоний, ясны и понятны каждому американцу. И даже недавно введенный День Мартина Лютера Кинга не вызывает вопросов, ибо борьба с расовой дискриминацией — нечто само собой разумеющееся. Стоит заметить, что механический перенос в этой деликатной сфере не работает. Явная подражательность неформального названия 12 Июня (День независимости) на американский манер не удалась — россияне не почувствовали, что за этим что-то стоит.
14 июля, Национальный праздник Франции (он так и называется, а вовсе не День взятия Бастилии, как принято считать в России), утвердился потому, что в стране существовала длительная традиция уличных летних торжеств, которая искала четко зафиксированной даты. 11 ноября, День памяти павших в Великобритании и в той же Франции, понятен ввиду огромного числа погибших в Первую мировую войну, память о которых бережно хранится.
В России же с ее атомизированным разрозненным обществом, ошарашенным свалившимися на него переменами, падением уровня жизни, нестабильностью, нет пока почвы для взращивания осознанных традиций отмечания неосмысленного даже руководством и элитами страны «праздника».
Пока не наступит сравнительно длительный период стабильности, подъема жизненного уровня, любой праздник будет оставаться заложником политических выгод власть имущих, а дискуссии вокруг них будут иметь сугубо конъюнктурный характер.
Население же будет относиться к любым нововведениям иронически-фаталистично, чувствуя свою неспособность повлиять на власть и ее затеи.
«День России» — так назывался сборник стихов Ярослава Смелякова. Лучшее стихотворение в нем гласит:
История не терпит славословья,
Трудна ее народная стезя.
Ее страницы, залитые кровью,
Нельзя любить бездумною любовью
И не любить без памяти нельзя.
Трудно сказать нечто более точное в этот день. Нам не нужна «бездумная любовь», но для «любви без памяти» время еще не пришло.
