"Когда я думаю о России, мне хочется кричать". Путевые заметки немца
Мое чувство России
Когда я думаю о России, мне хочется кричать. И после четвертой поездки я все еще не понимаю ее. Но меня безудержно тянет к ней. Путевая заметка.
«Памятник на фоне неба» (http://www.zeit.de/freitext/wp-content/uploads/2017/06/Bild-1-768x432.jpg)
Мое маленькое прекрасное переживание, связанное с Россией: я каждый раз там невероятно счастлив.
Каждую секунду я полностью несчастен в России, просто потерян, раздражен, если что-то не получается, возмущен состоянием русской души, не говоря уже о миллионах мертвецов, которые то тут, то там появляются по всей стране, но все никак не найдут пристанища и покоя. Но все же, а может быть именно поэтому, в конце всегда появляется такое наивное чувство счастья или умиления. При этом я задаюсь вопросом, все дело в моей собственной глупости или это что-то, что ко мне не имеет отношения, потому что это происходит из исторических глубин? Скажем, есть божественная музыка Шостаковича и Стравинского, не менее божественные книги Чехова, Достоевского и Гоголя; все они точно пережили и описали русские парадоксы и роковую судьбу.
Когда думаю о России, мне хочется кричать: из-за человеческого несчастья, которое как робот запрограммировано возвращаться в новом обличии, и, зная это, люди впадают в отчаянную надежду при каждой появляющейся возможности, впадают в безумную веру в добро, основанную на горстке встреч с людьми, в общем-то, вера без основания.
И после четвертой поездки я еще совсем не понимаю Россию. Если быть честным, то я и не пытаюсь вовсе, потому что любая попытка могла бы сразу разрушить мою веру, неустойчивую симпатию, если хотите, мою музыкальную память.
"Статуи на фоне голубого неба в Томске" (http://www.zeit.de/freitext/wp-content/uploads/2017/06/Bild-1-768x432.jpg)
Чтобы объяснить мою безрассудную любовь к русским, мне нужно рассказать свою историю, которая относится к поздним годам сталинского правления с 1946 по 1951. Примерно эти пять лет моя мать, немка, жила недалеко от Москвы в городке Клин. Она, пять ее младших сестер и два старших брата и, конечно же, их мать и отец. До окончания войны ее отец работал на фирму «Schott» в Йене, он отвечал за производство ванн для варки стекла. А потом в рамках репарации он с парой коллег отправился в Клин, чтобы восстановить стекольный завод, разрушенный немцами в 1941.
Поэтому моя мать жила в России: 10 лет после первого прибытия осенью 1946-го и еще почти 15 лет, когда вернулась в январе 1951 года. Она все еще говорит на безупречном русском, которым она очень гордится, и она была единственной в своей семье, кто не проронил ни единого плохого слова в адрес русских. Зимой 1946-1947 было много немцев из Тюрингии в этой проклятой России. Не секрет, что тогда желудки сами себя переваривали, можно было умереть с голоду, но и у русских дела шли точно так же.
В моей матери говорило чувство справедливости, она всю жизнь была убежденным социал-демократом и, возможно, ненавидела коммунистов, но точно не русских. Там в Клине у нее была подруга по имени Люся, я с мамой ездил навещать ее в 1998 году, и, возможно, все свои поездки в Россию я предпринимал с целью отыскать эту Люсю или русский голос моей матери, который во мне тоже есть, ну или что там у меня еще есть. Но в любом случае у меня есть мамина история.
«Автор в московском отеле» (http://www.zeit.de/freitext/wp-content/uploads/2017/06/Bild-2-768x432.jpg)
Я предпочитаю путешествовать, пользуясь услугами с замечательного Гёте- Института, там почти всегда есть замечательные люди чуть ли не по всей планете, и я восхищаюсь их в высшей степени успешной политической работой. Они всегда очень добры, когда приглашают к себе, но, что я больше всего ценю, это насколько хорошие планы они разрабатывают, а затем говорят, что, в каком месте и когда можно сделать. Мне хочется чем-то заниматься, когда я путешествую, поэтому я обрадовался предложению от Гёте-Института в Москве совершить 10-дневную поездку в Сибирь с посещением Новосибирска, Томска и Иркутска и еще заехать на один день на Байкал.
Одно только название, Сибирь, будоражило мое воображение. Когда я говорил о поездке друзьям, они морщили лбы и желали хорошей поездки. Конечно же, там были лагеря (и есть до сих пор), там бескрайние просторы и холод, хотя, моя поездка была в мае, и воздух прогрелся до 20 градусов.
«Пельмени в Иркутске» (http://www.zeit.de/freitext/wp-content/uploads/2017/06/Bild-3-768x432.jpg)
Больше всего в путешествиях я наслаждаюсь едой, конечно, вкуснее она после долгого рабочего дня. Русская кухня подкупила меня с детства. Моя мама готовила отличный борщ, пельмени со сметаной, салаты с рыбой и курицей, со свеклой или горошком, которые превращались в невероятные закуски в праздничные дни. В Москве я ел грузинскую кухню, в Новосибирске узбекскую, и я бы мог попробовать все кухни постсоветского пространства, потому что такие рестораны можно найти по всей России. Сейчас тарелки даже лучше наполнены, чем в советское время, хотя не везде и не для всех.
Водка тоже была в этих путешествиях, признаюсь, даже задолго до наступления темноты. Сразу вспоминаю своего друга-переводчика Михаила, один из самых любезных людей, каких я только встречал. С ним я распил бутылку перцовки в Москве в 2012 году и во Владивостоке в 2014 несколько сотен миллилитров беленькой. С тех пор он считает меня своим учеником в вопросах распития водки. Он мне миллион раз объяснял, что водку надо пить перед едой, а не после, как это принято в Германии, и, что нельзя ставить стопку после первого, второго и третьего тоста, нужно продолжать пить и есть.
В Иркутске были пельмени размером с теннисный мяч, которые сначала надо надкусить и высосать сок, сам процесс мне не нравился, я был похож на большого младенца, но, говорят, удовольствие именно в этом процессе.
«Березки в Томске» (http://www.zeit.de/freitext/wp-content/uploads/2017/06/Bild-4-768x432.jpg)
Меня поразил сибирский ландшафт, как только я его увидел из окон поезда на пути из Новосибирска в Томск. За 4 часа мы проехали только мимо двух поселков, а так видно только березовый лес во всех возможных вариациях. Мне нравятся березы, хотелось бы погулять в них, полежать на лужайке, но отчего-то я постоянно представляю себе сцены расстрелов, работу своих дедов, которые с рассветом идут убивать комиссаров и строптивых мирных жителей, или как коммунисты убивают коммунистов, хотя я не знаю, пользовались ли они для этого березовыми лесами. В Германии в Бранденбурге или Саксонии известно, что до сих пор находят останки убитых во Второй мировой войне, Михаил сказал мне, что в России тоже их находят.
Воды в Сибири тоже полны свидетельств несчастья. Наша гид по Томску рассказывала нам душещипательные истории, но я им не верю, это все легенды, придуманные истории. Чем дольше мертвые мертвы, тем меньше они нас пугают.
«В поезде между Новосибирском и Томском» (http://www.zeit.de/freitext/wp-content/uploads/2017/06/Bild-5-768x432.jpg)
Что касается трех сибирских городов, которые я посмотрел, то их нельзя назвать красивыми. Венеция или Рим красивые, зато Новосибирск, Томск и Иркутск интересные. Не потому что они все еще советские, а потому что они иллюстрируют, какими хаотичными и неорганизованными, невероятными могут быть города, перед нами не четко спланированная городская красота, а неприбранное собрание всевозможных признаков прошлого. Так смотрящему неясно, что здесь доминанта: памятник Ленину или капиталистический торговый центр с рестораном фастфуда, или красивые деревянные дома, которые еще в запущенном виде в Томске и уже заново отстроены в Иркутске. Ко всему прочему глазу открываются панельные строения, пустыри, полуразрушенная территория какой-то фабрики, кафе в стиле постмодерна и гаубицы времен Великой Отечественной войны в центре Иркутска.
Мне кажется, что такие городские ландшафты дают голове и глазам дополнительную работу, ты как будто пьянеешь, пока бродишь по этому пространству и переходишь от одной эпохи к другой без видимой причины оставаться долго в одной из них. Как же простому туристу справиться со всем этим, и каково вообще жить здесь, но, я думаю, что жители с этой задачей справляются и чувствуют себя как дома.
«Красные баннеры к 9 мая в Томске» (http://www.zeit.de/freitext/wp-content/uploads/2017/06/Bild-5-768x432.jpg)
Говоря о политике, о ней невозможно говорить, если так можно выразиться. Михаил находится в каком-то первичном состоянии интеллигента, с ним можно говорить обо всем: о лагерях, какими они были раньше и сегодня, о ситуации с Крымом, об Украине, о Кафке, но, что касается самого человека, его ценности здесь и сейчас и тем более в России, Михаил совсем об этом не говорит. Вопросы о политике здесь встречают красноречивым молчанием. Хотите поговорить о Путине? Лучше нет. Сталин и годы террора? Ну да, раньше не все было гладко, но ведь и не все было плохо.
Поход в музей НКВД не состоялся, это практически единственное место в России, которое затрагивает то время. Но есть еще один тяжеловесный памятник жертвам террора с выгравированной надписью «большевистский террор».
За разговором в кафе с одной молодой немкой, которая проходит практику в немецкой службе академических обменов, я узнал, что многие русские девушки не имеют даже ни малейшего представления о контрацепции. То же самое мне говорила моя мать в 1981, когда вернулась из продолжительной поездки в советскую Москву.
«Угол улицы в Новосибирске» (http://www.zeit.de/freitext/wp-content/uploads/2017/06/Bild-7-768x432.jpg)
Пока я работаю над статьей у меня появляется чувство «русскости», что вся эта проклятая и благословенная Россия только для того и есть, чтобы у такого человека как я появилось чувство связи и единения. Когда где-то бываешь, эти места сразу появляются на карте жизни, становятся ее частью, но с Россией у меня есть проблема, потому что это место, куда постоянно хочется, по которому тоскуешь, какой бы ни была причина.
Я знаю, что мне нужно туда отправиться при следующем удобном случае, чтобы хотя бы просто снова встретиться с замечательным Михаилом и снова поучиться у него распитию водки. Мы подружились, и я надеюсь, что, может быть, он тоже захочет приехать ко мне со своей женой в Берлин.
Оригинал на немецком
