В конце января наша страна отметила 80-летие полного снятия блокады Ленинграда. Сегодня в Самаре проживает 87 человек, которым довелось стать непосредственными участниками страшных событий, которые происходили в городе на Неве в 1941-1944 годах. В их числе Екатерина Белоглазова. Своими воспоминаниями ветеран поделилась с «СГ». Район Гражданка — Я родилась в Ленинграде, мы с мамой жили вдвоем. Папу я никогда не видела, но знаю, что он был военным, умер в 1938 году и похоронен на кладбище в поселке Мурино. Несмотря на то, что мне было всего пять лет, я хорошо помню родной дом. В нем имелись две просторные комнаты, кухня. Район Гражданка — по названию села, где мы жили, — располагался в северной части города. Теперь через него пролегает громаднейший Гражданский проспект, а тогда здесь стояли деревянные дома, была улица с булыжной мостовой. Рядом с одной стороны простиралось Пискаревское поле, будущий мемориал, с другой размещался военный аэродром. В первые же месяцы войны учреждения северной столицы стали вывозить в глубь страны, а мама, которая работала в одном из институтов, от эвакуации отказалась. Сослалась на слабое здоровье: «Вдруг со мной что-то случится, а в Ленинграде хоть родственники есть, помогут Кате». Блокада началась 8 сентября 1941 года. Мама уже не работала и получала на себя и меня иждивенческие карточки — по 125 грамм хлеба. И эти крохи еще надо было выкупить за деньги. Поэтому мама продавала домашние вещи на базаре. Помню, она разжигала деревяшкой от мебели буржуйку, на огонь ставила кипятить воду в железной кружке и в нее крошила хлеб. Кормила меня и приговаривала: «Ешь, дочка, суп, он такой вкусный». И затем снова уходила торговать на базар. К концу зимы из мебели у нас осталась одна железная кровать. Возможно, в моем «супе» был не только хлеб. Я запомнила, как однажды к нам заглянула соседка и спросила, не видели ли мы ее кошку… Еще помню звук взлетающих бомбардировщиков и… тела покойников на нашей улице. Пискаревское поле стали использовать как кладбище. Вырыли ров и туда свозили умерших. Однако у тех, кто тащил страшный груз, часто не было сил, и они просто бросали покойных посреди дороги. Первые жертвы блокады навсегда останутся безымянными, так как в течение полугода их не регистрировали. Делать это начали, когда были сформированы похоронные команды. В моем восприятии Ленинград до сих пор является большим кладбищем. Вкусные листья акации Я не знаю, где лежит моя мама, хотя много раз пыталась найти место ее захоронения. Она умерла 1 июля 1942 года, ей было 37 лет. Сутки я просидела рядом с ее телом, а потом пошла к соседке. На следующий день тетя Лена взяла меня за руку и отвела в детский дом. Уже 9 июля нас, 12 дошкольников, посадили на маленький катер и отправили через Ладожское озеро на другую сторону, в тыл. Эта переправа стала еще одним страшным испытанием. Перед нами шли две баржи. Вдруг раздался рев, свист. В небе появились два немецких самолета, приблизились к нам и стали сбрасывать бомбы. Наш маленький пароходик бросало из стороны в сторону, мы перекатывались в трюме, совсем маленькие кричали «мама». Я посмотрела в иллюминатор и очень близко увидела остервенелое лицо летчика, который в тот момент стрелял. Мне стало плохо, я потеряла сознание. Нашему пароходику повезло, а вот баржи ушли под воду. Все, кто в них был, утонули. Но я ничего этого не видела. Пришла в себя, только когда нас уже посадили в подводу. Помню, был жаркий июльский день, ярко светило солнышко, и посмотреть на нас сбежались деревенские женщины. На их лицах застыл ужас, они никогда не видели таких худых, изможденных, покрытых гноем детей. Кто-то из них протягивал кусок хлеба, кто-то пирожок. Но наш возница стал ругаться, так как у него были строгие указания по поводу нашего питания — от обильной кормежки нам с непривычки могло сделаться плохо. В телеге стояла торба с лепешками, нам дали по маленькому кусочку. Мы не жевали его, а сосали, как это делали в Ленинграде. Потом нас куда-то привезли и посадили под акацией. Пока мы ждали, когда нами займутся, съели все листья на дереве. Они показались нам такими вкусными… Любимый рыбий жир Меня определили в детский дом, который находился в селе Ветошкино Горьковской, ныне Нижегородской, области. Нас подлечили откормили, отпоили рыбьим жиром. Многие не любят его, а я всегда просила добавку. Пробыла я в этом месте недолго. В сентябре пошла в школу, и в первую же зиму сильно заболела. И было почему: ходила-то я одетая в чулочки, тонкие штанишки и пальтишко. Врачи поставили мне диагноз — туберкулез лимфатических желез. После лечения я пять лет прожила в детском доме санаторного типа для детей с туберкулезом. Он располагался в бывшем поместье графа Уварова. Красивейшие места. В главной усадьбе — доме с колоннами — жили малыши, а мы в отдельном здании, где находилась и наша школа. А 7-летку я оканчивала в детском доме в селе Саваслейка. Когда мне исполнилось 15 лет, детские дома стали расформировывать, воспитанников отправляли кого куда. Старших, как правило, в ремесленные училища. Я выбрала школу Главмука в Горьком, поскольку там давали общежитие, питание и стипендию. Получив профессию технолога, в 1952 году приехала в Куйбышев, где начала работать на Мельзаводе №2. Здесь окончила 10 классов вечерней школы, а через три года вышла замуж. У нас с мужем две прекрасные дочери — Наташа и Лена. Помогла Агния Барто Все эти годы я думала: почему же никто меня не ищет? Обижалась даже. Сама пыталась найти в архивах информацию о родных и знакомых по Гражданке. Когда мне исполнилось 30 лет, отправила письмо на Ленинградское радио. Крупными буквами написала: «Кто меня помнит, отзовитесь!». Назвала приметы нашей улицы, перечислила своих довоенных подружек. Мое послание зачитала в эфире знаменитая писательница Агния Барто. Она тогда помогала блокадникам найти своих родных. Через какое-то время мне пришло письмо от тети Лены, которая когда-то отвела меня в детдом. Она звала приехать. Шел 1967 год. Я взяла старшую дочь Наташу, которой было 10 лет, и мы отправились по указанному адресу. Сколько раз до этого я бывала в Ленинграде, но никогда не могла найти родные места. Возможно, потому что многое с тех пор изменилось. После войны все старые дома снесли, людей переселили в 9-этажки. Когда мы приехали, прежние соседи сбежались, стали расспрашивать как я, где живу. От них я узнала, что никого из моих довоенных подружек не осталось, как и родных мамы. Все погибли. Еще всех интересовало, для чего я вернулась. Они думали, что я имею виды на квартиру — взамен прежнего жилья. Но я сказала, что мне ничего не нужно, я только хочу получить настоящее свидетельство о рождении, потому что восстановленное в детском доме меня не устраивало. В нем сказано «место рождения неизвестно», а я хотела быть законной ленинградкой. Кроме того, в советское время, если у человека не было определенных записей в документах, на него накладывался ряд ограничений. Я, например, могла трудиться только по рабочей сетке, не имела возможности поступить в институт. Мне очень хотелось избавиться от этого несправедливого клейма. Мне повезло, в ЗАГСе нашли нужную запись, мне поправили свидетельство. После я еще много раз приезжала в Ленинград. Когда ушла на пенсию и овдовела, стала много путешествовать, в том числе с членами нашей организации «Жители блокадного Ленинграда». Занималась общественной работой. Несмотря на все пережитое, я довольна тем, как сложилась моя жизнь. Мне скоро исполнится 90 лет. У меня большая дружная семья, я окружена заботой и любовью близких — дочерей, внуков, правнуков. Я счастливый человек. Фотографии автора
