Почему феминизм не стоит запрещать
Сергей худиев
Комиссия Госдумы по расследованию фактов вмешательства иностранных государств во внутренние дела РФ рассматривает законопроект о признании феминизма экстремистской идеологией. Поводом к этому послужил теракт в Петербурге, совершенный феминисткой Дарьей Треповой.
Как консерватор, я никак не могу отнести себя к сторонникам феминизма. Но в том, что касается запретов и обвинений в экстремизме, лучше проявить осторожность.
Принимать законодательные решения под влиянием одного громкого преступления, как и выносить суждения обо всей, довольно разнообразной и неопределенно широкой группе «феминистки» на основании того, что исполнительница теракта относила себя к таковым, было бы поспешно. Преступники могут относить себя к христианам, к мусульманам, к левым, к правым – да к кому угодно.
Само слово «феминизм» относится к тем терминам, которые называют «зонтичными». Он означает не какую-то конкретную идеологию, а обширный и разнородный набор движений, устремлений и представлений, которые могут иметь между собой довольно мало общего.
Можно сказать, что все они так или иначе связаны с защитой (реальной или декларируемой) интересов женщин.
Речь при этом может идти об очень разных вещах – в том числе вполне уместных и законных. Например, о борьбе с преступлениями против женщин (насилием, вовлечением в проституцию, домогательствами на рабочем месте), защите прав женщин в трудовом законодательстве – например, защите от увольнений в случае беременности, предоставлении отпуска по уходу за ребенком и т. д.
Более того, как бы иронично это ни звучало, но сейчас мы видим на Западе укрепляющийся союз между консерваторами и феминистками.
Проявления согласия были и раньше – например, значительная часть феминисток выступала и выступает против порнографии, которая унижает и «объективирует» (то есть обезличивает и превращает в объект потребления) женщин. И в этом они легко находили общий язык с религиозными консерваторами.
Борьба с домогательствами на рабочем месте обращала на себя внимание своими эксцессами – затравить и сломать карьеру могли как действительно распущенному мерзавцу, так и человеку, который просто сделал неловкий комплимент, или даже вовсе невиновному. Общественные кампании не предполагают тщательного разбирательства с презумпцией невиновности – что само по себе, конечно, плохо.
Но – вольно или невольно – феминистки подводили к той древней идее, что не нужно смотреть на женщину с вожделением, а кому охота флиртовать – тот пусть идет домой да с законной женой и флиртует.
Этика моногамии, которую многие феминистки отвергали как «патриархальную», неожиданным образом возвращается – по той причине, что именно она и защищает интересы женщин наилучшим образом.
С превращением ЛГБТК+ в государственную идеологию в ряде развитых стран феминистки, возможно, против своего желания и совершенно неожиданно для них самих оказались в лагере реакции.
Да, изначально в феминизме преобладает враждебность к традиционным и консервативным ценностям – консерваторов и особенно Церковь постоянно подозревают в желании видеть женщину исключительно «босой, беременной и на кухне».
Однако вскоре женщинам пришлось обнаружить, что реальная угроза их правам исходит вовсе не от консерваторов – а, напротив, от сил решительно прогрессивных и уж точно совершенно чуждых «религиозного мракобесия».
Они оказались в мире, где мужчины (в том числе вполне сохранные физически) имеют «право» пользоваться женскими туалетами, душевыми и раздевалками, «трансгендерные атлеты», то есть мужчины, объявившие себя женщинами, забирают медали в женском спорте, и даже преступники (в том числе насильники), у которых хватает догадливости, попав в руки правосудия, «идентифицировать себя как женщин», отправляются в женские тюрьмы – где насилуют сокамерниц, а «самый гуманный в мире» британский суд становится на сторону трансгендеров.
Более того, большинство подростков, которые пускаются в «трансгендерный переход», – это девочки, которые находят себя недостаточно привлекательными или страдают какими-то психологическими проблемами, а идеологически мотивированные консультанты тут же объясняют тем, что они «родились не в том теле», и поэтому им надо отрезать грудь и посадить на тяжелые гормоны.
Число таких девочек, которые остаются искалеченными на всю жизнь, растет в разы, даже в десятки раз – и, наконец, феминистки начинают догадываться, что происходит что-то совсем не то. Многие – от Джоан Роулинг до журналистки Дженнифер Билек – настойчиво обращают внимание на то, что все трансгендерное движение просто уничтожает права женщин.
В наши дни сам тезис, что между мужчинами и женщинами существует неустранимая разница, женщины имеют свои интересы (и свои нужды и уязвимости), связанные с их физиологией, выглядит проявлением здорового консерватизма.
Запрещая всех феминисток оптом, мы рискуем ударить и по нашим естественным союзницам.
Запреты могут быть необходимы – но они должны быть избирательными и тщательно продуманными.
Даже те люди, которые нам не нравятся, взгляды которых нам не близки, могут быть в общественной жизни полезны. Они могут поднимать вопросы, которые стоит обсудить, и обращать внимание на проблемы, нуждающиеся в решении. Простое решение – обозначить одних как «плохих», а других как «хороших», «хороших» поощрить, а «плохих» запретить, при всей его обманчивой привлекательности, не работает.
Более того, ярлык «экстремизма» предполагает достаточно суровые меры, которые могут оказаться не только неприцельными, но и чрезмерными.
Лучше говорить не о феминистках вообще – преследование по неопределенному признаку есть юридический ящик Пандоры, а о конкретных тезисах, продвижение которых мы находим общественно вредным.
Да и в этом случае меры сдерживания должны быть экономными, избирательными и обдуманными.