«В героя играть не захотел». Как фигурант «дворцового дела» отбыл срок за стычку с силовиками на акции протеста у ТЮЗа
Евгений Туганков — один из немногих осужденных по итогам январских акций протеста в Петербурге, получивший реальный срок. По уголовной статье о применении насилия в отношении представителя власти он получил год колонии-поселения. Сам Туганков говорит, что увидел грубое задержание мужчины и решил вступиться.
«Бумага» поговорила с Евгением Туганковым и узнала, почему он вышел на акцию протеста 31 января, как проходил суд и с чем он столкнулся в изоляторе и колонии.
— Как вы оказались у ТЮЗа 31 января?
— Я шел туда целенаправленно, чтобы поучаствовать в акции протеста и реализовать свои конституционные права. Я считаю, что мы должны по возможности сопротивляться тому, что происходит в России и мире.
До этого я был на митинге 23 января. Мы прошли от Медного всадника до Марсова поля, на этом всё закончилось. Когда я пришел домой и включил телевизор, увидел уже известный сюжет, как росгвардеец бьет женщину в живот. Тогда я понял, что 31 января просто надо идти.
— Вы знали, что протестная акция в поддержку оппозиционного политика Алексея Навального не была согласована с властями?
— У нас уже много лет власти не дают разрешения на акции протеста, это во-первых. Во-вторых, россияне не должны спрашивать на это разрешение по Конституции РФ. Необходимо вводить власть в курс дела, когда и где это будет происходить, чтобы не мешать пешеходам и автомобилистам — и всё.
— Что происходило с вами в день митинга?
— Мы стояли у лестницы ТЮЗа. Мужчина достал плакат. Кажется, он представлял какую-то правозащитную организацию. Я даже не помню, что было написано на его плакате, «Путин чего-то там…». К нему молча направились пятеро человек, как потом оказалось, сотрудников ОМОНа. На них не было никаких опознавательных знаков, которые помогли бы мне идентифицировать их как силовиков. Просто ребята в черном.
В общем, они стали «задерживать» мужчину с плакатом, если можно так сказать, — я считаю, на задержание это было мало похоже. Его стали вертеть, повалили. Всё это выглядело некрасиво. Я посчитал, что должен вмешаться. К этому момент все [участники акции протеста и силовики] были уже на эмоциях, адреналин требовал выхода.
Кто-то рядом со мной ударил одного из сотрудников ОМОНа, а я подтолкнул его в спину. Затем все, кто находился рядом, разбежались. Я посчитал, что убегать как-то несерьезно, последовало мое задержание. Целым автобусом мы поехали в отдел полиции. В салоне были разные люди: женщины и мужчины, молодые и взрослые. Атмосфера, я бы сказал, дружная, но кто-то всё еще продолжал ругаться с омоновцами. В отделе полиции задержанных, примерно от 30 до 50 человек, отвели в актовый зал. Все начали звонить адвокатам и в «ОВД-Инфо».
Минут через 20 за мной приехали «эшники» и повезли в Следственный комитет по Петербургу. Меня еще когда в автозак запихивали, один силовик сказал: «Этого по 318-й». По дороге [в Следственный комитет по Петербургу] мы «мило» поболтали: они пытались мне рассказать, что я «предатель родины». В СК нас ждали следователь и УСБшники. Приехал государственный адвокат. В принципе, неплохой мужчина. Поучаствовал в опросе, объяснил юридические вещи. Следователь, мальчишка лет 30, адекватный, каких-то провокаций с его стороны не было, выполнял процедуру четко и по регламенту. УСБшники только всё время пытались узнать, сколько мне якобы заплатили, не били.
Потом повели в спецприемник на Захарьевской улице, где я просидел два дня. В суде мне продлили срок задержания по каким-то формальным причинам и привезли обратно на Захарьевскую. Только через двое суток мне наконец-то назначили меру пресечения в виде ареста и отправили в Горелово. Это известное место по количеству человеческих трагедий. За 20 лет режима никто до сих пор не дал ему нравственную и юридическую оценку.
Сначала я подумал: сейчас начнется рок-н-ролл, но, как оказалось, всё уже не так, как раньше. Три недели я провел на карантине по коронавирусу. Живешь в помещении человек на 20. Все разные — кто-то впервые за наркотики, кто-то уже сидел. Есть туалет и душ. Еда отстойная. За три недели на прогулку я сходил один раз. Там такая постановка вопроса. Приходит человек и говорит: «Ну что, кто пойдет на прогулку? Либо все, либо никто». А чтобы вы понимали, на часах девять утра, все только что проснулись, а на улице — зима. Естественно, желающих мало.
— В СМИ ваше уголовное дело назвали первым по итогам январских митингов — его возбудили в тот же день, 31 января. Что вы почувствовали, когда узнали об этом?
— Я очень поздно узнал об этом, потому что после задержания у меня не было связи. [Узнал] уже когда ко мне в «Кресты» пришла адвокат от «ОВД-Инфо» Светлана Ратникова, с которой мы начали составлять план действий. Честно говоря, не интересовался этим, я был озадачен другими вещами.
— Что происходило с вами в следственном изоляторе?
— В «Крестах» я был в 1994-м году, еще в старых. В новых есть даже какие-то положительные моменты. Там работает очень много женщин. Еда несомненно получше, чем 25 лет назад. Раньше есть было невозможно.
Есть проблема с лекарствами. Как-то утром нас повели на медосмотр и арестант попросил парацетамол, на что медсестра ему, мол, ответила: «Добро пожаловать в ад. Заказывайте родственникам».
Менталитет сотрудников всё такой же. Если человек просится к оперативникам что-то спросить, его не вызывают несколько дней. А вдруг он хочет о теракте рассказать? Пофиг, вообще. Тишина. Я так понимаю, сотрудников тоже гнобит начальство, поэтому они совсем никакие.
В целом отношение нормальное. Я считаю, если ты нормальный человек, ты везде будешь чувствовать себя нормально. Камеры большие, в моей вместе со мной было четыре человека. Есть даже [камеры] для некурящих. Мой сосед — Дима Гаркуша, если вы знаете, дело банка «Таврический». Интересный, конечно, дядька. Вообще, в тюрьме много интересных людей.
— В суде сторона обвинения запросила для вас 2,5 года колонии-поселения. Прокурор объяснил реальный срок тем, что вы «демонстративно» ударили омоновца в присутствии журналистов и что «преступление было совершено цинично». Как вы прокомментируете это заявление?
— Врут, как обычно. То, что я убежал, — это ложь. Я не собирался этого делать, это видно на видео. Здесь она [прокурор] ошиблась. По поводу того, что я ударил омоновца демонстративно. Это человек [прокурор], который просто не был в экстремальных ситуациях и не понимает, о чем говорит. Когда у тебя хлещет адреналин, ты не слышишь и не видишь ничего вокруг. Были там журналисты, не было там журналистов — я вообще даже не думал об этом.
— В суде омоновец, который проходил по вашему делу потерпевшим, поддержал позицию обвинения по поводу реального срока. Что вы об этом думаете?
— Я думаю, что эти люди действуют в рамках системы. Могу сказать чисто с человеческой точки зрения: я бы так не поступил. Но это же как бывает: вот едет он в суд, его вызывает командир роты и ставит ему задачу. Ему надо либо послушаться, либо увольняться. Он ничего особо не говорил, сказал только, что его всё устраивает [позиция прокурора].
— Связывались ли вы с ним?
— У меня есть старые знакомые, омоновцы. Я попросил их подъехать к ним [роте ОМОНа, которая работала на акции протеста 31 января], пообщаться, попросить, чтобы не предъявляли претензий. Те сказали нет, пусть будет так, как суд решит.
— Во время заседания по избранию меры пресечения вы заявили, что не признаете вину, а к заседанию по оглашению приговора признали вину. Почему вы поменяли позицию? На нее повлияли два месяца в СИЗО?
— Перед судом у меня был разговор с адвокатом от «ОВД-Инфо». Она [Светлана Ратникова], конечно, тоже непростой человек. Мы оба — очень эмоциональные люди. В общем, спрашивает меня: «Что будешь делать?» У меня было два варианта. Либо идти до конца: начать борьбу или вообще вскрыть себе вены прямо в суде. Либо так, как поступил я.
Я искренне попросил у него [сотрудника ОМОНа] извинения в суде, потому что тот факт, что я ударил его со спины, это не по-мужски. А потом признал вину.
Да и чего отпираться? Мне просто не сразу показали видео. Сначала связывались с оперативниками, потом искали этот ролик. Всё это время я ждал и ничего не говорил, так как думал, что их обвинения основываются на свидетельствах сотрудников ОМОНа, которые были у ТЮЗа. Когда привезли видео, я его посмотрел, но продолжил стоять на своем. Да, на кадрах я, но это всё, что я сделал.
Признать вину — это был мой выбор, потому что у моих мамы и подруги были дни рождения в июне и мне очень хотелось их увидеть и услышать. Я понимал, что, если не сделаю так, начнутся суды, их переносы, вызовы свидетелей и так далее. В героя играть не захотел, но не горжусь этим. Да и в СИЗО сидеть надоело. Думал осудиться уже поскорее и в колонию. Там хотя бы телефоны и свидания. Можете думать что угодно, но вот вам мой честный ответ.
— Вас приговорили к году в колонии-поселении по статье о применении насилия в отношении представителя власти. Как вы оцениваете этот приговор?
— То, что я сделал, и это видно на видео, тянет максимум суток на 15. Еще раз повторюсь, что у силовиков не было опознавательных знаков. Да, я его [сотрудника ОМОНа] толкнул, но получить год — это перебор. К тому же, если вы посмотрите ролик, он был в полном обмундировании — детина в пластмассовых латах. Это вообще смешно говорить, что ему был нанесен какой-то вред, какие-то побои он снимал потом. Моральный, как я понимаю, вред еще нанес, — его тонкой душевной организации.
— Были ли в вашем деле отягчающие обстоятельства, которые повлияли на приговор? Некоторые протестующие, обвиненные в применении насилия в отношении представителя власти, получили условные сроки, в том числе — из-за смягчающих обстоятельств.
— Я был адекватен и трезв, поэтому нет. Юридически я не судим, это [судимость] было 25 лет назад, но в деле этот факт всё равно, конечно, упоминают. А вообще, никаких — ни положительных, ни отрицательных — характеристик следователь не указал.
— А за что вы были судимы в 1990-х?
— Раньше, в старой версии Уголовного кодекса РФ, была такая статья — хищение социалистической собственности в особо крупном размере. Вот по ней. Она была от восьми лет и до расстрела. Потом ее отменили, а в 94-м было смягчение УК. Понятие «социалистической собственности» убрали. По приговору мне назначили пять лет. Я отсидел 3,5 года, вышел по УДО.
Чтобы вы понимали, я с семи лет занимался хоккеем, был спортсменом. Мы играли с иностранцами: финнами, шведами, американцами. Соответственно, фарцевал. Вы, наверное, не знаете, что это такое. Например, мы меняли открытки с Лениным на жвачку, а потом продавали здесь [в России]. Просто спорт и фарцовка в моем советском детстве, а дальше рэкет и организованная преступность в России — это звенья одной цепи. Я варился во всей этой истории, поэтому это [судимость] было неизбежно.
— Расскажите о своей жизни в колонии-поселении. Чем вы там занимались? Кто вас поддерживал?
— Почти сразу мне стали приходить письма. Поначалу я напрягся, подумал, какая-то эфэсбэшная прокладка. Потом узнал, что пишут через проект «Арестанты 212». Это было очень приятно. Поддерживали из Петербурга, Москвы, Финляндии, Украины, Израиля — это мои друзья, знакомые, близкие и просто не знакомые до этого люди. Многие из них отнеслись к моей ситуации серьезнее, чем я.
Сначала я жил в камере на 20 человек. Потом нас раскидали, и я переехал в камеру, где жили примерно 50 человек. Шлифовал джеб, это левый прямой [удар] — грубо говоря, занимался боксом и вообще спортом. Много читал. В основном Лазарева и Ремарка.
Колония-поселение по УПК — это самое легкое наказание. Если почитать кодекс, нахождение на ее территории подразумевает свободное перемещение, работу в муниципальном округе, в котором она находится, гражданскую одежду и так далее. А я приехал в тюремный режим.
Я думал, что спокойно посижу, но спокойно поначалу не получилось. Почти сразу стали возникать конфликты с сотрудниками [колонии-поселения]. Прихожу за письмами — какие-то шутки про то, что мне пишут. С этого всё началось.
Потом, например, в столовой не было умывальника. То есть ты идешь есть и даже руки не можешь помыть, не говоря уже о какой-то санобработке. И это, на минуточку, в период пандемии коронавируса.
Тогда я и мой товарищ Александр Севидов написали открытое письмо, адресованное начальнику ФСИН по Петербургу и Ленобласти Игорю Потапенко. Перед этим я позвонил координатору проекта «Арестанты 212» и рассказал об этом. Мое послание также передали в «ОВД-Инфо», откуда оно было растиражировано по СМИ. Через четыре часа у нас появилось два умывальника. Это только один из примеров, как вы понимаете.
— Чем вы планируете заняться на свободе?
— Если честно, хотел поехать и отдохнуть куда-нибудь. Правда, с финансами пока что-то не получается. Буду налаживать дела здесь, в Петербурге.
— Что вы в целом думаете об итогах протестных акций в январе 2021 года?
— Люди очень плохо читают историю России, это приводит к тому, что они рубят сук, на котором сидят. Нужно, чтобы был плюс и был минус. Если есть только плюс или только минус — это деградация. Сажая оппозиционеров, власть убивает последнюю надежду на то, что в России что-то изменится.
Что нужно знать о «дворцовом деле» ⬇️
По итогам протестной акции в Петербурге 31 января уголовные дела о применении насилия к представителю власти возбудили в отношении пяти человек: охранника Евгения Туганкова, геодезиста и отца семерых детей Андрея Ломова, водителя самосвала Артема Попова, художника Ильи Першина и Кирилла Богданова.
Помимо Туганкова, реальный срок также получил Першин: его приговорили к трем годам в колонии-поселении. По версии следствия, он нанес омоновцу «не менее двух ударов локтем в грудь и один удар ногой в область коленного сустава» на Исаакиевской площади. Сам художник утверждал, что пошел на январский митинг, чтобы «изучать пластику людей». Вину он не признал. Его историю в деталях рассказывало «ОВД-Инфо».
Как сообщала «Бумага», остальные из этого списка получили условные сроки. Однако, как пишет «Фонтанка», гособвинение решило обжаловать приговоры Богданова и Попова. Это произошло после весеннего заявления председателя Следственного комитета Александра Бастрыкина, который остался недоволен решением суда по делу Ломова. Приговор последнего, как сообщает издание со ссылкой на картотеки уголовных дел, гособвинение так и не обжаловало.
Кроме того, 4,5 года в исправительной колонии общего режима и штраф — по 150 тысяч рублей в пользу каждого потерпевшего силовика — назначали программисту Николаю Девятому, которого задержали после акции протеста 23 января. По версии следствия, он ударил инспектора ДПС кулаком в лицо и толкнул другого полицейского. Обжаловать приговор у мужчины не вышло.
После митинга 21 апреля к реальному сроку также приговорили водителя-экспедитора Ивана Пунегова. По словам мужчины, он «приобнял» полицейского, который пытался задержать девушку у станции метро «Звенигородская». За применение насилия в отношении представителя власти ему назначили год в колонии-поселении. Подробнее о его деле читайте в интервью «Бумаги».
Также известно о еще одном фигуранте уголовного дела о применении насилия в отношении представителя власти на акции протеста 31 января, которого зовут Эльдар Гарипов. Как рассказал «Бумаге» его адвокат от «ОВД-Инфо» Игорь Скачко, мужчина находится в следственном изоляторе до сих пор. Недавно ему в очередной раз продлили арест до февраля 2022 года. К этому времени исполнится год, как он находится в СИЗО.
Что еще почитать:
- Итоги январских митингов в Петербурге — разбор «Бумаги». Недовольных всё больше, силовики и протестующие всё агрессивнее, а власть не идет на диалог.
- Как митинги 2020–2021 годов изменили российский протест и почему власти отреагировали на них репрессиями? Пересказываем доклад «Год Навального».