Единственный ответ на сложный вопрос — почему диктаторы дружно выбирают ЛГБТ в качестве мишени — найти вряд ли удастся: у современных исследователей есть ряд объяснений, которые, в принципе, можно считать взаимодополняющими.
Авторитаристы используют сексуально-гендерные вопросы, чтобы прикрыть идейную наготу короля
Нов ли этот феномен? Действительно ли в старые добрые времена политика состояла преимущественно из сложных идей и программ, а сегодня представляет собой одни стигматизированные образы и иррациональные фобии?
Можно вспомнить, к примеру, что Европа между двумя мировыми войнами пережила невероятно мощную и чудовищную по своим последствиям архаизацию политики, с квазирелигиозным культом вождей и поиском вездесущих недругов: «шпионов», «евреев», «классовых врагов» и т. п. В этом смысле новое может вполне оказаться не слишком хорошо забытым старым. Неслучайно орбановское правительство Венгрии критиковали в том числе за использование сюжетов из старой антисемитской пропаганды, а современный российский политический класс местами практически дословно повторяет фрагменты нацистской идеологии.
Похоже, что с межвоенным периодом у нас есть немало общего. Трансформации политики происходят на фоне эрозии существующих социально-экономических структур. Важную роль играет, например, деиндустриализация. Так, успех трампизма часто увязывают с так называемым «ржавым поясом». Рабочий класс, потерявший прежнее относительное благополучие, заметно сдвинулся вправо, а прежние его традиционные политические представители — Демократическая партия — утратили значительную часть своих избирателей.
Рабочий класс, потерявший прежнее относительное благополучие, заметно сдвинулся вправо
И хотя Дональда Трампа сложно назвать правоконсерватором, как раз это гибридное смешение «правого» и «левого» напоминает тридцатые годы прошлого века. — То есть авторитарные и тоталитарные режимы, сочетавшие государственный патернализм с националистической и ксенофобской повесткой.
Однако в сегодняшнем уравнении, безусловно, есть и новые переменные. Развитие интернета привело к массовому «переселению» потребителей информации в новую реальность и к фрагментации общей публичной сферы, прежде формируемой традиционными СМИ. Экспансия социальных сетей создала так называемые информационные пузыри, а практически неподотчетная публике работа скрытых алгоритмов способствовала мощному эффекту поляризации и радикализации.
Например, в 2016 году на парламентских выборах в Словакии шоком для многих стало то, что среди голосовавших первый раз избирателей в возрасте 18–21 лет победу одержала ксенофобская праворадикальная партия, чью предшественницу ранее в принудительном порядке распустил за экстремизм словацкий Верховный суд. Этот неприятный сюрприз означал вхождение в политику поколения людей, для которых телевидение, как правило, вообще никогда не являлось основным источником информации.
Похоже, что с усовершенствованием искусственного интеллекта и технологий deepfake отрицательное технологическое влияние на политику будет только нарастать. С субъективной точки зрения, большое количество информации, скорость ее потребления и исчезновение привычных и понятных иерархий соответствуют также скорости перемен в глобализованном мире. Быстрые изменения пугают большинство людей.
Модная в последнее время в политологии теория «онтологической безопасности» подчеркивает важность (как для индивидов, так и для больших групп людей) привычной и узнаваемой среды и рутины, создающей чувство постоянства и преемственности, психологически необходимое нам для комфортного существования. Разрушение или резкое изменение этой среды, наоборот, создает чувство тревожности и экзистенциальной «бездомности».
В связи с этим некоторые исследователи указывают на то, что любимый популистами образ врага может быть частью компенсаторного механизма. Вызванная неопределенностью общая тревожность несколько снижается путем неосознанного проецирования, превращаясь в страх перед негативным, но зато более или менее известным и конкретизированным образом «другого».
Любимый популистами образ врага может быть частью компенсаторного механизма
Некоторые политологи видят истоки подъема праворадикальных партий, активно эксплуатирующих страх перед «другими», в конфликте аксиологий, то есть ценностных моделей, а не классов или других социальных групп. Конфликт «консервативно-протекционистcкой» и «открыто-либеральной» установок, считают они, не связан напрямую с доходами и возможностями, но коренится в наличии больших групп людей, которые чувствуют себя ценностно, а не экономически проигравшими от модернизации.
Наконец, негативный образ «иного», в качестве которого используется наиболее безопасный для самих властей образ ЛГБТ-сообщества, может быть подручным средством для режимов, не способных породить собственную привлекательную идеологию, которая бы убедительно обосновывала необходимость недемократического удержания власти. Сравнительная политология выделяет так называемые «султанистские» диктаторские режимы, которые не опираются на действенные политические институты или популярную идеологию, а сосредоточены главным образом вокруг фигуры вождя.
В этом описании легко узнать некоторые постсоветские диктатуры, направленные изначально на сохранение режима личной власти и обогащения. Поскольку коммунизм как политическая идеология и практика тоталитарного однопартийного управления во имя светлого будущего надежно дискредитировал себя, этим режимам необходимо оправдывать узурпацию власти при отсутствии идеологической альтернативы западной либеральной демократии. Отсюда проистекают, например, ранние риторические упражнения путинизма с «суверенной демократией», в которой, похоже, несколько лет спустя нашли идейное вдохновение и европейские популисты.
Тема гендера и сексуальных меньшинств как «другого» стала для этих режимов в определенный момент настоящей палочкой-выручалочкой, сформировав некий эрзац, заменитель идеологии, построенный на страхе, отвращении и одновременно чувстве собственного превосходства.
Поскольку темы пола и сексуальности затрагивают каждого и к тому же являются по своей природе крайне чувствительными, их эксплуатация является, пожалуй, естественной стратегией для режимов, которые не способны по-другому внятно объяснить, почему их подданные должны рассматривать внешний мир и так называемые западные ценности как угрозу.
Приемы «другоизации» (англ. othering) перенимают не только диктаторские режимы, но и многие популисты, действующие в рамках демократических систем. При этом они способствуют эрозии базовых институтов и традиций. Страх является эффективным инструментом, поскольку позволяет избежать необходимости рациональной аргументации, на которой построена демократия.
Как писал венгерский политический мыслитель и государственный деятель Иштван Бибо, «быть демократом означает, в первую очередь, не бояться», подразумевая под этим как раз страх перед разными формами «инаковости».
