В последнее время проблема подавления уйгурского национального меньшинства привлекала к себе особое внимание, ведь через территорию Синьцзян-Уйгурского автономного района проходит маршрут главного транспортного мегапроекта Китая «Один пояс — один путь», который инспектируют иностранцы. Еще с конца 80-х, с резни в Кульдже, Синьцзян был местом межэтнической вражды и очагом радикализации мусульман Китая, разочаровавшихся в легальных и мирных способах политической борьбы из-за государственного подавления. Теракты окончились лишь в конце 2016 года с усилением государственного террора против всего населения до небывалых ранее высот: сотни тысяч человек оказались за решеткой или в «лагерях перевоспитания». Эти лагеря стали объектом критики правозащитников всего мира, и китайские власти решили, что пришло время изменить негативный имидж этого региона.
Годы жесткого подавления принесли свои результаты: многие мечети, кладбища и культурные объекты разрушены или «деисламизированы», религиозную символику убрали, а сами здания используются в других целях. Множество синьцзянских топонимов, имеющих историческую, религиозную или культурную значимость для местных, меняются на названия, которые отражают идеологию Коммунистической партии Китая. В школах уроки идут исключительно на официальном государственном языке (путунхуа) — эта практика была окончательно утверждена в начале 2021 года, когда Всекитайское собрание народных представителей признало использование школами меньшинств национальных языков для обучения неконституционным. Уйгуры за границей либо потеряли связь со своими родственниками полностью, либо могут общаться только через подконтрольный Китаю WeChat.
Уйгуры за границей либо потеряли связь со своими родственниками, либо могут общаться только через подконтрольный Китаю WeChat
Реализовать все эти меры удалось только благодаря массовым репрессиям. Правозащитники Human Rights Watch, изучая данные прокуратуры СУАР, установили, что в период с 2017 по 2021 год к уголовной ответственности в регионе привлекли почти 10% населения — 540 826 человек. Бóльшая часть из них всё еще находится в заключении.
«Под строгим руководством ЦК КПК, под исключительной опекой партии и центрального правительства Синьцзян превратился в страну жизни, в страну процветающей витальности!» — говорит пропагандистский ролик Xinjiang is a wonderful land, выпущенный три года назад китайским консульством в Великобритании.
Но последние пару лет в регионе наблюдается «либерализация»: вместо авторитарного губернатора Чэнь Цюаньго был поставлен ученый и технократ Ма Синжуй из более либеральной провинции Гуандун. Более того, Пекин инвестирует огромные деньги в развитие туризма в регионе.
Согласно официальным данным, в 2022 году Синьцзянское управление культуры и туризма увеличило свой бюджет более чем на 90% по сравнению с предыдущим годом. В 2023 году департамент планировал потратить 701 млн юаней, что более чем вдвое превышает бюджет 2019-го. Исследователи называют это новой политикой КПК в отношении «уйгурского вопроса»: после того, как они устранили непокорных, пекинские власти начали соблазнять тех, кто остался.
Казахстанский культуролог Андрей (в целях безопасности имя героя изменено) был в Синьцзяне в 2019 году и в 2023-м и так описывает процесс «окультуривания» региона:
«В мой первый приезд Синьцзян был просто множеством разделенных на сектора городов: куда ни посмотришь — везде полиция, буквально на каждом перекрестке, словно в искусственно созданном паноптикуме. Со всех сторон тебя окружали медленно плывущие полицейские автомобили, а то и броневики, а также десятки металлических загородок. Если едешь на машине, тебя останавливают, проверяют содержимое багажника и пассажиров в салоне.
Во всех общественных местах на входе стояли сканеры документов и лиц. В обычных магазинах, ресторанах и аптеках были установлены рамки-металлоискатели и дежурили охранники. Даже при входе в некоторые жилые кварталы можно было увидеть такие же металлоискатели. На въезде в любой город — блокпост, при малейшем подозрении полицейские могли не выпустить из одного города и не впустить в другой.
Но уже в 2023 году вся эта огромная система слежки и контроля будто испарилась. Не было такого количества блокпостов, сканеров лиц в парках на видном месте, пунктов досмотра… Конечно, по столице всё еще курсировали броневики, а молодых ребят останавливали полицейские, проверяя их телефоны, но ощущения Северной Кореи вокруг уже не было.
Уйгурские торговцы на центральных базарах бойко продавали соки, фрукты и сладости, китайские туристы приценивались к их товарам — как будто бы ничего и не было. Я смог посетить даже гораздо менее туристический город Яркенд, хотя в прошлый раз меня даже не выпустили с железнодорожного вокзала. Однако в Яркенде за мной следовал буквально по пятам какой-то человек в штатском, хотя и не препятствовал посещению музеев и мавзолеев».
Причины, вызвавшие перемены в позиционировании СУАРа, Андрей видит в смене руководства, давлении Запада и развитии туризма в регионе:
«Создать образ благополучного региона невозможно с бесконечным количеством блокпостов и пунктов досмотра повсюду, потому что этим постоянным проверкам подвергались и туристы-ханьцы. Сделать их только для уйгуров было бы уже неприкрытым апартеидом, поэтому пришлось подретушировать изображение.
В Китае сейчас происходит ”карнавализация” культуры малых народов. Это происходит не только с уйгурами, так происходит по всей Поднебесной — весь национальный колорит народов сводится к танцам и песням для туристов.
Показательный пример — летом 2022-го в столице СУАРа был перформанс: ”Открой свой хиджаб: Синьцзян — прекрасное место”. Представляете уровень цинизма? Вначале они посадили несколько сотен тысяч людей в тюрьмы за их веру, а потом заявляют, что Синьцзян — это прекрасное место».
Похожую картину рисует Зухра (имя героини изменено в целях безопасности) — узбечка, уже несколько лет живущая в Бельгии с мужем-бельгийцем. Перебравшись в Европу, она познакомилась с уйгурами, не похожими на тех лишенных всего беженцев, которых знала в родном Ташкенте. Весной 2024 года Зухра решила побывать в Синьцзяне. Там она не снимала хиджаб, хотя понимала, что будет объектом повышенного внимания:
«В первый день по прибытии в Урумчи я взяла такси до железнодорожного вокзала. Водитель спросил о моей национальности. Мы долго беседовали. Таксист сказал: ”Я бы хотел добавить вас в WeChat, но я и моя семья находимся в «списке», поэтому мой WeChat контролируется”. Видимо, имеется в виду какой-то список ”неблагонадежных уйгуров”. Он также упомянул, что ему нужно разрешение полиции на выезд за пределы Урумчи, так как он родом из Кашгара.
После того как я говорила людям в кафе или магазинах, что я иностранка из Бельгии, они тут же прекращали общаться со мной.
<…>Уйгурский полицейский обвинил меня в том, что я ищу своих родственников и тем самым подвергаю их опасности, потому что активная связь с людьми за границей в Синьцзяне сразу помещает вас в категорию ”неблагонадежные”.
В старом городе Кашгара я сфотографировала дом с табличкой, на которой написано tinch-aman aile на уйгурском и 平安家庭 на китайском, что переводится как ”образцовая семья”. Это значит, что семья лояльна к КПК. Такие таблички используются по всему Китаю как обозначение для домов и семей, ведущих ”общественно одобряемый” образ жизни: чистоплотные, без домашнего насилия и так далее, но в ситуации массовых репрессий Синцзяна такая табличка может иметь дополнительные политические коннотации».
В 2018 году Human Rights Watch выпустила большой доклад «Искореняя идеологическую заразу», посвященный репрессиям мусульман Китая. Несмотря на то, что репрессии против уйгуров и других меньшинств в СУАР имели место и раньше, — заявляет Human Rights Watch, — в конце 2016 года началась резкая эскалация террора. Именно тогда в Синьцзян перевели секретаря Компартии Китая Чэнь Цюаньго из другого «проблематичного региона» — Тибета, где и началась политика насильственной ассимиляции непокорных народов. Из-за нее в 2017 году регион занял предпоследнее место в «рейтинге свободы» Freedom House, уступив только Сирии.
Чэнь Цюаньго ввел политику, в ходе которой местных начали задерживать под предлогом борьбы с «тремя силами зла»: терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом. За любое подозрение в «инакомыслии» синьцзянцев задерживали без суда и следствия и отправляли в так называемые лагеря перевоспитания. Кого-то в них просто избивали, кого-то насиловали, а кого-то стерилизовали — и всех пропускали через жернова насильственной ассимиляции. В Пекине это назвали «борьбой с экстремизмом» и «китаизацией ислама», а политические лагеря — «центрами профессиональной подготовки».
Начиная с 2019 года многие «лагеря перевоспитания» были постепенно упразднены; большинство заключенных освободили или перевели на более «мягкие» формы наказания, такие как принудительное трудоустройство или строгий общественный надзор. Более актуальная проблема нынешнего Синьцзяна — это около полумиллиона человек, посаженных в тюрьмы, в эдакий китайский ГУЛАГ, говорит создатель одной из крупнейших (примерно на 80 тысяч человек) баз данных по жертвам синьцзянских тюрем и лагерей Shahit.biz Евгений Бунин. Местоположение тюрем уже давно известно исследователям, отмечает он:
«Люди, задержанные в 2017 и 2018 годах в рамках обычной судебной системы (не в рамках ”лагерей перевоспитания”) и приговоренные к длительным срокам лишения свободы, продолжают отбывать свои наказания. Нет никаких сведений о помиловании или досрочном освобождении кого-либо из них».
Женщин сажали за то, что 50–60 лет назад они изучали Коран; редакторов учебников, одобренных государством, по которым велось преподавание в школах всего СУАРа, приговаривали за их работу к длительным и пожизненным срокам.
Сажать людей в Синьцзяне «принято» семьями. Вот пример лишь одной семьи. Абдувели (крайний справа) — известный лингвист и ученый, живущий в Норвегии, куда он бежал от репрессий. Выступая перед Независимым трибуналом по делу о насильственном извлечении органов в Китае он рассказал, что его преследовали за языковой активизм в Синьцзяне: несколько раз задерживали и избивали, пинали ногами, насиловали, приковывали к «тигровому стулу» и устраивали допросы с пристрастием.
Уже в Норвегии, в мае 2021 года Абдувели получил письмо от пекинских властей, в котором говорилось, что тюремное заключение его сестры (слева от Абдувели), братьев и смерть племянницы — это месть за его правозащитную деятельность в эмиграции.
Тюремное заключение сестры, братьев и смерть племянницы — это месть за его правозащитную деятельность в эмиграции
Родную сестру Абдувели, Саджиде Аюп, учительницу географии, посадили на 11 лет за «двуличность» (термин для людей, состоящих на госслужбе, но при этом «национально или религиозно ориентированных»), «экстремизм» и «терроризм». Даже несмотря на то, что в 2016 году Саджиде пришлось публично осудить деятельность родного брата.
Муж Саджиде, насколько известно Абдувели, не был задержан, однако их дети: семнадцатилетняя Сейиде и одиннадцатилетний Арафат — разлучены с родителями и учатся в разных школах-интернатах: старшая в Чжэцзяне, провинции на востоке Китая, а младший — в Гуанчжоу, на юге Китая, недалеко от Гонконга.
Родного брата Абдувели, Эркина Аюпа, вначале почти три года держали под следствием, в итоге посадили на 14 лет. Его дочь, тридцатилетняя Михрай Эркин, племянница Абдувели, выпускница шанхайского университета Цзяо Тонг по специальности «биотехнология растений», получившая степень магистра в Токийском университете, в конце 2020 года умерла в лагере для интернированных. Михрай была исследователем в японском Институте науки и технологии Нара, однако в августе 2019-го ее принудили вернуться в Синьцзян посредством угроз властей по отношению к ее родителям. Подобная практика в Китае не редкость.
Также сидят в тюрьме (причина задержания неизвестна) двоюродный брат Абдувели — Гейрет Эйса и его старший сын Туркизат. О младшем сыне Гейрета, Камале, нет никаких данных.
В тюрьме по разного рода «террористическим» обвинениям сидят родные братья жены Абдувели: Нурмемет и Эйсаджан, а также уже давно ничего не известно о ее брате Меметэли. Отсидели (или еще сидят) двоюродные братья жены Абдувели: Абликим, Абдухелил, Адиль и Розикари. Младший сын Розикари, Абдунеби Рози, согласно имеющимся в базе данных свидетельским показаниям, будучи школьником, был отправлен для принудительного сбора хлопка в другой город.
В октябре 2020 года Абдунеби и еще один мальчик погибли в результате пожара, охватившего общежитие, в котором они спали. Его тело было тайно похоронено правительственными чиновниками. Итого, в одной только семье лингвиста Абдувели Аюпа около 15 человек были затронуты репрессиями прямо и еще человек 30 — косвенно.
«Едва ли не самой инновационной и вызывающей наибольшую обеспокоенность стороной репрессий в СУАР является использование властями технологий массовой электронной слежки. Массовый обязательный сбор биометрических данных, включая образцы голоса и ДНК, использование ИИ и Big Data для идентификации, сортировки и отслеживания по каждому человеку, — эти системы работают как ”фильтры”, выделяя людей по определенному поведению или характеристикам, которые власти считают опасными для позиций Компартии», — пишет Human Rigths Watch.
Исследователи называют это «тоталитаризмом 3.0» — когда государство благодаря новым технологиям достигло такого могущества, при котором этнические чистки по примеру государств ХХ века уже «неэффективны». Вместо полного уничтожения коренного населения нестабильного региона гораздо целесообразнее попытаться его «перевоспитать» — убежденных и «пассионарных» посадить, а всех остальных — пропустить через идеологическую обработку. Правительство США, а также парламент Австралии, Канады, Франции и Великобритании назвали действия властей в регионе геноцидом.
Как утверждают исследователи, до недавнего времени Синьцзян культурно и социально был гораздо ближе к Бухаре, Алматы и Багдаду, чем к Пекину — из-за общего культурного и религиозного наследия. В Казахстане проживает крупнейшая уйгурская диаспора в мире, больше 200 тысяч человек, и то, что происходит с постсоветскими уйгурами в Центральной Азии, — это тоже эхо текущего террора в Синьцзяне.
Дильшат (имя героя изменено в целях безопасности) — студент в Алматы, один из немногих уйгуров, кто согласился рассказать свою историю даже анонимно, — настолько велик страх центральноазиатских уйгуров перед казахстанскими и китайскими спецслужбами.
Он жалуется, что последние несколько лет информации из Восточного Туркестана крайне мало. И если раньше основным источником информации служили сообщения активисток и журналистские расследования, то в последнее время таких стало меньше. После того как Китай открыл границы с Казахстаном, тетя Дильшата навестила родственников в Китае. По словам тети, почти вся молодежь прошла через лагеря разной степени строгости. Молодежь почти не посещает мечети — в них безопасно ходить только старикам. Присутствие «Большого брата» ощущается даже на кухне — люди садятся за стол только предварительно оставив свои мобильные девайсы в другой комнате. Но даже так никто не готов обсуждать политику и критиковать власти.
Люди садятся за стол, только предварительно оставив свои смартфоны в другой комнате
«В Синьцзян сейчас можно поехать из Казахстана не только ”дикарем”, — говорит Карим (имя героя изменено из соображений безопасности), друг Дильшата, также молодой алматинский уйгур. — Я видел несколько объявлений о продаже туров ”Алматы – Синьцзян”, относительно недорогих. Вы с группой (возможно, с приставленным к вам чекистом) ездите по городам и любуетесь ”прекрасной древней культурой”».
Мадине 50 лет, она полуказашка, полууйгурка, и поэтому прекрасно говорит на обоих языках. Летом 2024 года она решила навестить родственников в Кульдже — ближайшем к Казахстану крупном городе в Китае, в Или-Казахском автономном округе.
В беседе с The Insider Мадина рассказывает, что они с сестрой были единственными, кого допрашивали пограничники, они даже на 40 минут забирали телефоны.
За 10 лет, что Мадина не была в Кульдже, город, по ее словам, стал более «светским»:
«В городе появился настоящий уйгурский ночной клуб! С уйгурским диджеем, уйгурским рэпом и так далее. Молодежь развлекается, пьет виски, кальян курит. Говорят, даже уйгурки-проститутки появились, а раньше только китаянки на панели стояли».
Некоторые родственники Мадины не захотели встречаться с ней. Как предполагает девушка, причина в страхе, что их обвинят в общении с иностранцами. На расспросы Мадины, что творилось в регионе последние пять-шесть лет, местные отвечают неохотно:
«Они отвечают стандартно, что у них всё хорошо. Но что-то я все-таки узнала: лагеря были, мои сестры все их прошли. Но ничего плохого об этом не рассказали. Говорят, что это был чисто такой обучающий лагерь: встаете с утра, надеваете выделенные каждому спортивные костюмы, робы такие, и начинается обучение. Китайский язык, китайская культура, традиции, всё на китайском — до вечера. Так они прожили где-то по полтора-два года безвыездно. Матерям, конечно, давали видеться с детьми».
«Они уже дрессированные — те, которых я встретила, — пожимает плечами Мадина. — Поэтому им всё нравится. Но сколько остальных, которых это не устраивает, на самом деле мне неизвестно».
Президент Казахстана Касым-Жомарт Токаев посетил СУАР в октябре 2023 года, но на встрече с губернатором Синьцзяна главным вопросом в повестке дня стояли не права этнических казахов или уйгуров в регионе, а развитие туристических и экономических взаимоотношений между Казахстаном и Китаем. «Мы будем поощрять выезд казахских туристов в вашу страну с целью ознакомления, будь это природные красоты или же ваши достижения в социально-экономическом развитии», — отметил президент Казахстана.
Следом 2024 год в Китае был назван «годом туризма в Казахстан»; а в марте этого года в столице СУАРа Урумчи состоялся первый туристический форум Казахстана в КНР, посвященный наращиванию туристического потока между странами, так как только Казахстан имеет безвизовый режим с Китаем.
Синьцзян, конечно, в этом процессе играет решающую роль, так как именно он соединяет территориально Китай с Казахстаном и Центральной Азией. Именно поэтому в Китае его называют «Сверкающей жемчужиной высококачественного совместного строительства ”Одного пояса — одного пути” между Китаем и Казахстаном», как озаглавил свою прошлогоднюю колонку Генеральный консул КНР в Алматы Цзян Вэй.
Датчанин по происхождению, антрополог Гуне Стинберг, прекрасно владеющий и уйгурским, и китайским языками, сейчас является одним из известнейших спикеров по «уйгурскому вопросу». Не имея возможности заниматься полевыми работами в Синьцзяне, так как ему, скорее всего, запрещен въезд в Китай, Гуне с коллегами занимаются «дистанционной этнографией» (Remote Ethnography) — через рассказы людей, которые недавно оттуда уехали; через возможные экономические связи с регионом; через слухи, китайскую прессу и продираясь сквозь эзопов язык уйгурской культуры.
За последние два года Гуне удалось опросить примерно 40 человек: казахов, которым разрешили выехать навестить родственников, западных журналистов и дипломатов, а также несколько случайных туристов. По его словам, теперь в СУАР на улицах уже не так много полиции и военных, но теперь людей контролируют через административную систему: к каждому прикреплен «соцработник», у которого надо спрашивать разрешения, если ты, например, хочешь куда-то поехать.
Стинберг выделяет три главные проблемы: остающиеся в тюрьмах сотни тысяч незаконно осужденных людей, уничтожение уйгурского языка и языков других нацменьшинств и добровольно-принудительная работа на государство вместо привычного сельского хозяйства:
«Из-за правительственной пропаганды, что уйгуры — террористы; уйгуры подозрительны и т.д., людям очень трудно найти адекватную работу. Кроме того, у многих из них буквально закрыли и отобрали бизнес — к тому же, они больше не могут передвигаться так же свободно, как раньше, что сильно затрудняет торговлю. У местного уйгурского населения отобрали бóльшую часть земли, что также затрудняет ведение сельского хозяйства. Из-за этого всего они часто вынуждены участвовать в государственных трудовых программах, потому что у них просто нет альтернативы, не говоря уже о том, что отказ будет выглядеть сомнительно с точки зрения КПК. Особенно мало альтернатив для уйгуров, плохо владеющих китайским языком».
Развитие туризма в Синьцзяне исследователь называет частью «поселенческого колониализма», социальной инженерией, попыткой «китаизировать» Синьцзян. Также развитие туризма, по мнению Стинберга, — это механизм, который позволит создать иллюзию для окружающего мира, что в Синьцзяне всё в порядке.
«В Пекине хотят, чтобы со стороны это выглядело так, как будто бы развитием туризма и т.д. они делают добро для местного населения. Но они очевидно не только стимулируют, но и насильно заставляют людей менять свою культуру в том направлении, в котором этого хочет правительство. В сторону китайской ”модерновости” и культуры, более похожей на современную ханьскую, хотя внешне уйгуры и сохраняют некоторые формы местной культуры и местных традиций».
