– Я на 500 грамм поправилась, а он говорит: на ужин ты ходить не можешь. На завтрак и обед можно, но не на ужин. Лифтом пользоваться нельзя, только по лесенке идем. Все время бегали эти кроссы. По берегу моря, по камням – они мокрые, ты можешь подвернуть ногу. Убегало 10 человек, а прибегало шесть, потому что остальные по пути подвернули ногу и идут там еле-еле.
Не садистские, но такие трудные мы делали вещи. Для него физическая подготовка – это двадцать дней по четыре часа в день безо льда, на полу. Но вот эти кроссы, конечно, меня больше всего убивали. По лестнице бегали. Никаких залов у нас не было – все по-простому.
В бассейне еще. Я плавать вообще не умела, а он: давай, ныряй, плыви 15 бассейнов. Нужно было еще нырять с маской и трубкой. Для того, чтобы задерживать дыхание. Я думала, что я утону. Мало того, что я не умела плавать, так еще и маска с трубкой! Для меня все велико, ласты какие-тон надевал на меня. В море – я боялась, холодно. А все равно: лезь давай, надо плыть.
– Вы были совсем ребенком, но подписали то коллективное письмо, которое его полностью дискредитировало. Даже был намек на то, что он не очень корректно вел себя с малолетними фигуристками.
– Ну как малолетними – 17 лет. Я просто помню, как он общался с девочками постарше.
– То есть это могло двусмысленно считываться?
– Да. Абсолютно.
– Но по отношению к вам такого не было?
– Да. Может, он видел, что я хорошо работаю и не пытаюсь отлынивать.
– Вы вообще понимали, что подписываете?
– Я прекрасно понимала. Я видела, насколько всем было тяжело, насколько было обидно из-за того, какие вещи он говорил. Я видела, как он себя вел. Он часто приходил на тренировки в нетрезвом состоянии, и это меня просто пугало. Я слышала, что он обижал Сергея (Гринькова – Sports). И когда он сказал, что нам надо подписать это письмо – я поняла, что надо, – рассказала Гордеева.
