В кемеровском кошмаре виноват не Путин.
И не нужно искать аналогий с пожаром московского Манежа 14 марта 2004 года, в день президентских выборов, когда все говорили, что это на власти шапка горит.
Совпадение выборов с катастрофой символично, но случайно. В пожаре ТЦ «Зимняя вишня» и в огромном количестве жертв виноваты те, кто не проверял пожарную сигнализацию, те, кто запирал аварийные выходы, те, кто не дал родителям масок, чтобы они сами бежали спасать детей из кинозалов на четвертом этаже. Опосредованно виноваты администраторы ТЦ и городские власти. Виноваты сотрудники МЧС, которые, по словам родителей, действовали недостаточно оперативно.
И в том, что в информационных программах прошли двадцатиминутные сюжеты о триумфальных выборах и трехминутные куцые сообщения о кемеровском пожаре, виноват не Путин. В этом виноваты телевизионные начальники и сами журналисты, не сумевшие взбунтоваться в прямом эфире. В этом виновата система цензуры и полное отсутствие навыков оперативного вещания, которое за последние десять лет попросту вытаптывалось. Виновата повальная трусость и отсутствие профессионалов. Виноват зритель, который все еще не отвернулся от такого ТВ.
И в том, что большая часть населения не объединяется, а лишь еще больше раскалывается, — виноват не Путин. Ведь не он пишет в соцсетях. В соцсетях пишут обычные люди, — хотя, конечно, не совсем обычные. Это какие-то новые люди, которые пишут, что и в Англии год назад был пожар в Grenfell Tower, и погибли 80 человек, и никто из представителей власти не вышли к толпе, и вообще там все еще хуже. Эти новые люди уже знают виновных: для одних всегда виновата только власть, для других — либералы, которые сейчас нарочно раздувают трагедию, чтобы сорвать Путину праздник. Все это пишет не Путин. Он вообще в соцсетях не появляется.
Путин виноват в другом.
Он виноват в том, что больше всего в стране боятся не человеческих жертв, а начальственного гнева. В том, что наказывают всегда стрелочников, а не создателей этого порядка. В том, что информация о любых экстремальных ситуациях скрывается всеми способами и обрастает чудовищными слухами. В том, что нарушить инструкцию опасаются сильней, чем вызвать новую катастрофу. В том, что население страны расколото — боюсь, уже непоправимо, — и не может сплотиться в скорби, а умеет только обвинять друг друга и множить злость и отчаяние. В том, что после третьего путинского срока ни о каком народном единстве не приходится мечтать и голосуют не из энтузиазма, а от безнадежности. В том, что общественное поле вытоптано и на нем не осталось сильных и независимых людей, готовых говорить правду. В том, что возобладали цинизм и трусость. В том, что у Путина в начале нулевых были все шансы эту ситуацию переломить, а он обманул эти надежды так, как не снилось Ельцину. В том, что любые попытки разобраться во внутренних проблемах он подменил поисками и травлей внутреннего врага, а всех несогласных объявил врагами. В том, что вместо профессионалов расставил на все должности вернейших, которые оказываются беспомощны при любых неожиданностях.
А говорят любые пожары только об одном, и Салтыков-Щедрин все это уже знал.
«Человек приходит к собственному жилищу, видит, что оно насквозь засветилось, что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и начинает сознавать, что вот это и есть тот самый конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось и ожидание которого, незаметно для него самого, проходит через всю его жизнь. Что остается тут делать? что можно еще предпринять? Можно только сказать себе, что прошлое кончилось и что предстоит начать нечто новое, нечто такое, от чего охотно бы оборонился, но чего невозможно избыть, потому что оно придет само собою и назовется завтрашним днем».
