Когда я училась в младших классах, все мои одноклассники мечтали иметь старших братьев.
Если мальчишки дрались, то непременно наступал момент, когда драчуны, сжав кулаки, останавливались друг напротив друга и начинали грозиться:
— Вот придет мой старший брат и тогда тебе покажет! — говорил один.
— А придет мой старший брат, который старше твоего старшего брата, и покажет и тебе, и твоему старшему брату! — отвечал другой.
Девочки в нашем классе не дрались, но о старших братьях мечтали не меньше мальчишек.
Пока мы не переехали на юг, меня каждое лето отвозили в город Горький — в гости к бабушке. Это было лучшее время в моей жизни! За зиму я успевала соскучиться по горьковским друзьям, по играм, которые здесь были почему-то намного интереснее, чем в Москве, и по свободе. У бабушки можно было все: бегать босиком по лужам, таскать еду на улицу, врываться всей ватагой к нам домой, чтобы попить воды прямо из-под крана. Но самое главное, в Горьком жил мой, почти что старший брат, — дядя Сережа.
Моей маме посчастливилось родиться в большой семье: у нее было три брата и две сестры. Все они приходились мне дядями и тетями. А я была их самой старшей, долгое время единственной, а потому и самой любимой, племянницей. Меня любили и баловали, но у них у всех уже началась своя, взрослая жизнь и виделись мы редко. Совсем другое дело — дядя Сережа. Сережа был самым младшим маминым братом, учился в школе и жил с бабушкой. Вот его-то я и назначила на роль моего старшего брата.
Мой дядя Сережа был самым справедливым, умным и замечательным братом на свете! Но это не мешало мне при обращении к нему обходиться без слова «дядя» и, вообще, я его звала просто Сережкой. Сережка, в свою очередь, считал меня малявкой, любил надо мной подтрунивать, но на самом деле, относился ко мне с братской нежностью.
В то лето к тому же, он просто не мог обойтись без моей помощи. У Сережки что-то не заладилось в школе, и его оставили на переэкзаменовку. А это означало, что среди бела дня, когда все другие мальчишки и девчонки отдыхали, Сережка должен был с портфелем идти в школу. А на лавочке, у подъезда нашего дома любили собираться и отдыхать любопытные старушки. Сережка их стеснялся и от этого страшно злился.
И тогда мы разработали план. Сначала из подъезда выходила я с портфелем, и ждала Сережку за углом дома. Потом, независимо посвистывая, с пустыми руками, выходил Сережка.
Но подъездовских бабушек провести было трудно. Не для того он сидели здесь столько лет. Стоило мне с ними поздороваться, как какая-нибудь из них спрашивала:
— Сережин, что ль, портфель несешь?
Я краснела, но молчала. Я лучше бы умерла на месте, чем согласилась бы подвести Сережку.
Но бабки не унимались. И когда из подъезда выходил Сережка, заводили снова:
— Небось, твой портфель Маринка понесла?
План пришлось срочно менять. Все последующие дни Сережка вылезал из окна, мы жили на первом этаже, а я подавала ему портфель. Конечно, Сережка мог самостоятельно выбросить портфель из окна, а затем выпрыгнуть сам, но ему не хотелось лишать меня удовольствия чувствовать себя нужной.
Во времена СССР Горький считался «голодным» городом. Это означало, что в магазинах не было самых необходимых для жизни продуктов. Но нигде, и никогда в жизни, я не ела так вкусно и сытно, как в этом «голодном» городе. Бабушка разрезала вдоль булочку-посыпушку и густо намазывала обе половинки самой спелой клубникой-викторией из своего сада. Иногда заливала молоком ягоды малины, и получался розовый малиновый суп. Она же первая придумала, что огромный спелый помидор можно присыпать не солью, а «сахарком».
Утром я часто просыпалась от дразнящего запаха пирогов. Пирогов пеклось всегда очень много, в любой момент к бабушке в гости могли прийти ее дети, и угощения должно было хватить на всех. Все бабушкины пироги имели разную форму. Больше всего было пирогов с ягодами, они имели форму обычного овального пирожка. Пироги с луком и яйцом были квадратными, а с морковью — треугольными. Мне больше всего нравились красиво завитые плюшки, обмазанные маслом и присыпанные сахаром.
Иногда, рано утром, меня будил крик соседки. Она молотила в дверь и истошно вопила:
— В тридцать пятом квартале гречку дают! По килограмму в руки!
Бабушка робко смотрела на меня и спрашивала:
— Может вместе сходим?
Откуда ей было знать, что стоять в очереди за гречкой очень даже весело. Очередь растягивалась далеко от дверей магазина, и в ней всегда было много детей. Мы быстро все знакомились и начинали во что-нибудь играть. Нам не нужно было, как взрослым, часами стоять, соблюдая очередность.
Одна девочка, из такой очереди, научила меня делать «секретики». Нужно было выкопать ямку под деревом и положить туда фантик от конфеты или листочек от дерева. Сверху, на середине фантика расположить бусинку или цветочек. Все это прикрыть бутылочным стеклом и снова закопать. Хорошо запомнить место, и показывать «секретик» только самым близким подружкам.
Но больше всего, в таких очередях, мне нравилось, когда кому-нибудь из детей удавалось выпросить у родителей деньги на мороженое. Тогда все взрослые из очереди, были вынуждены трясти кошельками, считая и выкладывая нам мелочь, а мы, дружной стайкой бежали наперегонки к фургончику с мороженым.
Благодаря этим походам за продуктами, мы с Сережкой придумали новую игру. Бабушке на пироги нужны были яйца, а яйца продавали только изредка и давали по десятку в руки. Поэтому, это был единственный продукт, который бабушка от нас прятала. Как только она уходила из дома, мы начинали искать яйца. Мы их находили в самых неожиданных местах, с радостными воплями отваривали себе по яйцу, и тут же съедали. Последняя часть игры мне нравилась меньше всего: яйцо не лезло в горло и приходилось проталкивать его водой.
Вечером, когда темнело, Сережка шел гулять. Он вообще любил гулять вечером, потому что днем стеснялся веснушек. Веснушки мне нравились, они очень даже ему шли, но доказать это Сережке было невозможно.
Когда он уходил, я начинала ходить кругами вокруг бабушки, выразительно глядя на дверь, и громко, завистливо вздыхала. Иногда бабушка не выдерживала и говорила:
— Ладно уж, иди. Только от Сережки не на шаг!
Не отходить ни на шаг от Сережки было очень сложно. Я забегала за подружкой Леной и мы подкрадывались к лавочке, на которой сидели мальчишки и девчонки постарше нас. Близко подходить было нельзя, мы были «еще маленькие» и нас просто бы выгнали. Мы присаживались за куст неподалеку и подслушивали и подсматривали.
Сережка не сводил глаз с девочки Гали, из соседнего подъезда. Галя была миленькая школьница, с тугими косичками, уложенными в прическу «корзиночка». Кажется, она была отличницей, но я все равно считала ее дурой и задавакой. Мне было обидно за Сережку, она не обращала на него внимания.
Поздним вечером в компании было принято рассказывать страшилки. Кто-нибудь, из сидящих на лавочке, начинал завывающим голосом:
В одном черном-черном доме
Стоял черный-черный стол.
На этом черном-черном столе
Стоял черный-черный гроб…
Мы с Ленкой как можно ближе прижимались друг к другу, опасливо оглядываясь по сторонам. Когда же рассказчик, в конце истории, кричал жутким голосом: «Отдай мое сердце!», — мы уже были готовы сорваться с места и что есть силы бежать домой, но страх что нас все увидят, и наше место будет рассекречено, все же удерживал нас на месте.
Конечно, Сережка знал, где мы прячемся, но никогда нас не выдавал. А вот подшутил он надо мной один раз не совсем удачно.
В тот раз рассказывали историю про черную руку. И Сережка, вот уже несколько дней таскавший на эти посиделки, черную дедушкину перчатку, наконец-то, нашел ей применение. Когда я увидела руку в черной перчатке, приближающуюся ко мне, я забыла и про Ленку, и про секретное место, и вообще обо всем на свете. Я неслась как ветер… пока не споткнулась и не упала.
Колени и локти я разбивала часто, но на этот раз рана была такой большой, что бабушка решила ее перевязать.
Утром я вскочила с кровати, и со стоном упала обратно. Бинт намертво прилип к ране, и каждое движение причиняло мне боль. Я взгромоздилась на подушки и объявила домашним, что я тяжело больна и больше никогда не встану.
Бабушка, еще вечером убедившаяся, что ничего опасного в моей ране нет, улыбалась:
— Посмотрим, что ты скажешь, когда прибегут твои друзья-подружки!
Но она ошибалась. Всем, звавшим меня гулять, я сообщала, что тяжело заболела. Я уже сама поверила, что мне нельзя вставать. Дошло до того, что Сережка потащил меня в туалет на закорках.
Бабушке все это надоело и она ушла в сад, перед уходом сказав Сережке:
— Ну, ну… Балуй ее!
Но Сережка чувствовал себя виноватым, и поэтому потакал всем моим капризам. Смотрел на меня жалостливо и таскал мне на кровать то компот, то пирожки, то книжки.
Наконец, такая жизнь мне наскучила. Сережка предложил сбегать за мороженым. Мы объединили наши капиталы, но их все равно хватало только на одну порцию.
Мороженое разделили пополам и Сережка предложил:
— Давай, кто быстрее съест!
Я недолго думая, тут же запихала свою половину в рот. Когда от моего мороженого ничего не осталось, Сережка начал меня дразнить своим целым куском.
— Так нечестно! — заорала я, соскочила с кровати и побежала за Сережкой.
— А как же нога? — засмеялся Сережка.
Я с удивлением посмотрела на ногу, она не болела.
— Ладно, держи! — Сережка протянул мне свое мороженое. А я без зазрения совести его съела.
Когда мы переехали на юг, то взрослые решили, что глупо увозить ребенка летом с моря в какой-то там Горький. Я знала, что совсем не глупо, но убедить в этом взрослых не могла.
Летом я часто лежала на морском берегу, и с тоской смотрела на самолеты, вылетающие из адлерского аэропорта. Я знала, что какой-нибудь из них обязательно летит в Горький. В город, до которого так далеко, и в котором живет мой лучший в мире старший брат — дядя Сережа.
Запись История следующая. Мой старший брат — дядя Сережа впервые опубликована на сайте Просто Сочи.
