Вот наконец я и увидел эту статую, о которой Бенвенист в «Словаре индоевропейских социальных терминов» пишет, что в ней лучше всего, что есть, узревается царственный сияющий простор – суть бога неба, каковым по самому своему
имени является Зевс-Юпитер. На пьедестале бесконечное царящее простирание, создающее день: олимпийскую синеву над всем, над чем поднята эта рука.
Однако в фигуре бога из Национального археологического музея в Афинах ещё много всего, с учётом того, что небо ведёт себя по-разному, в том числе неся огонь и шторм.
Только ради одной этой статуи стоило приехать в Афины, но, конечно, ею дело не ограничивается. В музее заметно отношение к ней как к жемчужине коллекции – на фоне даже таких экспонатов, как микенское золото Шлимана или фрески Тиринфа. Дискуссию же, Зевс это или всё-таки Посейдон, не приходится считать существенной – для классического периода, когда работал автор статуи, они достаточно условно различимы. Дистанции, разделяющие два культа в неизвестном прошлом, преодолены. Посейдон, чьё имя в отличие от зевсова, этимологически не прослеживается, во времена Гомера и Гесиода побратался с олимпийским царем. Как следует из
солнечного текста о воде, бог неба становится богом морей, проецируя себя и порождая эффект перемен – рябь земли, рябь воды, чтобы не добавить ещё: рябь времени. Гипостазирование неба открывает и меряет глубину. Колебатель – земная ипостась вершителя. Вслед за днем создаётся – нисходит с высоты – не только ночь, уже сквозящая в этих глазах, но цикл чередования дня и ночи.
То, что эксперт признал каноническим в образе одного бога, применимо к другому, казалось бы из иной стихии. И это симптоматично. Получается, и Бенвенист не отказал себе вглядеться в колеблющееся отражение неба на поверхности тёмной глуби. Да ведь не забудем: именно из тёмной глуби и появилась статуя, о которой речь – найденная в море. Таковы ныне пути небесного.
