Алексей Моргунов был художником неординарной судьбы. Сын выдающегося пейзажиста Алексея Саврасова выбрал для себя иную творческую траекторию: был в числе пионеров русского авангарда, дружил с Малевичем, много экспериментировал со стилями. Однако волею судеб его имя на долгие годы оказалось забытым. Третьяковская галерея попыталась исправить эту несправедливость, представив его персональную выставку «Алексей Моргунов. Среди первых». «Культура» поговорила с куратором Ириной Вакар о судьбе наследия художника, открытиях, сделанных в ходе подготовки выставки, и несохранившихся работах.
— Как возникла идея выставки?
— Даже среди музейщиков и искусствоведов немногим известно имя Алексея Моргунова. Но те, кто занимается русским авангардом, его никогда не забывали. Для Третьяковской галереи авангард — одна из важнейших тем. Мы начали открывать для публики забытые имена еще в конце 80-х годов: выставки Филонова, Малевича, Кандинского, Поповой, Лисицкого — нам удалось показать практически всех крупных художников, остался, по сути, только Моргунов. Он принадлежал к первому поколению художников-авангардистов — пионеров этого движения, но у него не было ни одной персональной выставки, ему не посвящена ни одна монография. Поэтому каталог, выпущенный к нашей выставке, мы рассматриваем как коллективную монографию. Сама выставка получилась довольно скромной, около 40 работ, но она дает представление о том, каким мог бы стать показ его искусства во всей полноте, если бы нам позволили обстоятельства.
— Расскажите о судьбе наследия Моргунова.
— Его работ почти нет в частных собраниях. В советское время коллекционеры не покупали авангардистов. Исключением были Николай Харджиев, Георгий Костаки — великие люди, понимавшие важность современного искусства. Так работы Моргунова оказались в Салониках, в Музее искусства модернизма, созданного на основе части коллекции Костаки. В коллекции Третьяковской галереи есть вещи Моргунова, купленные у его вдовы, хотя самые лучшие работы нам подарил тот же Костаки. В амстердамский Стеделейк-мюсеум произведения Моргунова попали через Харджиева, который тоже получил их у вдовы художника. Его работы покупал также Игорь Савицкий, основатель Нукусского музея. У него была мощная интуиция: он ездил по родственникам художников и брал буквально все: как тот же Костаки, который приобрел у наследников Клюна и Поповой все почеркушки и архивы. Таким образом огромное количество работ Моргунова попало в Нукус. К сожалению, мы не смогли привезти их на выставку — как и вещи из Салоник и Амстердама. По одной работе прибыло из Калуги, Ярославля. Большое достижение для нас — вещи из Курска: там замечательное собрание. Мы постарались достойно представить все периоды творчества художника.
— Как получилось, что Моргунов оказался в тени своих более успешных товарищей — того же Казимира Малевича?
— Одна дама, Варвара Малахиева-Мирович, знавшая Моргунова в юности, оставила о нем небольшие воспоминания. Она кокетливо рассказывает, как он был в нее влюблен — худой, скромный подросток, с длинными волосами, похожий на монастырского служку. И делится одним тонким наблюдением: он был до дикости застенчив и от застенчивости «отрывисто-грубоват». Именно такие — хрупкие, немногословные люди порой публично ведут себя вызывающе, даже нагло. Товарищи Моргунова умели выступать на диспутах — например, Малевич и Татлин. Филонов и вовсе гипнотизировал публику. По признанию современника, если бы он сказал: «Пойдем рушить Эрмитаж», все бы встали и пошли. Моргунов же не был публичным человеком, хотя преподавал и тоже участвовал в диспутах. Видимо, не умел говорить остро и теоретически емко — по крайней мере, в 1913–1914 году, когда эпатажные выступления русских авангардистов следовали одно за другим. Однажды они гуляли с Малевичем по Кузнецкому мосту с деревянными ложками в петлицах. Их запечатлел фотограф: улыбающийся, довольный Малевич и Моргунов, лица которого почти не видно — наклонился и закуривает. Вообще сохранилось лишь две фотографии Моргунова — эта и еще одна, более удачная, где он улыбается, она опубликована в нашем каталоге.
И вот Моргунов с Малевичем пришли на диспут «Бубнового валета», где выступал знаменитый критик Яков Тугендхольд. Моргунов послушал его, а потом не нашел ничего лучше, как сказать: «У меня от речи Тугендхольда расстроился желудок. Я такого дурака, как он…» Тут поднялся шум, и Моргунова выгнали. В итоге его запомнили именно по этому скандальному происшествию. Малевич тогда попытался вернуться к серьезному обсуждению искусства. Он очень точно сказал: «Нас обвиняют в том, что мы сумасшедшие или шарлатаны. Однако посмотрите, как сделаны наши кубистические картины. Может ли сумасшедший и шарлатан создать такую конструкцию?» И правда, кубистические вещи Моргунова — очень интересные, игровые, в них заложена возможность разных интерпретаций. Есть и просто красивые работы — как костакиевские «Цветы», которые еще недавно по недоразумению называли «Композицией с лампой», хотя на самом деле там изображена ваза с цветами.
И еще один интересный факт. Весной 1914 года Малевича пригласили в Рим на футуристическую выставку, организованную Маринетти. Очевидно, ему предложили выставить четыре картины: приглашение не сохранилось, но есть ответ Малевича, который пишет: «Надо пригласить Моргунова, у него потрясающие картины, настоящие шедевры. Если я дам две небольшие картины и еще две даст Моргунов, мы уместимся на отведенной мне площади». Малевич удивительным образом отбросил эгоизм и тщеславие, свойственные художникам: на первый план вышли дружеские чувства. Кроме того, он был идейным человеком — а значит, эти вещи ему действительно нравились, и он решил, что это настоящий футуризм, достойный того, чтобы его показать римской публике.
И все же кое-что отличало Моргунова от Малевича, Татлина, Ларионова, помимо скромного характера. Прежде всего, он не хотел создавать свой «изм». В то время каждый мечтал придумать что-то новое, найти идею, которая стала бы универсальной, хотя в итоге все превращалось в личный «изм» — будь то лучизм или супрематизм. А Моргунов просто внедрился в систему, в которой существовало мировое искусство, и действовал в ее рамках — и при этом постоянно находился в поиске, не боялся новизны.
Вообще он генетически был связан со второй половиной XIX века — будучи родным сыном знаменитого живописца Алексея Саврасова. Начинал с лирического пейзажа — совершенно реалистического, и в то же время, как почти все авангардисты, осваивал новейшее французское искусство: тогда считалось, что именно в этом заключается прогресс, движение к новому. Авангардисты верили, что искусство идет каким-то своим путем. Как писал Малевич: «Нравится или не нравится — искусство об этом вас не спрашивает, как не спросило, когда создавало звезды на небе». Иначе говоря, искусство существует само по себе, и нужно прислушиваться к нему, улавливать его ход. Моргунов, кстати, одним из первых побывал в Париже — до него туда ездил Ларионов, который провел в столице Франции несколько месяцев. А Моргунов, видимо, прожил там несколько дольше. Его ранние парижские вещи — совершенно замечательные: именно они открывают выставку. Например, картина «Париж»: я предполагаю, что она висела в московской студии Моргунова, открытой по примеру парижских студий. Художники вносили небольшую плату и приходили рисовать обнаженную модель. К Моргунову заглядывали даже именитые мастера: например, в последние месяцы жизни приходил Валентин Серов — ему хотелось порисовать вместе с молодыми художниками. Возможно, именно про «Париж» он сказал: «Картина хорошая, но уж больно французская». На что Моргунов ответил: «Влияний не избежать, и уж лучше французское, чем немецкое». И так считало большинство авангардистов.
В это время Моргунов сблизился с Ларионовым, вступил в группу «Ослиный хвост», культивировавшую обращение к лубку, иконе, русским сюжетам, и решил переориентироваться: начал писать лавки, торговок, мясников. Он выработал другую манеру — во многом похожую на Ларионова, но уже не фовистскую, протокубистскую, острую, характерную для парижских вещей, а более свободную, игровую. Следующим этапом стал кубизм. Об этом периоде мы знаем мало, поскольку архивов художника почти не сохранилось. У нас нет сведений, что он делал, например, в 1912 году. Вроде бы еще раз ездил в Париж — так он пишет в одной анкете, но непонятно, где найти подтверждение этому сообщению. Так или иначе, Моргунов познакомился с кубизмом и начал остро и оригинально работать в этой манере. А потом они с Малевичем решили идти к беспредметности. Моргунов даже пишет, что у них обоих возникла идея квадрата. Действительно, у него в живописи тоже встречается квадрат, но совсем не такой, как у Малевича. Моргунов не смог принять полную беспредметность, и в этом смысле они с Малевичем разошлись во взглядах. В 1915 году они вместе жили на даче в Кунцево, Малевич писал «Черный квадрат» и создавал свои супрематические вещи; с ними также жил Алексей Крученых. Малевич свои произведения ему не показывал — их видел только Моргунов. В какой момент между ними начались разногласия? Считается, что «Черный квадрат» создан в мае — начале июня. В сентябре Малевич пишет Матюшину: «Моргунов совсем сдал и пришел в ужасное состояние». Вероятно, у него случился нервный срыв. В целом, это поддается объяснению: твой друг решил идти своей дорогой, планирует написать 40 полотен, организует выставку, а ты хочешь двигаться совсем в другом направлении. Однако у известной исследовательницы творчества Малевича Александры Шатских возникла другая гипотеза. Она пишет о ней как об установленном факте, хотя это совершенно не так — мол, поскольку Моргунов был сыном Саврасова, то у него, как и у отца, были проблемы с алкоголем, поэтому он запил и долгое время не работал. Доказательств этому нет. Существуют разные версии, отчего умер Моргунов. Малахиева-Мирович, которую я уже упоминала, пишет, что у него болела печень. Но в эти годы она с ним не общалась и знает об этом по слухам. А вот Клюн, знавший его довольно близко, утверждал, что Моргунов в одной из командировок подхватил злостную лихорадку. В любом случае, если посмотреть на его поздние вещи — а Моргунов ушел из жизни всего в 50 лет, — можно убедиться, что у него не было в конце жизни кризиса, угасания или деградации, как у его отца.
— В каталоге воспроизведены несохранившиеся работы Моргунова. Расскажите об их судьбе.
— Их было, видимо, значительно больше, чем нам известно. Большинство из этих картин приобретал Наркомпрос, в основном в 1919 году: в закупочную комиссию входил Малевич и другие авангардисты. Но до этого, в 1917 году, работы Моргунова фотографировали для того, чтобы воспроизвести в журнале «Супремус». Этот журнал задумал и редактировал Малевич, он был уже готов, но грянула революция, и издать его не удалось. Но куда потом исчезли сами произведения, до сих пор неясно.
— Как развивалось искусство Моргунова в советское время?
— Он много работал в Наркомпросе, преподавал и, видимо, на какое-то время отвлекся от искусства. А потом почувствовал, что нужно возвращаться к предметности. В 1928 году прошла выставка «Современное французское искусство», которая произвела на всех огромное впечатление. Художники поняли, что кубизм и конструктивизм отчасти ушли в прошлое. Их очень увлекла Парижская школа, сюрреализм, метафизическая живопись де Кирико. Они увидели, что многое в нашем зрительном, визуальном опыте еще не использовано. Моргунов хотел найти язык для новой фигуративности, но при этом, как все авангардисты, стремился к актуальности: художники его круга не хотели сидеть в башне из слоновой кости. Они считали, что искусство должно быть действенным, связанным с жизнью. Моргунов писал натюрморты, порой напоминавшие позднего Брака, а иногда — совершенно необычные. Изображал странные, ни на что не похожие деревенские мотивы. В общем, постоянно находился в поиске. Ему было присуще главное качество авангардиста — динамическая эволюция, развитие. Он никогда не останавливался и чувствовал, что искусство может дать очень многое.
— Почему у Моргунова не было «персоналок» до нынешней выставки?
— Организацией такой выставки надо заниматься самому: вероятно, у него не было особого желания или энергии. В 1935-м он умер — в тот же год, что и Малевич. На другой день после смерти Моргунова состоялось заседание президиума МОСХа, на котором постановили подготовить его персональную выставку. Однако никаких сведений о том, что она состоялась, у нас нет. Вероятно, его вдова не была достаточно активной, друзья — одних не было в живых, другие были немолоды и не у дел. Первая большая статья о Моргунове вышла в 1974 году: ее автором была неизвестная нам искусствовед Обольсина, которая воспроизвела со слов вдовы биографию художника; было также напечатано несколько его картин. В последние годы появилось еще три-четыре статьи — и все.
— Во время подготовки выставки были сделаны какие-нибудь открытия?
— Некоторые фотографии для нас нашел Андрей Сарабьянов — не только выдающийся специалист по авангарду, но и собиратель документов. Мой сокуратор Игорь Смекалов работал в архивах и обнаружил тексты выступлений Моргунова на конференциях — уже в советское время, а также его анкеты. Это особенно важно, поскольку, повторюсь, бумажных архивов Моргунова не сохранилось. Еще Андрей Сарабьянов нашел портрет Клюна, на котором, как он считает, изображен Моргунов, и мы поддерживаем его точку зрения. Что касается атрибуций, в каталоге мы довольно активно меняем датировки работ, хранящихся в Нукусском музее и даже в Русском музее. Музеи бывает трудно убедить, что картину следует датировать не так, как это принято, и даже когда мы предоставляем доказательства, они не торопятся исправить дату. Поэтому в каталоге мы ставим дату, которую предоставил музей, а в скобках — ту, которую считаем правильной. Например, музей датирует картину 1910-1911 годом: между тем, она участвовала в выставке «Бубновый валет» 1910 года и была воспроизведена в журнале «Аполлон», в статье о выставке в качестве ее экспоната. То есть она очевидно не могла быть создана в 1911 году.
Что касается биографических сведений: в нашем каталоге есть статья о последней семье Алексея Саврасова. Ее автор — Татьяна Гармаш, издатель журнала «Антикварный мир», — нашла документы, доказывающие, что Моргунов не был случайно прижитым ребенком Саврасова. Во-первых, у него была сестра — младше его на пять лет. Во-вторых, Евдокия (или Авдотья) Матвеевна Моргунова после смерти Саврасова часто обращалась в Московское общество любителей художеств именно как вдова известного художника. Она просила о пособии на детей и получала его до конца жизни. Жила во Вдовьем доме при Третьяковской галерее в Лаврушинском переулке. То есть была действительно вдовой, хоть и не венчанной. Иначе говоря, у них с Саврасовым была настоящая семья. Это очень важно — поскольку мы думаем, что первые уроки изобразительного искусства Моргунов получил у своего отца. Он учился в Строгановке всего два с половиной года, потом сам преподавал, великолепно рисовал. То есть это был настоящий мастер, и все это признавали. Скорее всего, отец дал ему какие-то крепкие навыки. В общем, это очень интересная статья, которая вносит большой вклад в понимание того, как складывался быт семьи Моргунова, ведь они жили в бедности, почти в нищете. И ему, вероятно, часто бывало неловко за своего отца, и в то же время он, наверное, его ценил и любил. Мы пытаемся реконструировать жизнь и личность этого художника, сложности его характера, о которых можем только догадываться, поскольку не осталось письменных источников.
— У Моргунова не было потомков?
— Мне кажется, были. Я помню, как вдова предлагала картины Третьяковской галерее — в то время я уже была сотрудником — и у меня осталось смутное впечатление, что у нее была дочь. Но вместо того, чтобы все записывать, я по молодости лет это упустила, поскольку занималась другими художниками. Еще недавно была жива сотрудница галереи, переписывавшаяся со вдовой художника, сохранилось письмо 1970-х годов, где вдова обращается к ней «милая Олечка». Я звонила этой сотруднице, но она старше меня... В последние годы в интернете начали появляться материалы о Моргунове, и мне хочется, чтобы им заинтересовались как можно больше людей. Ведь важные данные иногда всплывают совершенно неожиданно. Когда мы начинали собирать книгу «Малевич о себе. Современники о Малевиче», мы думали, что сохранилось очень мало сведений — буквально какие-то кусочки, осколки. Почти никого из современников уже не было в живых. Например, существовала легенда, что Клюн уехал в эвакуацию с чемоданом, в котором были воспоминания, письма Малевича. И когда он вышел из поезда на минуту за кипятком, у него украли чемодан. Оказалось, что все это неправда: рукописи не сгорели! Андрей Сарабьянов опубликовал и письма, и подробнейшие воспоминания Клюна о Малевиче. В итоге нам удалось собрать много бесценных сведений и фотографий. Правда, тогда все это делалось на волне энтузиазма: огромное количество людей внесли в исследование свою лепту. Сейчас в этом плане стало сложнее, да и Моргунов не такая известная фигура. И все же это потомок знаменитейшего, любимейшего русского пейзажиста, самобытный, талантливый, тонкий художник, и нам хотелось бы, чтобы публика Моргунова тоже полюбила: безусловно, он этого достоин.
Выставка работает до 26 января 2025 года.
Фотографии: предоставлены пресс-службой Третьяковской галереи и (фото на анонсе) Сергей Ведяшкин/АГН "Москва".
