Серафима, с чего началась «Ледяная синева»?
С блатных песен. Мы выбрали несколько композиций, которые потом вошли в спектакль: «Оп, мусорок», «На Богатяновской» и еще парочку. Мы занимались только музыкой и понятия не имели, куда нас это приведет. Просто наслаждались процессом и не боялись идти в неизвестность, ведь во главе был Олег Глушков, а с ним ничего не страшно. Часть песен впоследствии отвалилась, была, например «Майка голубая», ее пел Сергей Кирпиченок, но потом придумалось, что его персонаж не будет разговаривать. Он только крякает.
Кирпиченок играет главного героя — сыщика Козлодоева. Из либретто спектакля можно узнать, что Козлодоев расследует преступление — но какое, понять очень сложно.
Для меня этот спектакль наполнен образами с определенными смыслами. Но я не уверена, что их можно — и нужно — облекать в слова. Из театра «Около» Юрия Погребничко многие тоже выходят со словами, что они ничего не поняли. А я плачу постоянно на этих спектаклях и что-то понимаю — причем совершенно необязательно то, что закладывал режиссер. Возможно, я случайно считываю эти образы или они всего лишь попадают в мое настроение. Но ведь попадают.
«Ледяная синева» — сильный спектакль. Пусть прочитав это интервью, все остальные режиссеры меня убьют, но это мой самый любимый спектакль «а39». Естественно, его не каждый будет понимать, это такой жанр, такой язык. Но когда я на сцене танцую «Яблочко» в замедленном ритме, и звучат одновременно «Ходит дурачок по лесу», «Катится-катится голубой вагон» и «Очи черные», мой культурный код взрывается и мурашки бегут по телу.
Что за песню вы в конце поете?
Ремикс DJ OID на «Луч» Жанны Агузаровой. Это одна из моих любимых песен. У нас в ГИТИСе был дипломный спектакль «Три сестры», где я играла всех трех сестер, и в конце Ольга пела «Луч». И «Луч» меня снова нашел. Я его еще и на фестивале Outlinе спела, Андрей, автор ремикса, предложил выступить с ним.
Вы рассказывали, что когда поступили в музыкальную школу, у вас не было ни слуха, ни голоса. Как вы их развили?
Меня отдали на фортепиано лет в 5 лет или даже раньше. В этом возрасте про данные еще ничего не понятно. Потом я пошла в музыкальную школу на музыкально-театральное отделение. Там фортепиано и вокал были обязательными предметами.
Это был ад. Я не попадала ни в одну ноту. Педагог по фортепиано говорил: «Единственное, что у нее есть — это руки. Руки очень хорошие. Но она ничего не может с ними сделать!». Мою маму водили на занятия, чтобы показать, что у меня ничего не получается. Я обижалась и на себя, и на всех вокруг. И в 10 лет решила, что это нужно исправлять. Всё лето я провела так: каждый день по пять часов играла одну ноту. И слушала. Сегодня эту ноту, завтра другую. Придумывала себе еще задания для развития слуха. Два лета я проводила этот эксперимент — и я это сделала. Сейчас у меня почти абсолютный слух. И я пою.
А на фортепиано вы продолжаете играть?
Все-таки травму мне музыкальная школа нанесла. Поэтому лишний раз я не говорю, что я умею это делать.
Насколько я понимаю, Олег Львович Кудряшов старается набирать в свою мастерскую студентов, у которых есть музыкальные способности.
Первое, что мы от него услышали на занятиях, — что сейчас артист синтетический. Он очень много всего должен уметь. И танцевать, и петь, и играть на инструментах. Но главное — волю иметь, чтобы, если ничего из этого не можешь, научиться.
Вы пели на поступлении?
У меня сложная история. Я поступала три года. В основном меня сбрасывали уже на последнем этапе. Так что когда я поступала к Кудряшову, нервы были уже на пределе. Помню, мне кто-то из моей музыкальной школы тогда сказал: «К Кудряшову? Никогда не поступишь, он любит музыкальных». Я не знаю, может, они просто не любили меня в этой школе? (Смеется.) Потому что на курсе я была одной из самых музыкальных девочек — вместе с Бетси Дамскер и Дашей Балабановой.
Поступить мне в итоге помогла Муся Тотибадзе. Она была еще студенткой и зашла послушать десятку, где я читала. Все педагоги решили не пропускать меня на следующий тур, но Мусе я очень понравилась, она выкрала мне новую анкету из деканата и привела показаться самому Кудряшову. Я зашла с кучей инструментов — саксофоном, скрипкой, хангом. Обложилась ими и заплакала. Олег Львович попросил прочитать одно стихотворение, и на этом всё закончилось. Я поступила. Но он попросил меня похудеть, и я скинула за лето 10 килограммов.
Это требование вас не смутило?
Нет, вообще не смутило. Мне очень нравится в Олеге Львовиче его честность. Актрисе нужно выглядеть хорошо. И он всегда об этом прямо говорит. Или однажды он рассердился и сказал: «Моя мастерская — это бренд. Вы не можете так себя вести».
А вы что-то не так сделали?
Видимо. Но наш курс — это что-то особенное. До сих пор когда мы собираемся все вместе, воздух электризуется. В каком-то интервью Олег Львович говорит, что мы анархисты, и мне кажется, что это действительно так.
Первый спектакль — «Толстая тетрадь» — у нас появился очень рано. Про него есть легенда. Кудряшов очень много отчисляет. А Сережа Кирпиченок и Влад Медведев на первом курсе были очень похожи. Их и сейчас кто-то может перепутать, хотя они уже очень разные, но тогда они были как две капли воды. И Кудряшов сказал: «Давайте выбирать, кого оставляем». Но Татьяна Тарасова возразила: «Нет, мне нужны два близнеца, я буду делать "Толстую тетрадь"».
На первом курсе мы показали маленький кусочек, на втором выпустили спектакль. Изначально он шел три с лишним часа, потом сократился. На четвертом курсе мы показали его Евгению Витальевич Миронову. И он взял этот спектакль в Новое пространство Театра Наций.
Недавно у вас там появилась еще одна работа: Мурат Абулкатинов поставил спектакль «Десять посещений моей возлюбленной» по роману Василия Ивановича Аксенова. А до этого вы ездили в экспедицию на родину автора — в деревню Ялань Красноярского края.
Это была идея Евгения Витальевича. Он удивительные вещи порой придумывает. Например, в декабре мы ездили в Питер на четыре дня с курсом — смотреть спектакли Льва Додина, Андрея Могучего. Со Львом Абрамовичем у нас даже была творческая встреча.
До Ялани дорога подольше будет.
Пять часов лета до Красноярска, оттуда 7-8 часов на машине, и ты в Ялани. А за ней до Норильска глухая тайга. В деревне живет человек 15 — а раньше было две тысячи. Водопровода нет, хочешь помыться — топи баню. И вот так мы жили там неделю. Иногда соседи говорили: «К лесу не ходите, там медведи рядом».
Василий Иванович с вами был?
Да. Он полгода живет в Питере, полгода — в Ялани. Однажды он говорит: «Я вас сейчас отвезу в Черкасы». Мы проезжаем 12 километров (как написано в романе) и видим огромный кусок поля, заросший кустами, где стоит огромный крест. И это, конечно, впечатлило очень сильно. В романе Черкасы густо населены, там столько всего происходит. И вот ты приезжаешь и видишь эту пустоту. Мы пропитались тоской по умирающей деревне. Я даже думала дом там купить. Будем ездить в Ялань, чтобы она не умерла до конца!
Вы с Муратом Абулкатиновым уже работали в «а39» — он поставил «Июльский дождь» по сценарию фильма Марлена Хуциева. У вас там главная роль — Лены. Как вы думаете, почему Мурат выбрал именно вас?
Потому что мы с ней похожи. Когда меня номинировали за эту роль на Премию Художественного театра, мой однокурсник и тоже участник «a39» Лев Зулькарнаев мне написал: «Холодная Гощанская в жизни и на сцене уже сработала. Теперь нужно что-то менять».
Лена тоже холодный человек, по сути, потому что у нее всё происходит внутри. В этом мы с ней действительно схожи. Что ее волнует? Одиночество в окружении множества людей. Ты чувствуешь себя одиноким в большой компании. Ты не понимаешь, кто ты, куда тебе идти. Еще наложилось, что мы начали делать этот спектакль через месяц после окончания ГИТИСа. И вот ты один, ты не знаешь, что дальше, вокруг масса людей, которые что-то всегда говорят, но эти речи не имеют никакого смысла. И это превращается в бег по кругу — в спектакле есть момент, когда я физически бегу по сцене.
Лена может куда-то прибежать?
Конечно. Благодаря Жене. Он появился и своими телефонными звонками ее «разбудил». Она что-то поменяла. Я думаю, что, возможно, дальше она и будет жить иначе. Хотя режиссер уверен, что это предательство: нельзя приходить в жизнь человека, говорить, что нужно жить по-другому, что-то разрушать и уходить.
Вы думаете, он не появится больше?
Мне кажется, нет. По крайней мере, Женя, каким его делает Влад Медведев. И зная Влада. (Смеется.) Он же говорит: «Я собираюсь с мыслями». И он будет еще долго собираться.
Но он же сам ей звонит.
Это мне тоже, кстати, очень знакомо — можно быть на связи очень долго и даже видеться, но когда дело доходит до настоящей встречи с человеком, когда нужно впустить кого-то в своей внутренний мир и посмотреть в чужой, думаешь, ну нет, давай не сегодня, и прикрываешься остротами, шутками. В спектакле есть текст: «Знаете, Лена, что-то я устал, всё время приходится острить». А не острить невозможно, это уже привычка. Мы разучились говорить откровенно. Я думаю, что Женя боится настоящих чувств. Он гуляет, веселится, прикрывается.
Так вы послушались совета Льва?
Я пытаюсь.
У вас удивительный монолог в другом спектакле «а39» — стендап-концерте «Приоткрытый микрофон». Он о том, что мужчина — волк, мужчина — охотник. И женщина не должна делать первый шаг. Она птичка, которую охотник должен застрелить. Откуда это вообще взялось?
Когда Григорий Эдуардович Добрыгин преподавал в Мастерской Кудряшова, он удивительным образом придумывал новые формы для классических, школьных разделов. Например, раздел «Наблюдения». Предыдущий курс наблюдал за YouTube, и из этого вырос спектакль «YouTube / В полиции». А мы наблюдали за дирижерами. К нам приходил дирижер из Большого театра. Он с нами занимался дирижированием. Мы приносили наблюдения за интервью дирижеров, которые находили на YouTube. И получился спектакль «Всё, что вы хотели знать о дирижировании».
Когда начался карантин, Григорий Добрыгин предложил заниматься стендапом. Пригласил комика Артура Чапаряна. Они давали разные задания: «Я и моя семья» или «Я и карантин». И нужно было постоянно приносить новые тексты. Однажды нам сказали написать стендап от лица персонажа «Гамлета». Я выбрала Офелию и сочинила монолог о том, как привлечь мужчину.
На первом курсе у меня была подруга. Вот это «мужчина — волк, мужчина — охотник» она говорила на каждой встрече. Всё время выстраивала тактики поведения — что нужно делать, чтобы завоевать определенного мужчину. Мне это казалось диким и смешным — как можно придумать какое-то правило и точно ему следовать, чтобы привлечь какого-то мужчину?
Скорее всего, никак. Но номер получился феерическим, можно гордиться.
Я очень горжусь «а39». Мы сделали гигантский рывок за год. У нас выросла аудитория, выпускаются премьеры, у нас классный буфет — коллаборация с Кривоколенным. Он работает и после спектаклей, кстати. Меня вдохновляет наша команда — Григорий Эдуардович, директор Женя Негодяева, арт-директор Юра Степанцев, продюсер Антон Курильчик. И, конечно, наш курс. Мы все-таки очень дружны. Делать театр с ними намного легче, интереснее.
Вы никогда не хотели пойти в уже существующий театр?
Мне очень важно быть свободным человеком. Я начинаю затухать и умирать, когда я делаю работу, которая меня не будоражит. Возможности отказаться от работы в репертуарном театре мало. А «а39» — это свобода.
У вас не очень большая фильмография — но там есть фильм «Ветер» Сергея Члиянца по сценарию Петра Луцика и Алексея Саморядова. Он должен скоро выйти.
Да, небольшая. Бывает, я отказываюсь от проб или проектов. И дело тут совершенно не в самоуверенности. Возможно, я когда-нибудь об этом пожалею, но пока прошло только два года после выпуска из ГИТИСа, и я еще мечтаю сделать что-то великое. (Смеется.)
Что касается «Ветра», этот проект меня зацепил. Уже из-за авторов сценария сомнений не было, что мне это интересно. Ты соприкасаешься с великими в этот момент. Сами съемки были очень смешными и трогательными. У меня было ощущение, что мы находимся на территории такого сотворчества, какое в кино себе нельзя представить. Например, художник по гриму сидел у плейбэка и проверял, равномерно ли дует ветер. Я в каком-то интервью уже говорила, что великий автор диктует свои законы. И это были настоящие Луцик и Саморядов даже в нашем съемочном процессе. Абсурд на абсурде.
Какое российское кино вам нравится?
«Страна ОЗ» Василия Сигарева. Я думаю, что это один из лучших русских фильмов. Я его много раз пересматривала. То, что делают Руслан Братов, Соня Райзман, Антон Ермолин, мне тоже очень нравится, хотелось бы с ними поработать.
Я люблю авторское кино, но я не сноб, народные хиты тоже вызывают у меня уважение. Фильм «Горько» я считаю отличным. Или недавний блокбастер «Сто лет тому вперед», где сыграла наша однокурсница Даша Верещагина. Мне кажется, это очень качественная работа.
Еще я очень люблю документальное кино. Я смотрела всё, что сделали Расторгуев и Костомаров, последним был «Дикий, дикий пляж. Жар нежных». Я не смогла за один присест досмотреть, мне так плохо было. Очень тяжелое кино. Но я ими восторгаюсь. Когда я, сидя в центре Москвы у себя дома, включаю этот фильм, я вспоминаю, где я вообще-то живу. И что у меня болит. И откуда мы все сюда пришли — вот оттуда.
Я иногда думаю — как было бы здорово, если бы диалоги в игровых сценариях писали документалисты или журналисты.
Почему?
Я очень обозлена на некоторые сценарии, которые мне присылают. Идея может быть классной, но она так исполнена, что хочется это разорвать в клочья. Ужасно прописанные диалоги, неживой язык, которым люди не разговаривают.
У меня есть приятель — бывший журналист Семён Закружный. У него живой язык, грамотный, естественный, отражающий нашу реальность. Он иногда выдает такие филологические перлы, что я думаю: «Дай мне этот текст. Я его сыграю».
