В Московском доме музыки 18 октября пройдет творческий вечер Владимира Познера. Известный журналист и телеведущий поделится своим мнением о самых актуальных событиях и как всегда откровенно ответит на любые вопросы. «Лента.ру» побывала у него в гостях и поговорила о политике, о жизни, о судьбе.
Представляем выдержки из интервью. «Лента.ру»: Вы живете в России уже 60 лет. Она стала вам родиной.
Владимир Познер: Нет. Не может страна стать родиной, если ты приехал уже практически взрослым. Мне шел 19-й год, я не знал русского языка. Наверное, страна может стать домом, но родиной она никак не может стать. Мне так представляется. Если бы я приехал совсем маленьким — тогда да. Тогда это проще.
Где же ваша родина?
Скорее всего, между Парижем и Нью-Йорком. Я себя чувствую совершенно дома во Франции, если говорить о стране. А если говорить о городе, то город, в котором я вырос и сформировался, — это Нью-Йорк. Это мое место. Это сложно, но так получилось в моей жизни. Иногда я завидую людям, которые никогда не сомневались в том, кто они и где их родина. Но у меня такая вот ситуация.
Что у вас в России, кроме работы на телевидении и ресторанного бизнеса?
Ну, я не бизнесмен. Мы с братом открыли этот ресторан («Жеральдин» — прим. «Ленты.ру») в честь нашей мамы, и занимается им мой брат. Для него это бизнес, а я только поучаствовал в том, чтобы получить для него место. В России я занимаюсь исключительно журналистикой, что меня здесь и держит. Еще семья. Моя жена москвичка, и для нее эта страна — ее страна. Но если бы я больше не мог работать, я бы, вероятно, уехал. Не по каким-то политическим мотивам или в качестве протеста — просто в Париже мне комфортнее. Там я больше чувствую себя дома. Это миллион мелочей: то, как люди ходят, как они разговаривают, как улыбаются. Это атмосфера. Это когда ты сразу чувствуешь, что это твое...
Вы политический журналист?
Я не понимаю, что такое неполитический журналист. Если человек пишет статьи о кино, то какой он журналист — он кинокритик. Для меня журналист — это человек, который занимается информацией общественно-политического характера, обращает внимание общества и власти на то, что не в порядке в стране, стремится максимально честно и объективно информировать свою аудиторию о том, что происходит. Я так понимаю журналистику.
Сегодня в России есть место для такой максимально честной и объективной журналистики?
Это всегда было непросто. Сейчас проще, чем в советское время, но все равно очень трудно. Я неоднократно говорил, вызывая раздражение некоторых людей, что сегодня в России нет журналистики. Нет четвертой власти, которая реально влияла бы на ход событий и обращала бы внимание других властей на то, что не в порядке. Учитывая некоторую авторитарность власти, то, что она прямо или опосредованно контролирует СМИ, быть журналистом трудно. Нет ГУЛАГа, куда тебя упекут, и нет Сталина, по воле которого тебя расстреляют. Но ты можешь легко потерять работу, можешь подвергаться серьезному давлению, даже физическому. Когда я разговариваю с молодыми, которые спрашивают меня, стоит ли идти в журналистику, я говорю, что не стоит. По крайней мере, очень хорошо подумайте.
Вас это не обескураживает? Руки не опускаются?
Как видите, нет. Мне, наверное, повезло. У меня есть определенная репутация, некоторая популярность. Люди меня узнают на улице и в аэропортах. Многие подходят и благодарят меня за то, что я делаю. У меня есть обратная связь. Я понимаю, что все это востребовано. И меня это очень поддерживает. Поэтому руки не опускаются, хотя особой надежды на скорое изменение ситуации нет...
...Был такой фельдмаршал Герман Геринг, который незадолго до того, как покончить с собой в камере нюрнбергской тюрьмы, дал интервью американскому журналисту. Он сказал, что никто не хочет воевать — ни американцы, ни русские, ни немцы. Их надо только напугать. Их надо убедить в том, что им угрожают. А еще им надо объяснить, что все, кто выступает против войны, — не патриоты. И все! И неважно, где это происходит — в демократической Америке, в Третьем рейхе или в советской диктатуре.
70 лет прошло, а до сих пор актуально…
Так он смотрел в корень. Надо напугать людей. А когда они напуганы — с ними можно делать все что угодно...
Тема номер один сегодня — военная операция в Сирии. Чего ради мы кинулись бомбить повстанцев в сирийской пустыне — не выйдет ли нам это боком?
Об этом, наверное, лучше говорить с Путиным. Но, к сожалению, он пока не идет ко мне в программу. Для себя я так пытаюсь ответить на этот вопрос. Является ли ИГИЛ угрозой для России? Да! И в гораздо большей степени, чем для Америки. Во-первых, все это ближе к нам. Во-вторых, у нас большое мусульманское население. И, наконец, ИГИЛ — это реальный терроризм, который навязывает иную веру силой. Надо этому сопротивляться? Полагаю, что надо. Уже понятно, что разговаривать с ними бессмысленно. Какой остается вариант? Силовой.
С другой стороны, Запад проявляет нерешительность, и совершенно понятно, что никакого плана у этого Запада нет. Ничего не происходит. Россия здесь может показать, что она действует и у нее есть конкретная позиция. Оставьте пока Асада, давайте сейчас решать вопрос с террористами. Это возврат того влияния, которое было потеряно с развалом Советского Союза. Так что геополитические мотивы тут есть несомненно. Но Путин очень жестко сказал, что наземной операции там не будет. Могут ли туда поехать добровольцы? Наверное, могут. Вполне это допускаю. Но я думаю, что никакого второго Афганистана не будет, потому что мы не полезем туда со своими войсками.
Как люди на Западе относятся к российскому участию в сирийских событиях?
Представьте себе французов, потрясенных историей с расстрелом Charlie Hebdo. Они наконец увидели, что есть страна, способная дать этим подонкам в глаз. Если удастся отбросить ИГИЛ, это будет колоссальным плюсом для России с точки зрения народов. Олланд может говорить что угодно, но отношение рядового француза к России будет очень позитивным.
Судя по вашей обширной коллекции вин, вы любите этот напиток?
Я вообще очень люблю выпить и хорошо разбираюсь в вине. И не только. Очень люблю виски. Хорошо делаю коктейли, хотя сам предпочитаю чистые напитки. День прошел, а я ничего не выпил — это как-то не очень. Могу за ужином легко выпить бутылку вина. Не каждый день, конечно, но бывает.
Сигары все еще курите?
Нет, почти не курю. Сигареты я перестал курить в 1989 году, но перешел на сигары. Сейчас курю крайне редко, после очень приятного ужина могу себе позволить. Дело в том, что я начал очень сильно кашлять, мне сделали снимок во Франции и нашли там какое-то затемнение в легком. Я, честно говоря, сильно тогда перепугался. В итоге ничего опасного не нашли, но я подумал, а действительно ли мне это так надо. Ну, и в последние годы я, можно сказать, не курю.
Вам 81 год. Вы курили большую часть жизни. Можете себе позволить хорошие сигары, и у вас ничего не нашли. Я бы не бросил.
Вы знаете, я хоть и атеист, но подумал, что береженого бог бережет (смеется) . Поэтому я решил, что больше не буду...
Беседовал Роман Уколов
