Режим самоизоляции Владимир Познер не нарушает. Сидит послушно дома, перебирает книги, читает и раз в неделю отлучается в Останкино записать эфир авторской передачи. Тем благоприятнее обстановка для разговора по душам, к которому российского ведущего склонил украинский журналист Дмитрий Гордон. «КП» приводит самые важные выдержки беседы.
ПРО ЛЮБИМУЮ СТРАНУ
«Какую страну люблю больше? Наверно, Францию. Хотя очень-очень люблю Нью-Йорк. И когда меня спрашивают, отвечаю - вы можете выбрать: или я французский нью-йорковец или нью-йоркский француз. А живется лучше всего, на мой взгляд, в Скандинавии. Мне больше всего нравится Дания - она потеплее и почеловечнее, чуть веселее и даже хулиганистее, чем Швеция или Норвегия. Эти люди так [хорошо] живут, потому что они так это устроили. Важно это запомнить. Они не кивают на власти, она сами все сделали. Сочетание лютеранства, викингского прошлого и отказа от войн»
ПРО ПАПУ
«Я совершенно точно знаю, что у моего отца были тесные отношения с КГБ. Наши семью курировал один крупный генерал. Это было по линии разведки. Гораздо позже я узнал, что мой папа работал на них. По убеждению. Никаких денег не получал. Во время войны в Америке создали специальную организацию контрразведки, цель которой была расшифровывать советские коды. Проект Venona. Это была абсолютно секретная вещь, но их данные позже опубликовали - и в них значился мой отец. У него была кличка Платон. Он работал на советскую разведку, занимая очень высокий пост в американской кинокомпании Metro-Goldwin-Mayer. Имел обширные связи и много информации. Думаю то, что мы уехали из Америки, нас спасло».
ПРО ЧУЖДОСТЬ РОССИИ
«Да, я люблю Россию. И очень страдаю по поводу того, через что прошла Россия, и в каком она состоянии, и в каком состоянии народ. Вся моя работа направлена на то, чтоб все было по-другому. В России я - не хочу сказать, что добился - стал человеком не просто известным, но и уважаемым, любимым. Этот дар я ценю невероятно. Думаю, этого не было бы нигде больше. Но все равно я нерусский. Внутренне я чужой. В этой квартире я чувствую себя дома, у меня прекрасный дом и любимая жена. Но все-таки, когда я приезжаю во Францию, мое сердце поет».
ПРО НАЦИОНАЛЬНУЮ ИДЕЮ РОССИИ
«У России нет национальной идеи. И вообще, я не понимаю, что это. Спросите у француза, что это такое. Он не скажет. Какая-то выдумка. Да, есть какие-то основы. Для вас Франция - это?...Культура, искусство жить, получать удовольствие. У всех по-разному. Англичане будут стесняться говорить об этом. Немцы скажут - быть европейцем, у них есть комплекс на этот счет. Но это не национальная идея, это суть. В Советском Союзе была национальная идея - построение коммунизма. В нее верили, а потом разочаровались. Поняли, что это вранье собачье. Обман. И это катастрофа»
ПРО РУССКИЙ НАРОД
«Чем хуже в России, тем сильнее народ. При тяжелом положении этот народ сплачивается и устаивает. А вот когда все хорошо, совсем другое. Что касается падения цен на нефть и коронавируса, будет очень трудно. Экономически это ударит по многим. Последствия будут несколько лет. Но у меня нет никаких сомнений, что это преодолеют».
ПРО БРАТСТВО СЛАВЯН
«Я был на Украине до того, как все это (майдан и свержение Януковича) было. У меня не было ощущение, что это братский народ. Все-таки слово «москали» существовало безусловно. Украина стала частью России не потому, что к этому стремилась. У нее было безвыходное положение - поляки, католицизм, опасная ситуация. Мазепа и прочие, очень многие, были против, не хотели считать себя России. Так что братское, братское - это часть советской пропаганды. Никакие не братские народы. Как только получили возможность ушли, все ушли. Никто не остался»
ПРО СОЛОВЬЕВА И КИСЕЛЕВА
«Предпочитаю не говорить о людях, которые работают в моей профессии. Не вижу никакого смысла. У меня есть мое отношение. Есть люди, которым я руки не подам. Они (Соловьев и Киселев) находятся в этой категории. Подонок ли Соловьев? Не стану комментировать. Мне кажется, Соловьев верит тому, что он говорит».
ПРО ДУДЯ
«Он был мне более интересен, чем стал. На мой взгляд, он сбавил обороты. Очень ценю фильмы, которые он сделал. Хотя как в кино там ничего особенного нет. Это важно по существу. Но есть в этом некоторая игра. В том, к кому и как он обращается. Употребление мата, манера одеваться и стричься - он обращается к определенной аудитории. Это мне менее интересно, чем было поначалу»
ПРО РАК
«Первый раз это было в апреле 1993 года. Я жил и работал в Америке, у меня обнаружили рак простаты. Очень хорошо помню это. Впечатление такое, будто вошел в кирпичную стену. Удар такой силы, что трудно описать. Первая мысль - жизнь кончилась. Вопросов «почему я?» у меня не было. Мне было 59 лет. Была серьезная операция. И после нее мне сказали: «Мы такие вещи никогда не говорим, но вы вылечились». И при этом хирург подчеркнул, что должно пройти пять лет, чтобы в этом можно было убедиться. Прошло 27 с тех пор.
Второй случай произошел шесть лет тому назад. Во время обследования у меня нашли рак прямой кишки. Врач сказал, что это образование близко к сфинктеру, и нужно делать операцию - не исключено, что сфинктер придется удалить. Тогда придется ходить с мешочком на поясе (для отправления нужды). Мне было 80 лет. Я сказал: «Вы знаете, я прожил замечательную и полную жизнь. И я так жить не буду. Уйду, но не просто так». После я побывал в пяти странах - США, Израиле, Франции, Англии и Германии - в поисках врача, который скажет что-то другое. И в Бохуме я такого врача нашел. Он сказал, что, во-первых, стадия опухоли небольшая, во-вторых, расстояние до сфинктера не опасное, в-третьих, он оперирует с помощью робота, называется как ни странно «Леонардо Да Винчи». Он оказался прав - у меня был рак второй степени, и он мне все оставил. Операция была локальная. Прошло 6 лет, я в порядке. Это было тяжелый случай, но я был закален и настроен на борьбу. Но твердо решил - жить с этим (мешочком и без сфинктера) не буду. Покончу с собой. Как? Вот, как говорят американцы, когда подойдем к этому мосту, тогда и решим. Обошлось»
ПРО СМЕРТЬ
«Я довольно часто думаю об этом. Конечно, не хочется. Совсем. Но когда придет этот момент, я бы хотел, чтоб это было быстро. На теннисном корте. Или с женщиной. Думаю о своих близких и том, что для них это будет значит. Думаю о том, будет ли кто меня помнить? Хочется, чтоб помнили. Не хотелось бы мучиться. И категорически не хочется превратиться в человека, который не может за собой ухаживать. Не допущу этого».
ПРО КРЕМАЦИЮ
«То, что там лежит в земле (гроб) - это не я, не мои родители, я как биолог знаю, что это разлагается, остаются кости. Память обо мне пусть хранится по-другому. Не хочу никакого гроба. Предпочитаю, чтоб меня сожгли».
ИСТОЧНИК KP.RU
