«Известно, что сибирякам не везёт в постройке соборов. Почти одновременно упали оконченные здания в Томске и Красноярске. Томичи так и не собрались воздвигнуть у себя новый собор. В Иркутске на здание собора завещан был капитал, до 300 тысяч, покойным золотопромышленником Кузнецовым… Но на первых же порах пошли неудачи. Сперва оказался несостоятельным подрядчик на поставку кирпича. Затем пожар 1879 года сильно повредил доведённое до половины здание. Постройка остановилась надолго… Плодом всей деятельности бесконтрольных строителей было только то, что нажился архитектор, получавший до трёх с половиною тысяч в год, а, может быть, и ещё кто-нибудь». Какие узнаваемые, однако, схемы… «Иркутские истории», Валентина Рекунова.
26 ноября 1882 года в Иркутске праздновался день святителя Иннокентия. Многие горожане собирались поклониться его мощам в Вознесенском монастыре, а для жителей правого берега Ангары это означало небезопасную переправу по встающей реке. Кто смог — добрался до монастыря заранее, но большая часть богомольцев смогла собраться только рано утром двадцать шестого. Куда как более сотни пеших и конных погрузились на плашкоут. Стояли плотно, и даже высокопреосвященный Вениамин, архиепископ иркутский, оказался зажатым со всех сторон.
Едва отошли от берега, якорный канат разорвался — и плашкоут понесло по течению! Мороз был 35 градусов по Реомюру и такой туман, что за сажень ничего не видно. Двое из перевозчиков прыгнули в крошечную лодку и погребли к берегу, наугад. К счастью, добрались; один бросился в управу, другой — в полицию, и вдогонку был тотчас послан баркас. Но его очень скоро затёрло прибрежными льдинами.
Отчаянные крики с плашкоута услыхали в подгородном селении Жилкинском, и двое крестьян бросились наперерез; но в их лодке не было даже верёвки, и никого снять с плашкоута не удалось. Но в восьми верстах от Иркутска он благополучно сел на мель. Настоятель Вознесенского монастыря направил туда подводы и лодки со спасательным оборудованием, и за три часа обмороженных пассажиров перевезли в большую гостиницу для богомольцев и прикрепили к ним служек. На плашкоут доставили корм остававшимся там пятнадцати лошадям, пищу для кучеров, верховых и, конечно, дрова. То же, но с большим опозданием предложила и городская управа. Только через три дня удалось отбуксировать плашкоут обратно.
В операции по спасению никак не участвовал жилкинский старшина. И, когда его спрашивали, почему, он с большим достоинством отвечал, что сначала «опасался преждевременности своего доклада начальству». А после отказывался помочь «по причине отсутствия предписания». Когда же оно поступило, «в моих действиях не имелось уже никакой нужды: плашкоут снят с мели и даже все заболевшие страхом и простудой на поправку пошли, да я и не доктор вовсе». «Иркутские епархиальные ведомости», вероятно, с подачи архиепископа, пальнули гневной корреспонденцией по всей мирской власти, но и они не назвали фамилию старшины и не потребовали к ответу. А уж вопрос, почему на плашкоуте лопнул канат и как будут наказаны перевозчики, и вовсе не задавался. Забегая вперёд, скажу, что сюжет с канатом повторялся после много раз — безо всяких последствий для арендаторов переправ.
100 лет не выходят их храма
Ещё в пору учёбы в духовной академии будущий иркутский архиепископ Вениамин усвоил, и крепко-накрепко: епархия сильна благочинными. Это они соединяют приходы невидимыми, но очень прочными нитями. И чем белее нити натянуты, тем сильнее бегущие по ним токи. Правда, в учебных аудиториях очень редко и лишь пунктирно проговаривалось, что токи могут ослабевать, нити — рваться. И, когда он прибыл в Иркутск, то есть в памятном 1873, то ещё не задумывался об этом — может быть, потому что его окружение составляли опытные, образованные, исполнительные священнослужители.
Но со временем он заметил, что их энергия редко шла вширь, замыкаясь узкими карьерными рамками. И, раз за разом обозревая епархию, Вениамин упорно искал подвижников, пестовал их и готовил в благочинные. В иркутской семинарии он приметил Ивана Родионова, сына священника из Куды. Ничем не выдал своих намерений, но постепенно провёл его через храмовое служение к педагогике, а от неё и к миссионерству. Родионов очень быстро всё схватывал, но потом медленно обживал и углублял. Прежде чем обращать в христианство инородцев, он составил бурят-монгольский словарь и подготовил его к изданию, дабы другие священнослужители могли пользоваться. И вот перед самою передачей рукописи в типографию, приходит известие, что в Куде скончался его отец, настоятель местной церкви. Иван спешит к архиепископу Вениамину — передать дела. И коротко поясняет:
— Теперь буду в Кудинском храме служить: у нас, Родионовых, так заведено, что место умершего занимает его брат или сын, где бы он в ту пору ни находился и каких бы чинов ни достиг.
— Давно ли такое заведено?
— Вот уже целый век служим в храме до конца своих дней.
Такою же скромной ролью довольствовался настоятель Китойской церкви Гагарин. В его доме главной мебелью были столы с подшивками «Иркутских епархиальных ведомостей», и упорным трудом священник составил подробный библиографический указатель к газете за целую четверть века, с 1863 года и по 1888-й. Развёл «по комнатам» всех сотрудников, авторов, цензоров, редакторов, продумал удобную схему поиска каждой публикации. Своею увлечённостью этот Гагарин напоминал Родионова, и, конечно же, архиепископу очень их не хватало у себя в окружении. Но по долгом размышлении он соглашался: каждый там, где ему должно быть, и сердце веры — в приходских священниках.
Вот уж совсем напрасная смерть!
Светская пресса освещала церковную жизнь не мягким светом лампады, а ярким полуденным, жгущим лучом, под которым хотелось зажмуриться. Но трудно было опровергать, да и не нужно: суть передавалась правдиво. Как, к примеру, в «Восточном обозрении» от 23 сентября 1882 года: «Известно, что сибирякам не везёт в постройке соборов. Почти одновременно упали оконченные здания в Томске и Красноярске. Томичи так и не собрались воздвигнуть у себя новый собор. В Иркутске на здание собора завещан был капитал, до 300 тысяч, покойным золотопромышленником Кузнецовым. Деньги копились в течение 25 лет; наконец вдруг отчего-то заторопились с постройкой в семидесятых годах. Но на первых же порах пошли неудачи. Сперва оказался несостоятельным подрядчик на поставку кирпича. Подрядчику этому (какому-то подозрительному ссыльному) доверены были значительные суммы. Затем пожар 1879 года сильно повредил доведённое до половины здание. Постройка остановилась надолго… Плодом всей деятельности бесконтрольных строителей было только то, что нажился архитектор, получавший до трёх с половиною тысяч в год, а, может быть, и ещё кто-нибудь. Остатки собранных сумм в виде процентных бумаг хранились в ящике духовной консистории. В июле нового года стряслась новая беда. Вдруг исчезло несколько билетов на сумму 27 тыс. руб. Назначены были следователи, а потом почему-то переназначены новые. Местный епископ, уезжая за Байкал, заповедал, чтобы деньги к его приезду были найдены. Следствие не начиналось недели две; в это время «коробкой», по-прежнему, заведовали члены строительного комитета (они же и члены консистории). Наконец, когда назначено было приступить к следствию, в присутствии стряпчего принесли «коробку» — и, о чудо, билеты оказались в «коробке» (ящик небольшого размера, известной работы, отделанный жестью). Вероятно, на этом дело и кончится. Пострадал один только из членов: будучи болен, он так поражён был известием об исчезновении билетов, что в тот же день помер. Вот уж совсем напрасная смерть!»
Газета «Восточное обозрение» от 18 марта 1890: «На прошлой неделе открылись работы по постройке нового кафедрального собора. Ввиду обычной для этого времени года безработицы постройка собора доставила заработок многим».
А в 1887 году Вениамин отмечал четвертьвековое пребывание в сане. Из них четырнадцать лет он управлял иркутской епархией. И по этому случаю священник Фёдор Литвинцев написал очерк, особо выделив то, что за это время построено 115 церквей и более ста часовен с алтарями. Паства выросла с 484.219 душ до 696.572. Но у архиепископа свои вешки и мерки, о которых он может сказать разве что протоиерею Виноградову. Да, узок самый ближний круг.
В смутную пору, когда Иркутска достигает известие о кончине высочайшей персоны, в домовую церковь архиепископа съезжаются и генерал-губернатор со свитой, и губернатор, и городское общественное управление. Стоят кучно, касаясь друг друга одеждами, а после панихиды идут в его келью и долго, много разговаривают. В такие минуты пастырский путь представляется исполненным высокого смысла, но всё чаще он наблюдает свидетельства угасания религиозного чувства, и не только у паствы, но и в самой священнической среде. Выпускники духовных училищ, семинарий и самих академий, взяв необходимые знания, с готовностью устремляются в светскую жизнь. Церковная школа, от низшей до высшей, воспринимается ими как возможность стать достаточно образованным, чтобы претендовать на хорошие должности. Исключений немного, увы.
Справочно
Из газеты «Восточное обозрение» от 17.12.1889: «7 декабря в губернском суде при закрытых дверях разбиралось дело о ссыльнопоселенце Мальковском, обвиняемом в переходе из православия в иудейство. Из личных расспросов, сделанных нами обвиняемому, оказалось, что переход этот совершился без всякого постороннего влияния и обусловливался единственно чтением священного писания — Ветхого завета. На вопрос наш, остаётся ли он теперь при своих религиозных убеждениях, отвечал утвердительно. Суд приговорил Мальковского к отдаче на увещевание церковному начальству и лишению прав состояния на всё время пребывания его в нехристианском вероисповедании. От тюремного заключения постановил освободить его немедленно».
Из газеты «Восточное обозрение» от 29.10.1889: «В непродолжительном времени под председательством иркутского генерал-губернатора откроет свои заседания комиссия по вопросу о порядке назначения лам-ширетуев для бурят Тункинского и Аларского ведомств Иркутской губернии. До сих пор назначение этих лам зависело единственно от усмотрения гусиноозёрского хамба ламы и находилось вне контроля местной администрации. В состав комиссии войдут: архиепископ Вениамин, иркутский губернатор К. Н. Светлицкий, правитель дел канцелярии генерал-губернатора, некоторые делопроизводители канцелярии и один и з статистиков при иркутском генерал-губернаторе; последний в качестве сведущего человека».
2 февраля 1890 года в Благовещенской церкви проходила публичная беседа высокопреосвященного с раскольником хлыстовской секты о таинстве крещения. Слушателей было много.
В 1886-м умер чиновник Петров, Павел Александрович. Семьи он никогда не имел, жил очень скромно и постепенно собрал небольшой капитал. Да был так предусмотрителен, что вовремя озаботился завещанием, и все накопления (738 руб.) поступили, как и хотел, на счёт иркутского благотворительного общества. Это известие подтолкнуло духовную семинарию нарастить сбережения Павла Александровича собственными взносами. Семинарию поддержало духовное училище, равно как и причт Казанского кафедрального собора. Преподаватели женских гимназий также не пожелали остаться в стороне, а к ним присоединились ещё несколько частных лиц, пожелавших остаться неизвестными. Их взносы всё и решили, доведя до той суммы, на проценты с которой можно уже открывать приют для двадцати престарелых и немощных. Расположился он по Русиновской, в доме Горбунова. От общества опеку над ним взяла жена чиновника Стронского, а от церкви — Виноградов, протоиерей.
Виноградов мог стать епископом, что не раз ему предлагалось, но всегда следовал отказ. Вениамин объяснял это силой религиозного чувства, которое протоиерей опасался растратить в консистории. И по долгом размышлении Вениамин решил, что только ему доверит свою переписку — сначала на хранение, а после, даст Бог, на печать. Когда время придёт.
Исчезнувший пакет
В марте 1900-го Афанасий Александрович Виноградов призвал к себе дочь Евдокию и при ней запечатал объёмный пакет:
— Это письма митрополита Иннокентия, архиепископа Вениамина, епископов Гурия и Дионисия. Для будущего летописца иркутской епархии все они представляют большой интерес, а потому и отдать их следует ректору нашей духовной семинарии — на девятый день после моей кончины, — он помолчал, выдвинул ящик стола. — Ну а это мой мемуар, от самого первого дня в семинарии. Тут и Казанская академия, и служба на Аляске, и служба в Якутске, и, конечно, тридцатилетний иркутский период. Дневников я не вёл, но память, слава Богу, крепка, а природная наблюдательность позволяла многое подмечать, а после и осмыслять. Я подробно описываю жизнь русских на Аляске, нравы, обычаи алеутов, чукчей, якутов. И с той же тщательностью прорисовываю внутреннее устройство и атмосферу Казанской академии и Иркутской семинарии. Кое-что печаталось в Прибавлениях к «Иркутским епархиальным ведомостям», но с купюрами: степень откровенности вряд ли предполагает полную прижизненную публикацию, ну а после пусть печатают, если заинтересует. Кладу свою рукопись вместе с другой, неоконченной — по истории церкви.
Кроме дочери о мемуарах кафедрального протоиерея Афанасия Виноградова знали несколько человек из ближайшего круга, но на момент смерти и похорон никого из них не было в городе, а пакет с мемуарами и труд по истории всё же исчез. Осталась лишь переписка. Возможно, вор рассчитывал найти деньги и выбросил мемуары за ненадобностью. Но, возможно, за ними-то он и охотился, дабы воспользоваться или, напротив, не допустить до печати. «Первое вероятней, но Богу видней», — решила Евдокия Афанасьевна.
Справочно
Из газеты «Восточное обозрение» от 16.04.1900: «Милостивый государь г. редактор! 12 апреля был 40-й день после смерти протоиерея Афанасия Виноградова. Дочь покойного Е. А. Кочеткова, вследствие тяжкой болезни, не имеет возможности справить поминки. И взамен этого она передала в моё распоряжение 50 руб. с тем, чтобы я употребил их по моему усмотрению на какое-нибудь доброе дело. Зная симпатии покойного к судьбам инородцев, я счёл наиболее целесообразным пожертвовать эти деньги в пользу голодающих орочон, для чего и препровождаю их вам. Врач Л. Зисман».
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс
