Стихи Юрия Татаренко перекликаются между собой, противоречат друг другу, разбегаются в разные стороны – и непостижимым образом складываются во вполне законченную картину. Юрий Титаренко родился в Новосибирске в 1973 году. Окончил Новосибирское театральное училище. Стихи Юрияпубликовались в журналах и альманахах: «Арион», "Юность", «Новая Юность», «Нева», «Литературная учеба», «Российский писатель», «Кольцо А», «Сибирские огни», «День и ночь», «Алтай», «Барнаул литературный», «Бийский вестник», «Байкал», «Огни Кузбасса», «Южная Звезда», «Сибирские Афины», «Начало века», «Ликбез», «Образ», «Кольчугинская осень», «Лава», «Отражения», «Иркутское время» и др. Автор стихотворных стихов: «Рассвет в формате интервью», «Дребеденчики», «Кораблекрушение солнца», «Чтонатворительный падеж», «Грусть винограда», «В предчувствии лирического шторма», "Две рифмы". Восьмой сборник "В 7-70 утра" осенью выйдет в Москве. Творчество отмечено премиями: "Саши Черного", Международного фестиваля «Золотой витязь», "Литературной России", "Майпрайз", премии Хармса. Лауреат и победитель поэтических турниров в Томске, Красноярске, Ярославле, Калининграде, Кирове, Туле, Мурманске, Полоцке, Льеже и др. Автор сценариев к телепрограммам, песен к спектаклям Томского театра драмы и Томской государственной филармонии, Сибирского народного хора. Живет в Новосибирске, работает журналистом. Член Союза писателей России. Когда, начитавшись его стихов, я впервые встретился с Юрием Татаренко, у меня сразу же сложилось полное впечатление, что мы с ним уже общались. Хотя этого не могло быть даже в зале ожидания Новосибирского вокзала, где я в последний раз был в 1982 году, когда Юре было 9 лет. А тут мы стали говорить, и ощущение, что мы давно знакомы, и даже дружны, по мере разговора только крепло. Такого притяжения между поэтом и, так сказать, толпой вовсе не было изначально. Например, флорентийцы, встретив на улице Данте, отшатывались от него, а потом и вообще выгнали из города. Да и сам Данте, когда с Вергилием (спутников среди современников у Данте не нашлось) они спускались в воображаемый ад, шествуя там по кругам, были по сути туристами. Дистанция между грешниками и визитерами ничуть не сокращалась - глянули издали, ужаснулись, да и пошли-покатили дальше, словно туристы-дромоманы от Афинского Парфенона (дромомания - болезнь туристов). Картинность мук, потоки слез грешников, без тени иронии, и, тем более, без само-иронии - это полное и очевидное отсутствие обратной живой связи, думается, и привело к тому, что Александр Сергеевич, по сути, постебался над отстраненной надменностью знаменитого автора: Тогда я демонов увидел черный рой, Подобный издали ватаге муравьиной... В сближении авторов и читателей - и тут! - Пушкин был первопроходцем и зачинателем. А затем уже и вся дворянская литература, подпиливая сук, в смысле ветку, на которой уютно и высоко сидела, неуклонно сокращала расстояние между сочинителями и страдальцем-народом, и, собственно, сама добилась всего последовавшего хода исторических событий. В творчестве Юрия Татаренко этот "тренд сближения" полностью осуществлен. Расстояние между стихом и жизнью, строфой и обстоятельствами, послужившими её написанию, между поэтом и мной, как читателем - это расстояние исчезло, его практически нет. Поэтому пушкинский стеб в стихах Юрия Татаренко смешон - смешон с горя, понятен собственной шкурой, и ни в коем разе не оскорбителен и не обиден: Человек – килограмм аспирина, 307 километров в строю, Модный галстук из паруса Грина И заветное сэлфи в раю. Человек – это гордо звучало До триумфа цветочных полян. И назначенный сверху Качалов Всех научит молчать по ролям... Поэт - теперь просто "один из нас", парень с разговором. Это ощущение передалось и в видео-фильме - стихи и о стихах, который начинается с награждения Юрия Татаренко "Премией Даны Курской - Майпрайз2018" - Марина Кудимова, наш автор, пишет: "стихи Юрия Татаренко – из тех, что на звук привлекательнее, нежели на глаз. Это фестивальное свойство громкочтения наследует традицию шестидесятников, когда присутствие большой аудитории во многом определяло образный, смысловой и звуковой ряды, многое в них упрощая, но главным не жертвуя. Татаренко достаточно опасно и умело балансирует на тонкой грани между площадным и интимным... в этих поисках Юрий Татаренко пробует новые песни новым голосом, и достаточно часто это у него получается." Поэты и литераторы выражают множество различных мнений, вот Геннадий Калашников: "Юрия Татаренко из Новосибирска играет словами, смыслами, стихотворными формами, сталкивает в одном стихотворении понятия, никогда не сталкивающиеся в реальности, смеется и плачет, грустит и издевается, эпатирует... Стихи перекликаются между собой, противоречат друг другу, разбегаются в разные стороны – и непостижимым образом складываются во вполне законченную картину." Герман Власов: "Проговаривание, проживание реальности – подробное и цельное – неожиданно порождает поэтический выдох, придающей убедительность, достоверность поэтической фразы. если текст удачен, то в завершении его мы видим находку, к которой и вели поиски." Сергей Шаргунов: "Главное в стихах Юрия Татаренко – музыка. Не всегда приятная. Музыка скрежета, визга, грома, звона, рыка. Обилие, густота слов, намеков, имен. Атмосфера хмельного головокружительного вертепа… Безусловно, Татаренко близок поэзии Серебряного века, декаданса. Близок он и настрою русского рока, гремевшего под сибирским небосводом." Владимир Костин, лауреат Национальной литературной премии «Большая книга»: "Юрий научился работать с малой формой, где требуется тонкий минор и точная интонационная дорожка в пределах одного фонетического вздоха... у Татаренко, уже познавшего радость поэтических находок и попаданий, есть большие возможности развития. Как мне кажется, его поэтическая душа ещё не выразилась во всей полноте." Поэзия Юрия Татаренко на марше, и вот его стихи: 44+ Ранен март: водой – по нержавейке, Солнце в небе – рыба без хвоста… Я сегодня – резко и навеки – Распрощался с возрастом Христа. Угловато и не нагловато Выглядит четвёртый палиндром. В жизни всё случается когда-то – И пустеет наш аэродром. Мы взлетаем в прозу ежедневно, Снегу и дождю наперекор. Розыгрышем кажутся Женева, Рио-де-Жанейро и Мисхор. В пелене ответов и вопросов, В сумраке журналов и газет Обнаружить лишнее непросто С высоты одиннадцати лет… Кате Остывшая яичница с беконом. Пожар в отдельно взятой голове. Свиданье – нарушение закона О пятничном просмотре Матч-ТВ. Весенняя вечерняя кофейня – Как летняя кибитка молдаван… И папе Карло было всё до фени, Когда он над поленом колдовал! Объятья – кража личного пространства, Убийство страха вымолвить не то… Какое, право, сладостное рабство Раскованно подать тебе пальто! В рай прокуроров, судей, адвокатов Не попадут Мальвина и Пьеро…. Апрель на турбазе Включить «Фейсбук» и вдруг понять: весна. И обожжёт язык щепотка плова... Под старым фото – лайков новизна. И от тебя – по-прежнему ни слова. Немой ни о слепом, ни о глухом, Как ни проси, не скажет ни словечка... Примерить неба синий балахон, Принять, что вместо выстрела осечка – И чётки до утра перевирать, Пока не разрядится батарея. И вдруг вскочить. И в комментах набрать, Что всё пройдет. А май – ещё быстрее. *** Тишина паникует, как вешние воды души При захвате чужих, Приходящих во снах территорий. На истерику стрелок ни ухо, ни глаз не грешит – Просто время пришло Отправлять тишину в санаторий. А на Лете-реке – раньше срока прошёл ледоход. «Здравствуй! Здравствуй, братва!» – Нас грачи поприветствуют с веток. И наутро главврач в замешательство снова придёт Не от глаз медсестры – От рассыпанных чёрных таблеток. Приспособилось солнце носить облака набекрень, Но весною вниманье не так на себя обращают! Сохнут лужи и слёзы. Готовится замуж сирень. И твой взгляд – не на треть, но на час – Алфавит сокращает. *** Блондинистые ночи. Майский Питер. Рукой подать до звёзд и Царского села. Седой поэт в гламурном общепите С утра боржоми пьёт. Украдкой. Из горла. Обрывки фраз: «Парадное... Соснора... » Холодные стихи и рук твоих тепло... Всё это, слушай, будет так нескоро, Что кажется мне: всё давно уже прошло. Се ля жизнь Роса сердила нас и старила, Когда брели мы сквозь туман, Воспоминаньями затарившись О постановке «Ханума», И знатной мхатовскою паузой Нам отзывалось всё вокруг – И, ошалев от счастья, Яуза В Мытищи превратилась вдруг… Июнь Ошалели бабочки От жары: Не в цветы пикируют – На вихры. Ах ты, перелётная Седина – Наливному облачку Ты нужна. Одичали яблони Без причин. Нам не переменных бы Величин – Бесконечно летнего Вдоль реки, Где нахальней бабочек – Мотыльки. На круги своя Я отдыхал два месяца в деревне, От пробок мегаполисных скрывался, В лягушке каждой признавал царевну, В любви – соседке Леське признавался... Я возвращаюсь к уличному драйву, Остался отпуск там, за поворотом, Где на лугу нескошенные травы Закату щекотали подбородок... Село и город, выяснилось, тёзки! (По именам и кличкам на заборах). Асфальтовые грядки перекрёстков Увешаны стручками светофоров. Три вспыха: Красный, Жёлтый и Зелёный… Но хода нет к завалинке и в сенки. Стекло своей округлостью рифлёной Напомнит Леськи сбитые коленки … За околицей Облака в закатных блёстках. Стихли вопли пацанов. В чистом во поле берёзка – Как закладка в книге снов. Одинокая берёзка – Лета светлая печаль. За свои пять лет Бориска Белоствольней не встречал! В жарких сумерках берёзка С умным видом шелестит: «Ласкам не хватает лоска… Пастухи придут к шести…» За телегою повозка Прячутся в туман густой. Деревенская берёзка Одарила берестой. Опустела у киоска Кривобокая скамья… Одинокая берёзка – В небо Лестница Моя. На веранде Рукомойник. Две щётки в стакане. День недели незнамо какой. Истекает гроза пустяками… Разговор. Не короткий. Мужской. Всё проходит… А всё ли, дружище? Дождь не кончился – лёг отдохнуть. Многоточия – тыщи и тыщи – Верят в слово «когда-то-нибудь»… Верить на слово – слезоопасно, Каждый раз убеждаемся в том. И в пластмассовом тюбике паста Задрожит… Но об этом потом. Отчаяние Мы встречались, мы венчались, Мы промчались по любви… Паутинка, истончаясь, Шепчет пальцам: «Разорви! » Я в лесу не потерялся, Я в лесу теряю стыд. К статным соснам в рыжих рясах Жмутся грешники-кусты. Я был грубым, я был глупым, Нёс порой такую дичь… До крови кусаю губы: Не зови, не плачь, не хнычь! Где ты, с кем ты, я не знаю: Мы давно с тобою врозь. Больно. Тишина лесная Прокукушена насквозь. Вчерашняя новость Бездумным ветром листопад Разъят на составные части... Нет света. Выключу айпад, Осиротевший в одночасье. Летит листва – не по грибы И не на голос Афродиты – В активном поиске судьбы, В активном поиске орбиты. Уже разослан пресс-релиз Всем без разбора – вашим, нашим... Подброшу вверх опавший лист – И он останется опавшим. Где наш приют? Ищи ответ В словах полузабытых, древних. Для жёлтых листьев на деревьях Сентябрь зажёг зелёный свет. Прозренье Не перестроишь перелётных птиц На фоне надвигающейся тучи, Не перепишешь росчерки зарниц И не поймёшь, кто из дождинок круче. Нет, в зеркале отнюдь не супермен! Толстого перед сном перечитаешь... И веришь в неизбежность перемен, И жить один никак не перестанешь. На набережной Очень мало чудес... Да и нас – не сказать, чтоб с избытком. И не тянет туда, Где луна ни жива, ни мертва. День в плену суеты, Где волшебник не выдаст под пыткой, Что такое любовь И откуда берутся слова. Брови хмурит река. Безмятежна осенняя слякоть – Кашель, насморк и чих Беспрестанно стучатся в друзья... И взойдёт белый снег. И уснёт листопадная мякоть. И с мальчишкой слепым Поменяться местами нельзя. Первое марта после развода Я в глупь себя смотрю ночами… Понять, простить – с чего начать? На чёрном полотне молчанья – Луны кричащая печать. Последние улики лета – Две капельки «Алиготе». Рассвет. Финита февралита. Респект каналу ТНТ. Пусть голова от слёз распухнет, Седому волосу – ура! Будильник прозвенел. Пора Собраться с мюслями на кухне. Перезагрузка Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил.... Двор-колодец, где хочется выпить, С днём рожденья поздравить рассвет, И на сутки из прошлого выпасть - И очнуться в слезах и в Москве. Год беспамятства – боже избави... И внезапно почуешь родство Тех, кому ты день счастья добавил И пол-жизни отнял у кого. *** Однажды брошу пить И перейду на пиво – И президент РФ Решит оставить спорт, И ёжик станет львом В туманных перспективах, И станет очень жаль, Что мир уже не торт… Дружище-алкоголь, Кончай курить в постели! Успел ли Колобок Жениться на Лисе?.. И женщины ушли, И птицы вдруг запели. И шхуна в рейс уйдёт По взлётной полосе. В руках пустой стакан – Нелепый, несуразный – В 7-70 утра Сбываются мечты… Однажды брошу пить И перейду на красный. И с музою поэт Вновь Перейдут на ты. Гость Иди ко мне. Закрой глаза. Открой. Теперь скажи: мы целоваться – будем? В багетной раме – Николай Второй. На книжной полке – Бунин, Бунин, Бунин... Черешня не доедена. Июнь Не задался. Не дождь тому причиной. И в тесной ванне вспенится шампунь: Всё началось с двух порций капучино... Иди сюда. Мне было хорошо. Закрой глаза. Я позвоню в субботу. И толком не просохший капюшон Уравновесит бодрость и дремоту. Позёмка Как хорошо зимой в чужом дому Повспоминать о крымском разнотравье, На скромный завтрак глядя, самому Постель беловспотевшую заправить – И снова на неё вдвоём упасть В предчувствии лирического шторма… Остывший кофе потеряет власть Над заново задёрнутою шторой, И в сладком новогоднем полусне Январь свои снежинки обналичит… Привидятся в полуденном окне Вершины гор – ступени в безразличье, – Где знать не знает трезвая Москва Мускатные рассветы в Коктебеле И не приходят в голову слова «Мороз отступит… Слабые метели…» В рамках приличия Отпульсировал вечер курсорами, Переписку сменил перепих, Перестрелка закончилась ссорою: Всё в России от сих и до сих. Кругозор – от кофейни до «Ростикса». Из метро – плохо видно Москву. Если жизнь – между бросить и броситься, Я, пожалуй, ещё поживу. Волошинский сентябрь Глупеть, наливать, выпивать С древком белого флага, С похмелья себя узнавать В профилях Карадага – И слизывать с мятой хурмы Персиковую смазку… Вокруг Коктебеля холмы – Гор карнавальные маски. Кричать всем подряд: «Ай лав ю!» – Нотам, певцу, роялю… А где комсомольцы свою Молодость прожигуляли? Искать – не видать ни черта – Губы москвички Ирины: К рукам прибрала темнота Чёрное море и рифмы. Распробовать вкус тетивы Мраморного амура, Измерить сонливость халвы, Слушая Азнавура, Подкинуть харчишек костру, Высмеять звёзды седые – И в книге заливов к утру Выключить все запятые. Пикник … А солнце радо стараться: Волга, «Любэ», Енисей. Причина вусмерть нажраться – Водка. И встреча друзей. Беседка и полминуты. Нежности куча мала. «Ты классный. И шизанутый» - Выдохнула. И ушла. Сдулось луны колесо. И пахнет тобою футболка. И ехать к тебе недолго. Сутки. И сорок часов. Ильин день Субботний день на привокзальной площади. Мороженое, выпечка, пивко. В наушниках гремит костями «Продиджи». «Москва – Хабаровск» где-то далеко. Девица с чемоданом на колёсиках. Нетрезвый тип с малиной в туеске. Простите мне, щановны китаёзики, Что я пишу на русском языке! «Кому беляш? – Недорого и вкусненько! » Разинутые рты у кошельков. Пустое лето. Дивная акустика. И слёзы на глазах у облаков. Возвращение Перебьёт духоту аромат растворимой лапши, А потом, как всегда, кислым пивом потянет под вечер... И уже полчаса отправление дать не спешит Непонятно, кто именно – то ль машинист, то ль диспетчер. По вагону снуёт мальчуган – от горшка два вершка, И блестит аксельбант на груди у хмельного морпеха... За окном Мариинск. И в блокноте четыре стишка. И в висках Петербург – перестука ритмичного эхо. Удар молнии Зона вай-фай не на каждом ещё полустаночке - Губы привычно прошепчут: «Бардак, ё-моё!.. » Выброшу в мусорку соль и вагонные тапочки. Выдаст билет проводница – в обмен на бельё. Тамбур простится со мною ступеньками скользкими. Миг – и неверным движеньем отправлена весть: «Буду в Сети где-то в 5 или 6 по-московскому. Буду в Москве этим летом – дней 5 или 6». *** Я всё время в пути, Траекторию задал сверчок: От окна до двери И от Бродского до Элиота. Купол неба – Огромный, с отломанной ручкой, сачок… Если птицы – для гнёзд, То уж мы-то с тобой – для полёта! С небом только на «вы» – Скорый поезд «Москва – Кулунда», Спать уйдёт пассажир И оставит открытой фрамугу… Полночь. Стрелки в часах Начинают свой путь в никуда, Где из тьмы вариантов Единственный: Боком – по кругу. 20 лет спустя Когда ты простой неудачник, (А главное слово – «простой») – Глотаешь года как подачки И жив суетой-маятой. Хватает ума и силёнок Добраться до дома в пургу – И тешишься мыслью спросонок: «Я крут! Я ещё! Я могу! » Иллюзия потенциала – Реально надежный капкан, Своим для тебя уже стал он – Так с пятницей дружит стакан… Забудь о графьях Монте-Кристо: Судьбу обнуляет – петля. Давно уже звёздная пристань Не ждёт моего корабля. Песенка белого ворона (читает при награждении) Трудно и Мурке без Васьки, и Ваське без Мурки, Очень непросто свинье подружиться с гусём… Мучился заяц в оранжевой беличьей шкурке – Трудно быть зайцем, когда ты родился лосём. Мне без тебя – неуютно, нетрезво, нелепо. Я не орёл – так и слово, блин, не воробей… Вирши мои не читаются справа налево, Мысли мои – о тебе, о тебе, бе-бе-бе. Не принимаю дрессуру, цензуру, микстуру, Может, кому-то цикута семейная – мёд… Жить одному – это грудью закрыть амбразуру, Женского счастья заставить молчать пулемёт. Тряпками волн осень пыль вытирает с утёса – Только зима может осени дать по рукам… Лодке без бакена лучше, чем морю без вёсел, А лучше всех – в небесах голубым облакам! Делать, как все – перед серостью встать на колени, Думать, как все – это раком елозить по дну… Вы не подскажете – тысяча сто извинений – Может быть, этот троллейбус идёт на войну? Урок географии Стоит у доски в ожидании двойки И смотрит в окно второгодник Рашид. С большой перемены на школьной помойке На крышке контейнера глобус лежит. Копейка в копейку – лицо ботанички, Надутые щёки не в силах втянуть. На первый попавшийся бок по привычке Улёгся, пузан, на минутку вздремнуть. Ему нипочём ни жара, ни мороз В своём камуфляже телесно-небесном… И снова указке вынюхивать место, Где Волга впадает в анабиоз. Палата номер жесть (читает при награждении) Человек – килограмм аспирина, 307 километров в строю, Модный галстук из паруса Грина И заветное сэлфи в раю. Человек – это гордо звучало До триумфа цветочных полян. И назначенный сверху Качалов Всех научит молчать по ролям. «Отпусти уже, будь человеком!» – Это двушечка сразу, кретин! Мертвецов развезут по аптекам И заставят вернуть аспирин. Речёвка в одиночку Ну, что это, что это за чудеса: Два двадцать в кармане – а где колбаса? Немых и немытых плодит нищета, Раз-раз – размножаются в банках счета. Прополка салютов – отнюдь не весной: Девятого мая в стране выходной. Немецкое пиво сосёт мой сосед. Шепчу в День Победы: «Даёшь День побед! » Не знает РОСНАНО, не знает «Газпром», Как жить между штопором и топором. Вопрос дочурки В Россию можно только верить. Ф. Тютчев Я, «Роллтоном» напичканный, – Дрянная, но еда – В столицу электричками Сгонял туда-сюда. Быть может, святотатствую – Пардон, прошу плеснуть – Особенную стать свою Державе не вернуть. Россия под кремлятами – И вот, в конце концов – Вся на одно помятое Похмельное лицо. Природу агрессивности Расцвечивает мат. Ограда покосилася – Медведев виноват. Дрожит стекло оконное, Всё в трещинах-лучах. Что газом узаконено, Не вырубишь сплеча. И государства символы – Все на своих местах… – Ну, как Москва? – спросила ты С улыбкой на устах. Неведомы дитёнышу Тамбов, Моршанск, Рязань. Про то, как мы живём ещё, Я мог бы рассказать. Россия безлошадная, Пшена в мешке – в обрез. С тележкою ашановской Сравнится Эверест. Сельпо забито досками, Сгнивает перемёт… – А что Москва? Ест досыта. Пока Россия пьёт. Прогулка по Морскому проспекту Законы жизни – это бред, Причем – нецелесообразный. Я не люблю зелёный свет – Тем более, когда он красный… Из рукава торчит кулак С горбушкою заплесневелой. Меня печалит красный флаг, Особенно, когда он белый… Передвигается с трудом Пенсионер с пустой кошёлкой. Я ненавижу Белый дом, Особенно когда он жёлтый… Афиши станиславов пьех – То ж наши скрепы, ёлы-палы! Я не люблю большой успех, Особенно когда он малый… Сладки амбиции на вкус, Они гораздо слаще мести! Я напрягаюсь, видя груз. Особенно, когда он – 200. Страна, где всё наоборот, Давно ли ты Россией стала? Не веселюсь на Новый год, Особенно когда он Старый… Читатель мой, не обессудь: Монетка – в море, жребий брошен! Не воспою великий путь. Тем более, когда он – в прошлом. Русская зима Вдали от творческих открытий Разлили по стаканам праздность, И жизнь в отсутствие событий Уже не кажется напрасной. Вершины съёжились в вершинки И с этим свыклись мал-помалу, А буквы – чёрные снежинки – Летят на белую бумагу. Февраль погас. В глазах стемнело. И плакать хочется безумно. В окне у Казимира небо Необоснованно безлунно. Затянем пояса и песни. Слова толкуются впрямую. «Мороз и солнце, день чудесный…» Ну, ничего, перерифмуем. Бюджетная Россия … И вот уже Гамлет родным не опасен: Он вырос на песнях блатных. Раздумья в глубоком культурном запасе И в шопинге – смысл выходных. Трёхдневной нетрезвостью не козыряют На кассе у входа в музей… Пока человеческий облик киряем – Находимся в стаде друзей. И саунинг с бухлингом русскую душу От пушкинга уберегут, Пустые бутылки бомжи обнаружат На чёрном речном берегу. Край неба закатного нежно подоткнут И к прошлому нервно пришит. Плачу подоходный, пока не подохну В своей алкогольной глуши! Рифмуются: точка со знаком вопроса, Со знаком вниманья – постель… Под карканье стаи ворон-альбиносов Отмучился век скоростей. Остановка в пути Твой день рожденья – точка G в календаре... Твоё лицо – пятно вагонной фрески… Нуждается электровоз в поводыре. Близка развязка пошлой юморески. И позади уже иллюзий рубежи, И стала ближе горизонта кромка, И проводница по вагону пробежит – И пристегнуть ремни попросит громко. *** провода над полем видимо рёбра ветра *** мы не подходим к зеркалу зимы страшно не хочется видеть одну только седину *** жгу письма вспыхнула бумага и больше в доме нашем вспыхнуть нечему. *** Мне с тобою всё лучше и лучше – И совсем хорошо временами: Я тебя не люблю… Ты дослушай! Я – свидетель любви между нами. *** я сказочно богат всё, что у меня есть 89 миллиардов 138 миллионов 297 тысяч 382 это твой мобильный ниьеое стеб дистанция между сочинителем и страдальцами туристы в аду Александр Пушкин «И дале мы пошли — и страх обнял меня» I И дале мы пошли — и страх обнял меня. Бесенок, под себя поджав свое копыто, Крутил ростовщика у адского огня. Горячий капал жир в копченое корыто, И лопал на огне печеный ростовщик. А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто? » Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик: Одно стяжание имев всегда в предмете, Жир должников своих сосал сей злой старик И их безжалостно крутил на вашем свете». Тут грешник жареный протяжно возопил: «О, если б я теперь тонул в холодной Лете! О, если б зимний дождь мне кожу остудил! Сто на сто я терплю: процент неимоверный! » Тут звучно лопнул он — я взоры потупил. Тогда услышал я (о диво!) запах скверный, Как будто тухлое разбилось яицо, Иль карантинный страж курил жаровней серной. Я, нос себе зажав, отворотил лицо. Но мудрый вождь тащил меня все дале, дале — И, камень приподняв за медное кольцо, Сошли мы вниз — и я узрел себя в подвале. II Тогда я демонов увидел черный рой, Подобный издали ватаге муравьиной — И бесы тешились проклятою игрой: До свода адского касалася вершиной Гора стеклянная, как Арарат остра — И разлегалася над темною равниной. И бесы, раскалив как жар чугун ядра, Пустили вниз его смердящими когтями; Ядро запрыгало — и гладкая гора, Звеня, растрескалась колючими звездами. Тогда других чертей нетерпеливый рой За жертвой кинулся с ужасными словами. Схватили под руки жену с ее сестрой, И заголили их, и вниз пихнули с криком — И обе, сидючи, пустились вниз стрелой... Порыв отчаянья я внял в их вопле диком; Стекло их резало, впивалось в тело им — А бесы прыгали в веселии великом. Я издали глядел — смущением томим.
