Что язык знает о человеке, а чего не знает? И причем тут философия греческих софистов?
Что такое иллюзивная материя? Почему люди видят то, чего нет? «Иллюзия» означает обман, ошибку восприятия. Это то, от чего многие из нас непременно хотят избавиться. Хотя это невозможно. Все люди иллюзионисты, а не реалисты. И философы это знали давно. Рассказывает Федор Гиренок.
Мы полагаем, что есть реальность и еще есть то, что ей соответствует, истина. Существует эта истина в языке в момент, когда мы говорим о том, что есть.
Но и у Хайдеггера возникли проблемы. По его мысли, сами вещи говорят о себе то, что они есть. Человек только может подслушивать их разговор.
На самом деле есть еще один, не хайдеггерианский взгляд на истину. Согласно ему, истину следует искать в воображаемом, ибо любая реальность — это просто сторона воображаемого. И даже истины строгой науки состоят из иллюзивной материи. Поскольку иллюзия не субстанциальна, постольку мы не можем отделить ее от истины, которая всегда субстанциальна. И всякий раз, выбрасывая иллюзии, мы вместе с ними выбрасываем и частицу истины. Вот о ней-то все мы беспричинно и тоскуем иногда.
Всякое сущее, думаем мы, отсылает только к сущему и ничего, кроме сущего, в себя не включает. Правда, позитивист Декарт допускал, что человека можно мыслить по отношению к его собственному телу подобно пловцу по отношению к лодке. Пловец знает, но не ощущает лодку.
Но принять себя за короля Франции — значит сойти с ума. Сумасшедшего общество часто изолирует. Но если сумасшедшего изолировать от мысли, то от самой мысли ничего не останется. Безумие составляет смысл ума.
Проблема состоит в том, что все мы принимаем себя за себя и себя за другого на одних и тех же основаниях. Отсюда следует, что, принимая себя за себя, я становлюсь таким же сумасшедшим, как и тот, кто принимает себя за короля Франции. Поэтому, когда я предъявляю себя как «я», я схожу с ума. Но на это никто не обращает внимания, ибо «я» считается социально приемлемым сумасшествием. Каждый из нас существует в страхе оказаться на самом деле безумным. В чем состоит причина этого страха? Она состоит в понимании того, что в любой момент мы можем обнаружить такое сущее, которое будет отсылать нас не к сущему, а к небытию. Заглядывание в бездонность небытия образует человеческий способ существования.
Откуда же берется эта материя, если бытие само себя не обманывает и само с собой не играет в прятки? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно отклонить представление о том, что иллюзия — это обман. Иллюзия — это всего лишь знак присутствия человека по отношению к самому себе. Относиться к себе — значит заглядывать в свое небытие, совпадение с которым невозможно. Одновременно — мы пытаемся связать себя с собой во времени посредством «я».
«Я» — это наше небытие, то, чего нет, но что нам дано в наших самоощущениях. Принимать ли нам себя за себя или за другого, то есть решать, в каком случае мы будем считаться безумцами, а в каком — не будем, зависит не от нас, а от общества. Для этого мы его и изобрели, будучи существами по преимуществу асоциальными. Слова «я» и «мы» — это наши галлюцинации, согласованные с обществом, которое, в свою очередь, управляет нашим небытием посредством языка.
В «Критике чистого разума» Кант говорит о необходимости подведения предмета под понятие. Чтобы чувственное представление подвести под интеллектуальное понятие, нужно найти между ними что-то общее. Если мы это общее не найдем, то сделаем наш разум слепым. Всё, что мы уже знаем, не будет состыковано с тем, что мы чувствуем. В обычной жизни мы знаем, что такое тарелка. В геометрии мы знаем, что такое круг. В опыте нет круга, в геометрии нет тарелки. Если бы связь между ними устанавливал Гуссерль, то он бы просто наделил круг интенцией на тарелку, то есть он сделал бы тарелку интенциональным объектом. Кант не наделяет сознание интенцией. Он ищет нечто третье. То, что, с одной стороны, будет кругом, а с другой стороны, будет тарелкой. Это третье Кант называет трансцендентальной схемой, ибо оно и интеллектуально, и чувственно. Но самое главное — это узнать, где же эта схема существует. В разуме ее нет. В опыте ее нет. Трансцендентальная схема — продукт воображения. Геометрическому понятию круга не соответствует никакой эмпирический образ тарелки. Что отсюда следует? Что трансцендентальные схемы — продукт чистой способности воображения априори. Под этой конструкцией Кант скрывает способность человека, связанную с нашим галлюцинированием.
Благодаря трансцендентальной схеме каждый из нас может нарисовать четвероногое животное в общем виде.
Никто из нас не может присутствовать по отношению к себе, избавившись от себя. Все мы нуждаемся в самообмане, ибо всем нам приходится соединять в речи воображаемое и реальное. Сначала мы говорим, а потом появляется язык как нечто побочное и не важное. Не язык дом нашего бытия. О чем мы можем говорить? Мы можем говорить только о том, что есть. Мы не можем говорить о том, чего нет. Кто этому мешает? Язык. Но откуда мы говорим о том, что есть? Мы говорим изнутри самих себя. Человек — сторож воображаемого. Быть внутри — значит быть не в мире. Мы смотрим изнутри себя, чтобы увидеть внешний мир, ибо кроме него ничего нет. Но затем мы глазами внешнего мира пытаемся рассмотреть свое присутствие в мире и, конечно, ничего в нем не видим. Вернее, ничего в нем не находим. Почему не находим? Потому что нас в мире нет, мы в нем не существуем. Мы в нем галлюцинируем.
Но что же нам тогда дано в наших самоощущениях? В наших самоощущениях, опять же, нам дано то, чего нет, наше небытие. «Кто я?» — спрашиваем мы язык. И язык нам отвечает: «Я знаю ваше имя, место работы и социальное положение. Но я не знаю, кто вы, вас нет, вы галлюцинация своего существования». «Но как же я хожу на работу?» — недоумевает человек. На этот вопрос отвечает социум. Сознавать и жить — не одно и то же. Когда мы сознаем, мы не живем, когда мы живем, мы не сознаем. Нельзя жить в природе и одновременно сознавать. Поэтому каждый человек выбирает одно из двух — жить ему или сознавать. Животное живет в мире природы. Человек уродует природу, ибо не живет в ней. Он живет в картине мира, которую он нарисовал. Жить в картине мира — значит быть в пространстве, свободном от языка.
Иллюзивную материю нашего существования можно измерять галлюцинациями, видениями, представлениями, образами и производными от них гибридными существами. Иллюзивная материя подчиняется одному правилу: призраки только тогда существуют как призраки, когда они воспринимаются как вещи. На молекулярном уровне призраки не существуют. Люди, говорил Платон, изначально смотрят на идеи, но видят в них не идеи, а вещи. И в этом смысле всё, что человек считает реальностью, является формой его безумия, ибо статус вещи он приписывает даже своему небытию. Никакой реальности, взятой самой по себе, нет. Равно как не существует и истины.
Если всякое существование предполагает то, что существует, то иллюзивная материя отсылает к существованию без указания на то, что существует. Все мы существуем так, как существуют артисты на сцене, где всё реально, кроме действий, чувств и слов, ибо всё это относится не к миру реальному, а к миру воображаемому, к тому, чего нет, но каким-то способом дано уже сознанию зрителя. Объектом зрения зрителя является небытие объекта самого зрения.
Читая Протагора и Горгия, мы узнаём, что никакого бытия нет, равно как нет и ничто. А что же есть? Есть воображаемое и бесконечное множество его сторон, одной из которых является реальность. То есть сущее делится на две части. Одна из них относится к изменчивой реальности. Другая — к воображаемому. Если воображаемое может быть реальностью, то реальное — воображаемым. Две эти параллели пересекаются в человеке. То есть мир — не тождество мысли и бытия, как у Парменида, а взрыв галлюцинаций, как у Горгия. Человека нужно мыслить вне связи с тем, что есть. Сам по себе человек может быть понят вне зависимости от того, что мы знаем о природе, если, конечно, мы его будем мыслить, исходя из взрыва иллюзивной материи. Человек есть не что иное, как извлечение себя из своих иллюзий.
Человек, как скажет Протагор, есть мера всех вещей существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют.
Протяженное не нуждается во времени. Во времени нуждается человек, для того чтобы расширить реальность, создать ее. Для этого ему нужно изменить предикат бытия. Для природы бытие — нереальный предикат. Для человека — реальный. То есть человек дает и отнимает существование у объектов воображаемого мира. Сам по себе он пребывает во времени. Чтобы пребывать во времени, нужно не существовать, а грезить. Сознание — всего лишь свойство существования человека во времени. Посредством сознания человек отличает одно время от другого, воображаемое — от телесного. У человека не может быть три времени. У него есть либо одно время как непрерывно длящееся настоящее, либо два времени: прошлое, которое не ведет к настоящему, и будущее, для которого нет причин в настоящем. Будущее — это наше прошлое, которое не завершилось в настоящем. Первое — до встречи с языком. Второе — после встречи.
Продумывать бытие человека без сущности и одновременно вне связи с сущим — означает продумывать его без оглядки на метафизику. Подобная «оглядка» на отношение бытия к сущему, тела к духу воспроизводит метафизическое отношение к человеку. Однако всем нам нужна мысль, которая, как говорит Хайдеггер, отпускает себя в событие.
