Это продолжение цикла статей о формировании границ Финляндии. Начало – здесь.
В общем и целом, Финляндия была образцовой национальной окраиной – не то, что Польша или Кавказ, и за это получала разнообразные плюшки от русских царей.
Из них финнам наиболее благоволил финнам Александр II, памятник которому по праву украшает Сенатскую площадь в Хельсинки:
При нем был восстановлен финляндский парламентаризм, финский язык был введен в делопроизводство, а валютой великого княжества стала финляндская марка, поначалу привязанная к рублю, а затем от него отвязанная:
В 1826 г. произошла демаркация русско-норвежской границы. До того три саамских погоста – Нявдемский, Пазрецкий и Печенгский – считались общим владением двух стран, а местные саамы платили дань чиновникам обеих. Санкт-Петербургская конвенция впервые провела четкую границу:
Однако в Европе она еще несколько десятилетий изображалась не вполне четко, как на этой немецкой карте 1847 г.:
Во второй половине XIX в. Россия переживала бум этнографии. Описывались многочисленные народы Империи в попытке выявить их «национальный характер» и определить степень цивилизованности. Финляндия как национальная окраина, примыкающая непосредственно к столице, была легка и приятна для изучения.
В середине века в самой Финляндии возобладало представление о двух составных частях финского этноса, которое было перенято русскими этнографами. Об отличии тавастов от карел писали тогда так (цит. по М. Лескинен):
В то время как таваст – настоящий финн – по природе угрюм и мрачен, как и нагорные леса его родины, карел – его родной брат – жив и подвижен как светлые воды, обильные в его родине, при этом они различаются между собой не столько по типу, сколько по строю характера... Симпатичная, добродушная, со светлыми добрыми глазами фигура карела дышит такой жизнью, ... что (трудно узнать. – М. Л.) в разбитном и веселом кареле настоящего финна. Он не угрюм и молчалив, а весел и болтлив, любит хорошо провести время, поплясать и попеть, в нем нет особенной финской осмотрительности и самоуглубления, напротив, он весь нараспашку, как русский мужик (выделено автором), он легко сходится, приятен в дружбе, не зол и не верует в роковую судьбу как его сосед-таваст. При живости характера карел сообразителен, быстро принимается за всякое дело, но зато скоро теряет и терпение. В отношении к другим он чрезвычайно мягок, любезен и обходителен.
Что удивительно, при этом совершенно игнорировалось конфессиональное различие между русскими карелами, жившими в Олонецкой и Архангельской губерниях, и финскими. И это отражено на этнографической карте ВКФ 1860 г. , где «карелы» занимают все территорию от финских озер до Белого моря:
Впрочем, на карте, составленной пятнадцатью годами позже , проводится различие между православными «корелами» и лютеранами «финно-корелами»:
Будучи самой развитой и самостоятельной окраиной Российской империи, Финляндия была минимально включена в общероссийские дела. Несмотря на то, что в Петербурге и окрестностях жили тысячи финнов, а русские этнографы не особо отличали финнов от карел, Финляндия находилась словно за стеклянной стеной – культурной и ментальной. Экономически она была теснее связана с Западной Европой, чем с Россией. Наконец, у Финляндии фактически была собственная армия, слабо интегрированная с русской:
Офицер лейб-гвардии Драгунского полка, принимавший участие в маневрах финских батальонов в 1888 г., отмечал в своих записках, что в Финляндии русских принимали радушно, но «как гостей». То же самое отметил корреспондент «Наблюдателя» в 1895 г., добавив, что «финны, говорящие по-русски, видимо воздерживаются от употребления этого языка; изучение его не поощряется ничем и никем» … Первый и последний общий летний сбор 1893 г. в Вильманстранде ознаменовался большим конфузом — массовой дракой русских и финских солдат, только своевременное вмешательство командиров с обеих сторон исключило применение огнестрельного оружия и многочисленных жертв.
(цит. по В. Лапину)
С недоумением восприняли жители Финляндии попытки русификации, предпринятые при Николае II после того, как предыдущие императоры только расширяли права великого княжества. Аллегорически эти попытки отражены в картине Эдварда Исто «Атака» , на которой двуглавый орел нападает на деву-Финляндию:
Они не прекратились и с началом Первой Мировой войны: если государственная машина раскочегарилась, то ее уже не остановить. В результате, если в Прибалтике национальные лидеры были готовы идти в бой за Царя и Отечество (об этом писал здесь), то в Финляндии уже в первые годы войны начинается вербовка в финские части, чтобы воевать против России на стороне Германии. Так появляются финские егеря в составе немецкой армии – немного, всего батальон – но в независимой Финляндии они сыграют важную роль:
В заключение рассказа о русской странице истории Финляндии – карта 1899 г., на которой отражены границы, проходившие по территории страны со времен Ореховецкого мира:
Кстати, Ян Сибелиус в знаменитой сюите «Карелия» (1893), состоявшей изначально из восьми картин, охватил семь веков истории восточной Финляндии. Третья картина стала первой частью – Intermezzo – и повествует о том, как карелы едут на тройке с бубенцами платить дань князю Наримунту, который получил в кормление от Новгорода Ладогу, Орешек, Корелу и половину Копорья. Новгородцы таким образом интриговал против московского князя, но ничем хорошим для них это не кончилось. В не менее знаменитой симфонической поэме «Финляндия» (1899) Сибелиус музыкальным языком рассказал о периоде, которому будет посвящен следующий пост. Если вдруг никогда не слышали – послушайте: ее воинственный настрой резко контрастирует с образом няшной и миролюбивой страны, который культивировался большую часть ХХ века.
Продолжение следует.
