Эпидемию чумы 1770−1772 годов, которая свирепствовала в Москве, называют последней масштабной вспышкой этой опасной болезни. Именно после нее были приняты гигиенические и профилактические меры, которые помогли избегать в дальнейшем больших потерь: во время чумы 1770-х в городе умерло около 60 000 человек. В том числе погиб московский архиепископ Амвросий, ставший жертвой разъяренной толпы. Но обо всем по порядку.
Скорее всего, чума пришла в Россию из Турции: солдаты «принесли» ее после русско-турецкой войны. Заградительные кордоны, выставленные на дорогах, оказались неэффективны, и к 1770 году «черная смерть» была уже в Москве. Обнаружили ее сначала в Генеральном Сухопутном госпитале (Госпиталь имени Н. Н. Бурденко), но больницу быстро закрыли и полностью изолировали. Из 27 заболевших пять пациентов выздоровели, что по тем временам было невероятно много.
Казалось, болезнь удалось взять под контроль, но в начале 1771 года полиции донесли, что на Суконном дворе работники часто умирают, и их хоронят тайно по ночам. Прими московские врачи и полиция меры, эпидемию, может быть, и можно было бы обуздать во второй раз. Но врачебная комиссия постановила: тиф, а не чума. За время, что лекари спорили о причинах такого количества смертей, чума буквально расползлась по всему городу.
Способов борьбы с «черной смертью» в XVIII веке было не так много: окуривание можжевеловым дымом, уничтожение вещей умерших, обработка предметов обихода уксусом или пивом (в том числе в уксусе вымачивали деньги). А также установка санитарных кордонов, которые закрывали город, уничтожали товары, полученные из Турции, следили, чтобы умерших хоронили в специальных местах. Московский губернатор Петр Салтыков ситуацию уже не контролировал и подал прошение об отставке (позже он из города сбежал). Вся надежда была на генерал-поручика Петра Еропкина, а за московскую медицину отвечал Афанасий Шафонский — главный врач Московского Генерального Сухопутного госпиталя. Они принимали все возможные меры, но болезнь на убыль не шла.
Люди, которые столкнулись с мором, отсутствием работы (мануфактуры в Москве закрывались, чтобы избежать скопления народа), необходимостью уничтожать имущество отказывались следовать установленным правилам. Покинуть Москву тоже было непросто, москвичи оказались фактически заперты в своем городе, что добавляло недовольства.
Нельзя забывать и об отношении к медицинской помощи: в народной среде оно было очень и очень настороженное. Болезни рассматривались как божья кара за грехи, то есть вещь чем-то заслуженная. А вот лекари и больницы пугали: туда всеми силами старались не попадать (якобы живым оттуда точно не выйти). Умерших продолжали хоронить тайно, вещи прятали. Больные сбегали, чтобы только не попасть в лазарет, и тем самым распространяли эпидемию по городу: умирали до 1000 человек в день. А оставшиеся в живых просили милости у Боголюбской иконы Божьей Матери.
По Москве пошел слух, что Боголюбская икона чудотворная: якобы именно она избавила от чумы Владимир, где болезнь бушевала, а также Боголюбово. В Москве образ был установлен на наружной стене Варварских ворот Китай-города. Горожане потянулись к нему: исправно служили молебны, оставляли дары и прикладывались. Конечно, о соблюдении норм гигиены в таких условиях говорить не приходилось.
Чтобы совершаемые обряды не стали дополнительным источником болезни, архиепископ московский Амвросий 15 сентября 1771 года распорядился икону убрать, а жертвенный ящик опечатать. Это было последней каплей: возмущенная толпа решила, что Амвросий хочет присвоить себе дары, которые приносили Богоматери, и в Москве начался бунт. Люди ворвались в Кремль, громили Чудов и Донской монастырь, Амвросий был убит.
Восставших удалось успокоить только самым жестким образом: были проведены массовые аресты, бунтовщиков расстреливали на улицах. Как сказали бы мы сейчас, бунт был «утоплен в крови»: только арестованных было около 300 человек. Чуть позже графу Орлову, прибывшему из Петербурга, удалось в короткий срок организовать эффективную борьбу с чумой: начиная от того, что он платил тем, кто соглашался отправиться в больницу, и заканчивая организацией массовых общественных работ. Социальное напряжение спало, эпидемия пошла на убыль. В ноябре 1772 года Москва была признана «благополучной».
Конечно, такое серьезное событие, как бунт, в котором погиб не только московский архиепископ, но и множество простых людей, без последствий оставить было нельзя. Был и суд, и казни, вот только зачинщиков найти не удалось. И не потому, что они так тщательно скрылись, а потому, что их… не было.
Чтобы накалившаяся донельзя обстановка в Москве перешла в массовые беспорядки, достаточно было одного неправильного шага. Желая избавить центр Москвы от постоянного массового скопления молящихся, Амвросий и совершил роковую ошибку. Большинство простых людей относились к архиепископу настороженно: отец Амвросий (Андрей Зертис-Каменский) был Москве «чужой». Он родился на Украине, по национальности был молдаванином, получил прекрасное образование в Киевской духовной академии, иезуитской академии во Львове и в Славяно-греко-латинской академии в Москве. Много занимался научными изысканиями, был поборником канонического благочестия, за что его не любили и в среде духовенства. Так что справедливость расправы над ним (а бунтовщики забили Амвросия насмерть) не вызывала больших сомнений.
В ходе подавления бунта погибло около 100 человек, отдан под следствие 301. Социальный состав арестованных был самый пестрый: половина из них были крепостные, 20 солдат, 23 купца, 7 священников и даже один дворянин. Для установления степени вины каждого была образована особая комиссия во главе с генерал-прокурором Всеволодом Всеволожским.
Непосредственными убийцами Амвросия были названы дворовый человек Раевского Василий Андреев, московский 2-й гильдии купец Иван Дмитриев, крестьянин Федот Парфёнов. Дальше комиссия собирала информацию по каждому задержанному, и в итоге они были разделены на три разряда. Первый — те, кто были пойманы во время мятежа и чья вина очевидна, второй — те, кто ни в чем предосудительном замечены не были, но место и время их задержания подразумевали, что они могут быть виноваты.
Третий разряд — прочие подозреваемые, «взятые в разные числа». Среди них были и просто, как мы бы сказали, «попавшие под раздачу», и люди, вызвавшие подозрения ранениями, и просто случайные прохожие, оказавшиеся не в то время и не в том месте.
Для суда было организовано специальное присутствие с тремя категориями судей: члены Сената, члены Синода и высшие должностные лица первых 5 рангов в табеле. Всего в присутствии было около 50 человек.
В итоге суд приговорил к повешенью четверых: Василия Андреева, Ивана Дмитриева и по жребию дворовых людей Алексея Леонтьева и Фёдора Деянова. Остальные были присуждены к «торговой казни» (битье кнутом на площади), каторге, заключению, казенным работам
Надо сказать, что суд над участниками Чумного бунта был поворотным в истории не только потому, что это был уникальный процесс, не выявивший зачинщиков беспорядков. Он еще и положил конец негласному мораторию на смертную казнь, который действовал с начала правления Елизаветы Петровны.
Историки полагают, что императрица, отличавшаяся религиозностью, не желала принимать решение о чьей-либо смерти. Поэтому, хотя смертные приговоры при Елизавете выносились, в исполнение они не приводились, и тюрьмы оказались в итоге переполнены. Екатерина II была буквально вынуждена вернуться к практике казней — дело о Чумном бунте было слишком серьезным, чтобы никто не понес самого строгого наказания. Однако аргументация суда должна была максимально дистанцировать императрицу от жесткого решения: вина казненных квалифицировалась как «богомерзкое позорище», преступление против Бога.
Императрица же с этих пор старалась, чтобы ее имя было связано только со случаями помилования. Как бы мы назвали это сегодня? Удачный PR, и Екатерина использовала его и во время процесса по Чумному бунту, и позже, когда пришла пора судить Емельяна Пугачева.
При работе над статьей были использованы материалы программы «Не так» «Судное дело зачинщиков Чумного бунта в Москве, Российская империя, 1772».
