Продолжаем рассмотрение книги Дугина «Четвертая политическая теория». Ранее мы увидели, что политические теории ограничиваются сферой политического только контекстуально. По сути же это конкурирующие философские системы обосновывающие представления о природе человека и обществе, о справедливости, счастье и т.д. Политическими эти философские системы становятся в силу социальной конкуренции, т.е. в процессе их овладевания умами масс, и формирования для них должной реальности.
Такое долженствование в отношении общества исходит, в свою очередь, из веры в способность человеческого разума сделать окружающий человека мир лучше, чем он есть. Эта вера есть аксиома Модерна, на которой возникает представление о времени как развитии, прогрессе, естественным двигателем которого является человек разумный. Политические теории, таким образом, по сути своей являются рационально обоснованными планами переустройства человеческого общества, порожденными человеческим разумом, его проектами светлого будущего, которые в эпоху обезбоженного Модерна выполняют функции религии. Люди идентифицируют себя через них, становятся мучениками за свою веру, разочаровываются, меняют конфессии и т.д.
В XX веке Модерн в своем стремлении к свободе доходит до абсурда, и определяется теперь как Постмодерн – система, в которой никакого будущего нет в принципе, и любая, даже секулярная претензия на всеобщую идею рассматривается как тоталитаризм. В Постмодерне нормальным является полностью атомизированный социум, и время у каждого из этих атомов свое, индивидуальное. В условиях разнонаправленного, хаотичного и субъективного времени политические теории деградируют, история и политика становятся невозможными. Постмодерн имеет прямую связь с либеральной концепцией, которая в конце XX века уничтожает конкурирующие идеологии. Каждый свободен от всего и волен выбирать свои критерии правды/неправды, этичного/не этичного, должного/неприемлемого и т.д. С другой стороны, хаотичность и субъективность временных векторов в Постмодерне парадоксальным образом открывает двери архаике, древности, традиции – в общем, всему тому, от чего «стрела времени» классического Модерна стремилась общество увести. Либерализм стремится игнорировать формирующуюся тенденцию, но это именно тенденция, которую Дугин представляет не просто как новый вызов либерализму, но как новую политическую теорию, которая возвращает сферу политического в Постмодерн. Политические теории, проигравшие в Модерне, в новых условиях тоже переживают трансформацию. Исследованию этих путей трансформации и посвящена вторая часть работы Дугина. Итак, каковы перспективы у либералов, левых и правых в хаосе Постмодерна?
Метаморфозы либерализма.
Суть либерализма выражает слово «свобода» («liberty»), при этом понимается она в негативном ключе, а не в позитивном, то есть как «свобода от», а не «свобода для». Постоянно отстаивая эту «свободу от» и никогда не ограничиваясь достигнутым, либерализм и довел Модерн до его абсурдисткой противоположности – Постмодерна, в котором:
«• мерой вещей выступает не индивидуум, а постиндивидуум, «дивидуум», случайное игровое ироничное сочетание частей человека (его органов, его клонов, его симулякров — вплоть до киборгов и мутантов);
• частная собственность обожествляется, «трансцендентализируется» и превращается из того, чем человек владеет, в то, что владеет самим человеком;
• равенство возможностей превращается в равенство созерцания возможностей («общество спектакля» — ГиДебор);
• вера в контрактный характер всех политических и социальных институтов перерастает в приравнивание реального и виртуального, мир становится техническим макетом; […]
• «гражданское общество» полностью замещает собой государство и превращается в мировой космополитический meltingpot («плавильный котел») […]» [Дугин, 43–44 с.]
Дугин критикует в Постлиберализме три ключевых момента:
1. отсутствие реального равенства в современном либерализме
2. принципиальную иррациональность решений, принимаемых в условиях либеральной демократии
3. превращение либеральной идеи в инструмент национальной политики отдельного государства США.
Критикуя демократию, Дугин обращает внимание на то, что ей изначально была свойственная сегрегация. В Древней Греции к выборам не допускали женщин, рабов и метеков, которые вместе составляли около 2/3 общества. Первая Конституция Франции, принятая после Революции также не принимала в расчет женщин и делила граждан по имущественному признаку на «активных» и «пассивных», что исключало из политики три из семи миллионов совершеннолетних мужчин, живших в то время в Республике. Сразу после победы Французской революции стало очевидно, что не всем гражданам она даровала свободу в вышеописанном смысле, что и побудило Маркса к написанию его великого «Капитала». В американской демократии чуть более ста лет назад еще действовал как расовый принцип, так и имущественный ценз (наличие немалого состояния), что ограничивало круг «избранных», допущенных к демократии. Америка как территория «дикого Запада», не отягощенная европейскими традициями стала своего рода полем экспериментов, «идеальным местом для реализации максимальной свободы, но только для белых и за счет определенной эксклюзии всех остальных». [Дугин, 78 c.] Индейцев и негров, как известно, там за людей не считали. И сегодня, утверждает Дугин, демократия основана на равенстве только формально, по факту же «равенства влияния на принятие решений нет и в помине».
Далее, автор показывает, что сегрегация демократии носит религиозный, ритуальный характер. Демократия – это исторически самая первая форма управления, принятая у примитивных общин, связанная с иррациональным началом человека, с коллективным бессознательным. Из круга принимающих важное для общества решение исключались те, кто не выражает собой «дух народа».
«…В основе демократии лежит архаическая мистика коллективного экстаза, когда община «выходит» из себя навстречу коллективному духу («Богу»), который, напротив, «приходит» к ней… На «вече» требовалось найти решение, которое не мог принять ни один из участников по отдельности. Это решение ожидалось из «трансцендентной» инстанции, которая проявляла себя через собрание. Поэтому все собрания открывались ритуалами, в ходе которых призывались боги и духи. По сути, именно они, действуя через людей, и принимали решение. В этом и состоит буквальный смысл римской поговорки «Vox populi — vox Dei» («Глас народа — глас Божий»)». [Дугин, 51 с.]
С развитием общества, отмечает автор, человек все более тяготел к индивидуальной, а значит и более осмысленной, последовательной и более рациональной форме управления. Всплеск интереса к демократии в эпоху Ренессанса связан с возрождением интереса интеллектуальной элиты того времени к мистике: платонизму, Древней Греции, египетским мистериям и Каббале. А в современной Европе демократия привела к власти Гитлера, известного своим интересом к массовым ритуалам, иррациональным паранаучным исследованиям и жесткой расовой сегрегации. Дугин заключает:
«…через проекты всемирного гражданского общества говорит не дух полиса, племени или народа, но некая иная, «обобщенная», «общечеловеческая» сущность, которую христианская традиция склонна трактовать как «князя мира сего»». [Дугин, 56 с.]
Что касается отношений либерализма с государством, то и здесь происходит трансформация в духе третьего закона диалектики – отрицание отрицания. На первых этапах либерализм противостоял имперским и феодальным формам государства, основанным на божественной природе власти. В отличие от «подданного» (sujet), «гражданин»(citoyen) – это человек освобожденный от власти монарха. Либерализм достаточно успешно противостоял посягательствам на личную свободу религиозных и государственных институтов. Однако с разделением общества на владельцев и наемных работников, возникло движение, «оспаривавшее у либералов право первенства в процессах модернизации и выступавшее с мощной концептуальной критикой либерализма не с позиций прошлого (справа), но с позиций будущего (слева)». [Дугин, 34с.] Критика марксистов с одной стороны стала причиной переосмысления принципов и развития неолиберализма и социал–либерлизма, а с другой стало началом конкуренции за влияние на власть и государственное управление.
Усиливаясь, противостояние двух теорий находит выражение в политической географии. Одни нации принимают философию либерализма, другие – коммунизма. Мир разделяется на два враждующих лагеря, а либерализм становится национальной идеей США как ведущей державы либерального мира. Так происходит парадоксальная трансформация либеральной идеи, которая сначала была направлена на освобождение человека от власти государства, а в конце концов стала практически государственной идеологией ведущей державы мира. Дугин делает акцент на том, что эта трансформация происходила незаметно для взгляда простого человека. Интеллектуалы, безусловно, отмечали этот момент, но для масс либерализм становится «настройкой по умолчанию».
«Заметьте, приходя в магазин и выбирая компьютер, мы чаще всего не уточняем: «Дайте мне компьютер с софтом фирмы Microsoft». Мы просто говорим: «Дайте мне компьютер». И по умолчанию нам продают его с операционной системой фирмы Microsoft. Так и с либерализмом: он внедряется в нас сам по себе, словно нечто общепринятое, которое оспаривать кажется нелепо и бессмысленно». [Дугин, 43 с.]
Трансформации левых идеологий в XXI веке
Основное влияние на левую идеологию оказал, безусловно, распад СССР. Кроме этого история вскрыла некоторые несоответствия реальности с теорией марксизма, что побудило левых к переосмыслению работ классиков. Наконец, развитие цифровых технологий и переход глобального цента в постиндустриальную экономику сформировали условия, которые не были знакомы классиками марксизма, что также требовало пересмотра теории.
Рассматривая трансформацию второй политической теории, Дугин выделяет три современных ее формы:
1. старые левые («ветеро–гошисты»: от «ветеро–» (veterant) — «старый» и «гошист» — от франц. «gauche» — «левый», «gauchiste» — «левак»);
2. левые националисты («национал–коммунисты», «национал–большевики» или «национал–гошисты»);
3. новые левые («неогошисты», постмодернисты). [Дугин, 57–58 c.]
1. Ветеро–гошизм
Ветеро–гошизм представлен тремя направлениями: (1) марксисты–ортодоксы, (2) социал–демократы, (3) пост–социал–демократы (сторонники «третьего пути», по Гидденсу);
Марксисты–ортодоксы
Стараясь сохранить суть учения, все же слегка смягчают (в духе еврокоммунизма) радикальность теории Маркса, отказываясь от призывов к революционному перевороту и установлению диктатуры пролетариата. Троцкисты оказываются наиболее устойчивой формой марксистской ортодоксии, поскольку оно изначально исходило из жесткой критики советского строя и потому почти не было затронуто крахом советской системы.
«Характерно, что наиболее ортодоксальные последователи Маркса встречаются в тех странах, где пролетарских социалистических революций не произошло, хотя сам Маркс предсказывал, что именно в наиболее развитых индустриально странах со сложившейся капиталистической экономикой этим революциям и суждено сбыться. Европейский марксизм в каком–то смысле смирился с тем, что марксистские предвидения реализовались не там, где должны были по всей логике реализоваться, а там, где они (следуя строгой линии Маркса—Энгельса), напротив, ни в коем случае осуществиться не могли. Отвергая советский опыт как историческую натяжку, эта разновидность старых правых практически не верит в успех марксистских пророчеств, но продолжает отстаивать свои взгляды скорее как верность «моральному чувству» и «идеологической традиции», нежели всерьез рассчитывая на революционное восстание пролетариата (которого в современном западном мире как класса, видимо, уже не существует — до такой степени он слился с мелкой буржуазией)». [Дугин, 59c.]
В целом ортодоксальный марксизм, оценивается Дугиным как деградирующая группа, которая, несмотря на симпатию, которую они у него вызывают своими моральными взглядами, солидарностью с обездоленными и критикой либерализма, относятся с недоверием к другим антилиберальным силам, закрыты для диалога и вырождаются в секту.
Социал–демократы
Социал–демократы уже с эпохи Каутского выбрали не революционный, а эволюционный путь, поставив своей целью влиять в левом ключе (социальная справедливость, «государство благоденствия» и т. д.), парламентскими средствами и организованным профсоюзным движением. Они выступают за:
1. прогрессивный подоходный налог (либералы — за плоский);
2. национализацию крупных монополий (либералы — за приватизацию);
3. расширение ответственности государства в общественном секторе;
4. бесплатную медицину, образование, пенсионное обеспечение (либералы — за сокращение вмешательства государства в экономику, за частную медицину, образование и пенсионное страхование). [Дугин, 60–61 c.]
Также для социал–демократии характерны лозунги за легализацию легких наркотиков, защиту сексуальных и этнических меньшинств, расширение индивидуальных прав и свобод граждан, развитие институтов гражданского общества, защиту окружающей среды, смягчение уголовного законодательства (отмена смертной казни) и т. д.
Социалисты «третьего пути»
Это направление социал–демократов, которое перед лицом явного подъема либеральных идей в 1990—2000 годы решило пойти на компромисс с либерализмом. Получилось то–то среднее между классической европейской социал–демократией и американским либерализмом. Сторонники «третьего пути» предлагают найти компромисс на основании общих идеологических корней, уходящих в Просвещение, и общего неприятия как консерватизма, так и левого экстремизма.
В отличие от классических социал–демократов и тем более европейских коммунистов, сторонники «третьего пути» с симпатией относятся к США, что для Дугина само по себе есть великое преступление, и настаивают на укреплении атлантического сообщества (тогда как обычные левые — и старые, и новые — резко критикуют США и американское общество за либерализм, неравенство и империализм).
2. Национал–коммунизм
Интересная группа, представители которой считают себя «просто коммунистами», «марксистами–ортодоксами», строго следующими учению коммунистических классиков. По факту же это группа, которая посредством марксистской теории производит своего рода адаптацию традиционного мировоззрения народных масс к модерну с целью его мобилизации в интересах государства. Дугин обращает внимание, что социалистические (пролетарские) революции победили только в тех странах, которые сам Маркс считал совершенно не готовыми к этому в силу их аграрного характера, недоразвитости капиталистических отношений, малочисленности городского пролетариата, слабой индустриализации и т.д. Национал–коммунизм как раз и возник из смешения архаических традиций и модернистского марксизма на почве объединяющего их коллективизма.
«Смысл национал–гошизма состоит в мобилизации архаического начала (как правило, локального) на то, чтобы вырваться на поверхность и проявить себя в социально–политическом творчестве. Здесь вступает в дело социалистическая теория, которая служит своего рода «интерфейсом» для этих энергий, которые без него вынуждены были бы остаться строго локальным явлением, а благодаря марксизму — пусть своеобразно понятому и проинтерпретированному — эти национальные энергии получают возможность сообщаться с иными аналогичными по природе, но иными по структуре явлениями и даже претендовать на универсальность и планетарный размах, преобразуя благодаря социалистической рациональности разогретый национализм в мессианский проект». [Дугин, 67 с.]
Перспектив для этого направления в будущем Дугин не просматривает в силу ряда препятствующих факторов, среди которых (1) сохраняющийся шок от провала советского национал–коммунизма, (2) отказ от концептуализации и рационализации национальной составляющей в этом движении (подавляющее большинство людей этого идейного направления искренне считают себя «просто марксистами» или «социалистами»), (3) слабая институциональная коммуникация национал–большевистских кругов между собой в мировом масштабе.
3. Новые левые
Неогошизм имеет больше всего перспектив дальнейшего развития левого проекта. По сути это постмодернисты, которые переосмыслили в новых условиях постиндустриальной реальности идеи Маркса, соединив их с проблематикой экзистенциализма, теорией бессознательного фрейдистов, фундаментальной онтологией Хайдеггера, структурализмом де Соссюра и Леви–Стросса и т.д. В результате появляется более связанный с классикой неомарксизм и более подверженный идеям постструктурализма постмарксизм. Все это с одной стороны размыло идеи марксизма, но с другой – существенно их модернизировало.
Основное внимание «новых левых» сосредоточено на идеологии капитализма как главном инструменте подавления личной свободы. Свобода при этом понимается, как свобода спонтанности, свобода тела, бессознательных желаний. Переосмысливаются отношения базиса и надстройки в терминах структуры, телесности массы, виртуального, симулякров и т.д.
«Новые левые» формулируют обширный проект «правильного» будущего, в котором центральное место занимают:
• отказ от рассудка (призыв к сознательному выбору шизофрении у Делёза и Гваттари);
• отмена человека как меры вещей («смерть человека» у А.–Б. Леви, «смерть автора» у Р. Барта);
• преодоление всех сексуальных табу (свобода выбора пола, отмена запрета на инцест, отказ от признания извращений извращениями и т. д.);
• легализация всех типов наркотиков, включая тяжелые;
• переход к новым формам спонтанного и спорадического бытия («ризома» Делёза);
• разрушение структурированного общества и государства в пользу новых свободных анархических общин.
К этому же направлению Автор относит и антиглобалистов, которое является примером конкретной политической реализации теоретических идей. Гей–парады, экологические акции, антиглобалистские выступления и погромы, волнения эмигрантских предместий в европейских городах, бунты «автономов» по защите сквотов, широкие социальные протесты новых профсоюзов, всё более напоминающие карнавал, движение за разрешение наркотиков, экологические акции протеста и т. д. — все это проявление нового левого проекта в XXI веке.
Консерватизм вместо фашизма
Фашизм был уничтожен и низвергнут в ад, у него нет никаких возможностей быть принятым как политическая идеология в будущем. Соответственно, ни о какой трансформации этой идеи говорить не приходится. Вместо этого Дугин рассматривает философию консерватизма, меду которыми существует связь, но косвенная. Дугин определяет критику либерализма справа как критику с позиций прошлого, а критику его слева – как критику с позиций будущего. Логично предположить, что коммунизм рассматривается им как прогрессивная оппозиция либерализму, а фашизм – консервативная. С другой стороны, Дугин считает фашизм порождением модерна, и потому он никак не может принадлежать к консервативным идеологиям.
«Фашизм — это скорее философия модерна, которая в значительной степени контаминирована элементами традиционного общества, но она не выступает ни против модерна, ни против времени. Более того, и Генон и Эвола жестко критиковали фашизм». [Дугин, 84 с.]
[...]
Окончание по ссылке
Написал subject на subject.d3.ru / комментировать
