Протоиерей Андрей Ткачев, 22 декабря 2012г.
Материалистическая философия категорически отрицает существование «сверхъестественного», отвергает саму принципиальную возможность чуда: «Чудес не бывает». Придерживаются такого мнения и учёные, зависимые от материалистических догм: «Чудеса отменяются», — утверждают они. Они трактуют чудо как нечто временно не познанное в природе, дескать, мы это явление пока не можем объяснить, и поэтому некоторые называют это чудом. Но подождите, мы всё объясним, и от ваших чудес останутся рожки да ножки…
Над нами мирное небо, и улицы баррикадами не перегорожены. Мы говорим о чуде или его отсутствии как о чём-то рядовом в области мысли. А ведь это серьёзный вопрос. Под стягом борьбы с чудесами, борьбы за чистый позитивизм летели с плеч головы, и не одна. Проводились, к примеру, кампании по вскрытию мощей с целью доказать, что Церковь дурачит народ. Вообще, всю христианскую Церковь обвиняли и обвиняют в эксплуатации «чудесного», «таинственного», чтобы удержать народные массы в повиновении и чтобы выдоить из этих масс трудовую копейку… Сегодня за это никого не расстреливают, но откуда, вы думаете, берутся постоянные требования заняться Церкви прежде всего социальной деятельностью, а не внутренней молитвенной жизнью? Отсюда же, от страха перед Тайной, от попыток обрезать Церкви метафизические крылья, превратив её таким образом в светский институт гуманитарного направления. Сторонники такого подхода к деятельности Церкви рассуждают примерно так: «Перестаньте нагружать нас вашими привычными темами, всеми этими разговорами о смерти и воскресении, о заступничестве святых, о загробной жизни, о чудесных исцелениях, об ангельском мире. Займитесь-ка лучше пропитанием бедных. Когда бедных не станет (ибо мы постараемся, чтобы их не было), кормите бездомных собак. А когда и собаки будут сыты, а значит, и счастливы, тогда вы и не нужны будете вовсе. Ну, разве что позволим вам существовать в виде музея древности или костюмированной инсталляции, изображающей ненужные обряды отживших эпох. Так что перестаньте, перестаньте, просим вас, цепляться за иной мир, доказывая свою необходимость. Чудеса у нас теперь рукотворные: мосты через проливы, тоннель под Ла-Маншем, клонирование, полёты в космос даже как туризм, лечение стволовыми клетками и так далее. Где уж там вашим чудесам с нашими тягаться»… Подобное мировоззрение не просто существует — оно живёт всей полнотой своей дегенеративной жизни, если можно, конечно условно, придать дегенеративному мышлению категорию полноты. Либерализм смягчил нравы, и теперь апологетов чуда не ставят к стенке ради быстрейшего наступления неминуемого всеобщего счастья, наукой предсказанного. Но унылый скепсис или ядовитую насмешку, пришедшие на смену ненависти, вряд ли назовёшь прогрессом. Вот уж действительно: «Где нет места чуду, там царствуют чудовища».
Известно, что из семи чудес света только пирамида Хеопса уцелела до наших дней. Однако эти рукотворные инженерные творения — Висячие сады Семирамиды, Александрийский маяк, Колосс Родосский и т.д. — ведут духовное происхождение от Вавилонской башни и воплощают гордое стремление к самоутверждению, что скорее относится к «изнанке» чуда, а не к чуду как таковому. К тому же список этот подвергается ревизии. Поступают предложения дополнить его статуей Свободы, Великой китайской стеной, Эйфелевой башней… Всё это неким образом касается феномена чуда, но именно в духе того самого позитивизма и гордости, которые заставляют человека карабкаться на небо и придают древней истории о строительстве Вавилонской башни современные черты. Есть иные пути. Есть Илия, восшедший на небо в огненной колеснице. Это такой же факт священной истории, как и вавилонское столпотворение. Но люди хотят именно новую башню, а не новую колесницу с небесными конями. Илия ведь взошёл не тогда, когда сам пожелал, а когда Бог повелел. Человечеству не хочется ждать милостей ни от Бога, ни от природы. Хочется управлять процессом, а не молитвенно ожидать благодатных посещений. К тому же Илия был один, и никто другой, кроме допотопного Еноха, подобного взятия от земли не удостоился. А человечеству хочется соединить усилия, чтобы всем вместе, по праву силы и большинства, а не по избранничеству, взобраться наверх. Гребенщиков в одной из песен поёт: «Мне не нужно награды, не нужно венца. Только стыдно всем стадом — прямо в Царство Отца». Стыдно человеку. А больше почти никому не стыдно. Большинству хочется именно всем вместе, именно без стука и приглашения, всем скопом — и в Царство. При этом Сам Отец не является объектом любви и внимания. Невеждам во дворцах интересны лишь позолоченные ручки дверей и шёлковые занавески. Христос вознёсся от земли в сороковой день по Воскресении, чем указал нам путь в Горняя. Но ведь в это надо верить. А верить — значит пережить как благодатное внутреннее событие, как сердечное сочувствие чудесному факту. А с верой-то и проблемы. В общем, «огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их», — говорит Господь (Ис. 6, 10). Если сердце огрубело, то чудо — это не мученичество, не преодоление страстей, не деятельная любовь, а небоскрёбы в Абу-Даби. При социализме чудеса замалчивались, а их проповедники преследовались. Неудивительно, что одно такое событие, как Зоино стояние, способно в краткие сроки так проветрить мозги миллионам, что в них марксизма-ленинизма и в помине не останется. Замалчивание, насмешка, антирелигиозная пропаганда, истолкование чудес в нужном для власти свете — всё шло в ход… Вполне естественно, что после смены режимов и появления религиозной свободы люди верующие массово стали интересоваться мистическими явлениями. «Православные чудеса в XX веке» — один из религиозных бестселлеров той поры. И вот тут мы встречаемся с негативным феноменом религиозного сознания. Отрицать в принципе чудеса — глупо, но и гоняться за чудесами — грешно. Искать чудес — грешно. Сводить всю суть жизни в вере только к мироточениям, исцелениям, пророчествам и сбывшимся предсказаниям нельзя. У нас незыблемо верящий в чудеса человек сплошь и рядом не верит в одно самое главное чудо, а именно — в возможность своего собственного исправления. Например, человека не нужно убеждать, что иконы порой мироточат или кровоточат ради человеческого вразумления. Но сам этот человек может обладать склочным характером, или быть скрягой, или носить в себе многолетние обиды. Он, может, и не думает меняться. «Каков в колыбельку, таков и в могилку», — говорят о таких. «Каким я был, таким я и останусь», — твердит он сам себе. Так и пророки говорили о людях, которые не исправляются, что те похожи на упавшее дерево. Куда упало, там и лежит. Это ужасно! Человек верит в силу Божию и исповедует действие силы Божией, но над другими, а не над собой. Сам себя исправлять не хочет и Бога к себе на помощь в этом деле не зовёт. Так преимущественно выглядит наш религиозный человек. Это можно назвать диагнозом, и это явление ждёт благодатных изменений. Религиозный этнос славянина насущно нуждается в такой установке, как очистительная работа над собой с помощью Бога. Без этого нет деятельной веры, и это — главное чудо. Эту сентенцию можно назвать вторым выводом из начатого разговора. А первая, напомним, звучит так: «Где нет места чуду, там царствуют чудовища».
* * *
Чудес искать не надо. Они повсюду. Неужели вы никогда не удивлялись, что люди живут и ходят, и что всех их мамы родили, и что птицы поют, и что Солнце больше Земли, но оно служит Земле, а не наоборот? Если вы всему этому и многому другому не удивлялись, то вы просто совсем не знаете чудес. Вы тоскуете по фокусам, возможно, религиозным. Антихрист даст некие ложные и эффектные чудеса людям, которые не замечают повседневных подлинных чудес, чем прельстит их и погубит. Всё это уже происходит для глаз внимательного человека. А ведь человек всегда погружён в чудо. Кому, как не верующему человеку, это знать? Зачатие и рождение, улыбка и объятия, примирение и прощение — чудо. Делать невидимое видимым — не является ли чудом? Является, конечно. А знаете ли вы, что любой человек ежедневно сотни раз творит такое чудо? Он превращает нечто невидимое в нечто видимое. Так говорит Иустин (Попович), и я лишь повторяю его слова. Вот вы подумали, что неплохо было бы проведать в больнице товарища. Кто видел эту мысль? Никто, если на время не говорить о Боге. Ваша мысль для всех невидима. Но вот вы реализовали её и проведали товарища. Браво! Вы — чудотворец. Вы невидимую мысль претворили в видимое дело без всякой алхимии, одними только изначально данными средствами. Так — в отношении добра. Но так же — и в отношении зла. Вы подумали украсть (оболгать, сблудить) и сделали это. Вы — чёрный маг, друг демона и распространитель невидимого зла в видимом мире. Так каждый из нас чёрно или светло творит чудеса, тысячи и сотни тысяч раз превращая невидимые мысли в осязаемые дела, за которые и даст ответ на Страшном Суде. Разве это не удивительно — а вместе с тем и весьма страшно? В 1947 году, то есть в самый разгар эпохи борьбы против чуда (Сталину ещё оставалось жить шесть лет), в СССР на экраны вышла лента «Золушка». Пьесу по этому «бродячему сюжету» написал Евгений Шварц. Фильм более чем удался, и, как водится, был разобран на цитаты. Быть может, главная из них — это слова маленького спутника Феи: «Я ещё не волшебник. Я только учусь. Но любовь позволяет мне делать настоящие чудеса». Фраза эта выходит далеко за рамки сюжета, и за исторический контекст. Она претендует на то, чтобы быть внеисторической, поскольку в любое время найдёт для себя сочувствующее сердце. Что значит «идти в Каноссу» или пировать «от яиц до яблок» — многим непонятно. Для расшифровки этих вошедших в историческую память выражений нужно порыться в книгах и поискать современные соответствующие ситуации. Причём соответствующих ситуаций может и не быть. А вот слово о том, что любовь позволяет делать настоящие чудеса, есть слово внеисторическое, которое должно быть расслышано каждой эпохой впервые и вновь. Горе той эпохе и тем людям, что живут в ней, если они глухи к слову маленького спутника Феи. Мы призваны творить чудеса. Мы обязаны их творить, не в смысле сведения огня на землю, а в смысле деятельной любви, которая в этом падшем и обречённом на сожжение мире всегда будет высшим чудом. Вот мы поговорили о высоких абстракциях, пронизывающих жизнь. Пусть теперь мать посмотрит на детей своих и поймёт, что они — чудо, и больших чудес не надо. Пусть и дети не пользуются материнской любовью как чем-то непременным и неизбежным, но поймут (если в соответствующем возрасте уже), что и это чудо. Когда вы будете оглядываться по сторонам и замечать «обыкновенные чудеса», вы будете одновременно превращаться в человека.
