Во время Иринарховского крестного хода я увидел высокого пожилого мужчину с большой седой бородой и совершенно белой головой, обвязанной узорчатой ленточкой. Лицо его мне показалось знакомым. На одном из привалов он подошел ко мне и сказал, что видел меня в сочинских храмах.
– Андрей, – представился он, и мы троекратно облобызались. Быстро нашли общих знакомых, и он сказал, что знает, чем я занимаюсь (у него три моих книги), и что хочет рассказать мне историю, которую я, возможно, опишу. Что я, собственно, и начинаю делать. Постараюсь рассказать ее от первого лица, так, как он и поведал.
Я родился и жил в Абхазии. Жил – не тужил. Все было: собственный двухэтажный дом, шестисотый «мерседес» (тогда это была в России самая крутая марка). Жена занималась коммерцией: несколько магазинов имела. Да еще давала платные консультации. У нее юридическое образование. Ее весь город знал. А я развлекал публику в модном ресторане. Пел песни под собственный аккомпанемент. Я был неплохим пианистом. Закончил музыкальное училище. Но главное, за что меня ценил хозяин заведения, да и весь город, – я пел на кавказских языках: не только на армянском и грузинском, но даже на адыгейском. А это непросто. У них произношение – язык сломаешь. Меня часто приглашали в богатые дома петь на свадьбах, юбилеях, да и на всяких вечеринках. К нам всегда приезжали знаменитые люди: артисты народные и международные, политики, авторитеты со всей страны. И я пел для них.
Однажды подъезжает к моему дому машина. Я таких никогда не видел. Кажется, «линкольн». Длиннее автобуса. Выходит человек и говорит мне:
– Быстро собирайся.
– Куда?
– Увидишь. У нас мало времени. Не болтай.
Говорит властно. Я возмутился:
– У меня работа через полчаса.
А он вытаскивает пачку долларов и говорит:
– Возьми котлету и закрой рот.
У меня от гнева и обиды дух захватило. А с другой стороны: я таких денег с роду не видел. А ведь за деньги в кабаке играю и пою. На юге из-за этого бабла с ума посходили. У меня жгучая обида от их хамства, а бесяра шепчет: «Радуйся, такие бабки отхватил». Он мне сунул доллары в нагрудный карман рубашки и спрашивает:
– Черный костюм есть?
– Какой костюм?!
Я хочу его подальше послать, а жаба душит: кто еще такие деньги даст. В это время из машины высовывается лысая голова:
– Кончай базар.
Этот первый берет меня под руку и тащит, как щенка, в дом. Я человек не слабый, а тут чувствую: лапа у него, как стальные клещи. Затащил меня, открыл шкаф:
– Вот этот черный надевай. У нас рояль белый. Нужно быть в черном.
Что делать? В общем, оделся я в свой черный костюм и белую рубашку.
– Бабочка есть? – спрашивает.
– Нет, – говорю, – у меня бабочки. И галстуков не ношу.
– Ладно. Выдадим тебе бабочку, – это он так меня успокоил.
Засунули меня в это авто. А там сиденья не как в нормальной машине, а диваны вдоль стен. Сидит красивая девица, а за спиной у нее бар.
Спрашивает:
– Виски, водку, коньяк?
– Давай, – говорю, – водки стакан.
А этот второй говорит:
– Нельзя. Налей ему сто грамм. Ему до утра лабать.
Как до утра? Еще только пять вечера. В общем, привезли меня за город в огромное имение. Отгорожено от света Божьего трехметровым забором. Идем по парку среди красивейших роз. Дом стоит… Не дом – дворец. Перед ним площадка со столами, а слева газончик. Посреди этого газончика стоит на высоком помосте белый концертный рояль «Стейнвэй». Меня подводят к роялю, кто-то сзади надевает мне на шею бабочку и шепчет:
– Начинай с «Гого патара» («Маленькая девочка») – это любимая песня хозяина. А потом «Мурку». У нас важный гость из Тамбова.
Я оглянулся: Господи! Море голов. Несколько знаменитых – по телеку показывают. Не стану называть имен. Только скажу, публика самая разная. Сыграл и спел я им про маленькую девочку. Хлопают, кричат. Понравилось. Этот, который меня провел, тихо так говорит:
– Теперь «Мурку».
И вот я сижу за «Стейнвеем»… и думаю: большие советские композиторы мечтали хоть раз сыграть на «Стейнвее»… Им не посчастливилось, а я играю на этом лучшем в мире рояле «Мурку».
Больше ничего не буду рассказывать об этом вечере, только после него я заболел. Температура под сорок. Не поверишь, хочу умереть. В чем дело? Конечно, все было унизительно, но меня больше всего потрясло даже не то, что я развлекал душегубов, а эта вот «Мурка» на «Стейнвэе». Лежу я и думаю: «Что я делаю? Как живу? И зачем я живу?» Решил: надо все поменять. Пойду на самую простую работу. Никаких кабаков. Кончаю с пианино. Рот зашью – петь не буду. Доллары отдам сиротам – в детский дом пойду и отдам. А лучше узнаю, что детям нужно. Куплю, а то деньги директор прикарманит. Как только так решил, сразу выздоровел. Никакой температуры. Стал искать доллары – не нахожу. Он их мне в нагрудный карман рубахи сунул. Потом я рубаху снял и надел белую… Так вспоминаю. Смотрю, рубаха моя во дворе на веревке сушится. Кричу жене:
– Ничего не находила в кармане перед стиркой?
– А, проснулся… Находила. И два дня благодарила.
– Верни.
– Зачем?
– Это не наши деньги.
– А чьи?
– Детские. Сиротские. Сейчас поедем в детский дом.
Она как закричит:
– Какой детский дом! Одевайся. Десант в городе. Может, еще и прорвемся к границе.
Это так для нас началась грузино-абхазская война. Я, оказывается, вырубился и не слышал ни выстрелов, ни криков соседей, ни того, как жена собирала в машину все что можно ценного.
Скажу только, что мы прорвались на российскую сторону. Доллары именно для этого пригодились. Жена знала, кому давать, чтобы всего не лишиться. У нее ведь было кое-что и без моего валютного гонорара. Как мы прорывались – отдельная история. Сейчас не об этом. Но жизнь моя решительно поменялась. Дом с магазинами мы потеряли. Но, оказывается, у моей женушки было припасено ровно на дом уже на русской стороне. Она опять торговлей занялась, но без успеха. А я пошел таксовать. Но жизнь таксиста мало чем отличалась от моей прежней жизни. Зачастую приходилось обслуживать ту же публику, только не игрой и пением, а извозом. Иногда такая тоска брала… Зачем я поменял шило на мыло… Зашел как-то в храм. Днем. Никого не было. На сердце такое творится… Я упал на колени перед Распятием, и слезы полились. Подходит ко мне батюшка и спрашивает, что случилось. Я говорю:
– Батюшка, мы с женой все потеряли. Миллионы, дом, магазины. Хочу начать новую жизнь, а не получается.
Священник и говорит:
– Вы не все потеряли. Много, но не все. Душу сберегли и обрели главное – веру. Если в храм пришли и слезно обратились к Богу, то вы уже начали новую жизнь.
Меня это так поразило. Какая там у меня вера…
Стал я в храм ходить. Мало что понимал, только благодаря этому батюшке стало ясно, что все наши беды нужны были, чтобы душа проснулась. Книги стал читать. «Добротолюбие» купил. Каждый день старался по три главы Евангелия читать. Стало в голове проясняться. Все больше и больше.
Мы с этим батюшкой подружились. Я его часто возил. И духовных чад его. Каждый раз расспрашивал про непонятные места в Евангелии. Он так здорово все объяснял с примерами из современной жизни. Так все просто и понятно. Друзья появились воцерковленные. Тогда большая буча была из-за ИНН. Я поначалу крепко вошел в тему, а потом, дай вам Бог здоровья, прочитал вашу книжку «Беда» и перестал бояться и на других страх нагонять.
А жена моя из-за того, что я каждое воскресенье в церкви, как с цепи сорвалась. Только причащусь, начинает богохульствовать:
– Да где был твой Бог, когда у нас все отняли и моего брата убили?!
Не буду повторять ее страшных слов. Она даже с ножом на меня бросалась. Батюшка хотел с ней поговорить, так она с такими оскорблениями на него…
Что делать? Жизни никакой нет. Не хочу домой возвращаться. А тут один из моих новых друзей говорит:
– Поехали на Великорецкий крестный ход. Там такие чудеса происходят, и от онкологии исцеляются. Помолишься о жене. Может, бесноваться перестанет.
Стал он про крестные ходы рассказывать, какая духовная в них сила:
– Сейчас вся надежда на крестные ходы. Они разбудят народ, и Россия снова станет Святой Русью.
Убедил он меня, и я поехал. У нас многие из города поехали. В Краснодаре целый автобус собрали. Почти все из разных городов побережья.
Приехали в Вятку. Я в полном потрясении. Такого никогда не видел. Народу – девяносто тысяч. Литургия в Трифоновском монастыре, архиереи, священников на целый километр. Икону чудотворную несут. Поют не переставая… Да что мне тебе рассказывать. Сам знаешь, какая это благодать. У меня душа поет. Такой праздник. Вышли из города. Прошли километров пять. Чувствую, праздник мой кончается. Ноги стер. Да так, что не могу идти. Боль страшная… Теперь-то знаю, что самое важное – хорошая обувь. А я в тапочках. Специально выбрал полегче.
Ковыляю, чуть не плачу. Все меня обогнали. Только старушка одна идет рядом. Видит, что с ногами у меня худо. Говорит:
– Сынок, потерпи. У меня ноги были, как столбы. Опухшие. Я уже третий раз на этом ходе, и они в три раза уменьшились.
А я думаю: «Мне бы в первый раз дотянуть, и больше ноги моей здесь не будет».
А бабуля:
– Садись, отдохнем. Лучше приляг.
Я пенку расстелил, повалился и мгновенно уснул. В автобусе в последнюю ночь вообще не спал. И тут так крепко уснул. Сквозь сон слышу: бабуля будит. Дергает за руку. Я ей буркнул, чтобы шла. Догоню.
А когда проснулся – дождь с градом, темень – ничего не видно. Промок до трусов. Кое-как поднялся. Включаю фонарь – не работает. Куда идти?! Холод жуткий. Думаю: куда меня занесло, зачем я сюда приехал?! Дома тепло. Уже в море купался. Сделал шаг – чуть не рухнул от боли.
Вдруг слышу:
– Помогите!
Голос женский. Громко кричит. Я двинулся на крик. Наткнулся на девушку. Она ногу вывихнула. Плачет:
– Умираю. Замерзла. Помогите.
Хорошее дело. Кто бы мне помог. Куда идти – не понятно. Вгляделся: контур холма рядом. Я ее оставил. Пополз вверх. Стоять и идти не могу. Читаю Иисусову молитву и ползу. Дополз.
Сверху видны вдали огни. Пополз обратно. Теперь хоть ясно, в какую сторону двигаться. Подаю девице руку:
– Пойдем.
Она встала:
– Не могу идти. Возьмите меня на спину.
Я подхватил ее под руку. Про свои боли говорить стыдно. Говорю:
– Читай молитвы вслух.
Она плачет:
– Я только «Отче наш» и знаю. Недавно стала в церковь ходить. Еще не выучила.
– Читай «Отче наш».
А сам все молитвы подряд. Иду, пою. Боль как-то утихать стала. Молюсь: кажется, не устами пою, а сердцем. Всей душой рвусь ко Господу и Матери Божией. Трудно передать, что со мной происходило. Девица висит на мне и плачет, и стонет, и мурлыкает что-то (это она мне старалась подпевать, не зная слов). Смотрю: светать начинает. Впереди костер и палатка армейская. Дошли. Я возблагодарил Господа. Девицу оставил у костра. Больше ее я не видел.
Вполз в палатку. А народу – битком. Вдруг один раб Божий встает и зовет меня на свое место. А я голодный – не передать. Он мне котелок сует. В нем каша холодная. Так я ничего в жизни вкусней той каши не ел. Завалился спать. Осталось еще два часа до общего подъема. Потом добрые люди дотащили меня до автобуса. Я ног не чувствую. Врач обработал мне раны. Перевязку сделал. А там не потертости, а до мяса стерто. Ну, и уже не ход, а езда до самого Никольского храма. Поверите, службу отстоял, к иконе Николая Угодника чудотворной приложился, причастился и всю обратную дорогу прошел на своих ногах. Весь путь не переставая молитвы читал и пел.
Потом в Вятке у храма сел рядом с мужиками и слышу, один говорит, громко так:
– Хороший ход получился нынче. И чудо такое – сам Николай Угодник явился. Спас девицу. Она ногу подвернула и осталась одна ночью. А дождь с градом, эва, как хлестал. Стала она звать на помощь, и тут Николай Угодник и является. Заставил ее молиться, поднял с земли и повел. Довел до костра и исчез. Как и не было. Во какое чудо! А борода у него больно большая.
Мужик покосился на мою бороду, а она у меня тогда была до пояса. Он мне кивнул:
– Во, как у тебя. Больно большая.
Слушатели заохали. А какой-то мужик раздраженно говорит:
– Чо ты нам рассказываешь. Об этом уже весь крестный ход знает.
Переубеждать их я не стал. Но могу точно засвидетельствовать, что чудо все же произошло. Я ведь не мог и шагу ступить, а стал молиться – и прошел несколько километров. Я уверен, сам Николай Угодник незримо дал мне силы и помог не только самому не пропасть, а еще и девице помочь.
Когда я приехал домой, зарекся: впредь никаких крестных ходов.
Живу себе так до февраля. И вдруг чувствую: страстно хочу в июне вернуться на Великую реку и пройти Великорецким ходом. И с каждым днем это желание все сильнее. Еле дотерпел до июня. И что вы думаете… Потом еще семь раз ходил. А теперь вот к Борису и Глебу сподобился. Давно о Борисоглебском крестном ходе слышал. Уж как хорошо идем. Благодать!
