Это было, вероятно, в конце апреля 1947, наступило таяние снега, вдруг после поверки были вызваны старшины бараков, и каждый получил, точно сосчитанные, сложенные карточки, на которых были обозначены Красный крест и исламской полумесяц - почту домой! К сожалению, недоверие было больше, чем удивление. Также в группе австрийцев были некоторые, которые видели за этим только трюк пропаганды русских. Вилли и я пробовали всех, которые хотели разорвать карточки, отговорить от этого. Многие делали это. На передней стороне карточки было место для родного адреса, а на обратной стороне находилось 3 занятых текстом строки, о которых я большего ничего не помню, и под этим 2 пробела. Как раз достаточно место, чтобы написать: „Я жив! И дела идут у меня хорошо...!". Эта первая акция была ударом по воде, но каждый конец месяца распределялись новые карточки, и все больше было готовых подать признаки жизни. Только в Красногорске и в Можайске я получил первый привет с родины. Это не было обманом, даже если почта доставлялась долго, до тех пор, пока она не настигала меня. Моя мама рассказывала мне после моего возвращения домой, как она хваталась за каждую соломинку, чтобы получить уведомление Красного креста и различных учреждений вермахта, жив ли я еще. Она никогда не теряла надежду и давала её таким же матерям, которые получили только декларацию о пропавшем без вести. В слове "пропавший без вести" такой большой страх и надежда находились; я верю, что мы, военнопленные, никогда не поняли до конца значение этих слов; только уже потому, что мысль существования отодвигала все другие. Я узнал позже от военнопленных из других лагерей, что они не только получали заработок рублями, также им дали на полгода раньше возможность писать "карту жизни". Но всё, что лежало за Уралом, находились на большом удалении от организационных центров.
Было также новым, что в пределах австрийской группы лагеря маленький круг обсуждения образовался, чтобы несколько прояснить, прежде всего, междувоенное время. Идея происходила от Вилли, и я поддержал его, как мог, хотя дискуссии сторон казались часто непреодолимыми. Это был уже успех, что вообще собирались к беседе.
Было ли это в апреле или в мае? В лагере внезапно возник слух, что в главном лагере появились будто бы женщины, немецкие военнопленные (помощницы вермахта и бывшие сестры Красного креста); от остальных Plennyi.(пленных) едва отличавшиеся тем, что они были подстрижены наголо. Они заменили мужской персонал в прачечной, в мастерских и на кухне, однако, не направлялись в концевые лагеря. Я никогда не увидел их, могу сообщить поэтому только то, что я слышал. [17]
В то же самое время - во второй половине дня - житель Майнца из немецкой группы лагеря обратился ко мне и попросил, чтобы я принёс ему красивые камни асбеста из асбестовой мельницы. Так как он был годен только для содержания в лагере, то искал себе самому занятие и имел намерение построить солнечные часы. Я не знал о его профессии, узнал, однако, скоро, что он понимал ремесло.
Для меня было легко достать необходимые камни, хотя его солнечные часы имели диаметр почти 2 м. Собственно, это достаточно трудная работа, соединять маленький камень с другим маленьким камнем, чтобы получились геометрического образца римские цифры от 8 часов утра до 6 часов вечера. Всегда во второй половине дня, пока не начиналась моя ночная смена, я помогал ему, так как работа мне нравилась. До сих пор я знал только солнечные часы у старой стены церковной башни. Однако, он насыпал плоско-наклоненную земляную насыпь и работал без рисунка. Я удивлялся, как он делил круг таким образом, что из этого в конечном счете возник орнамент, который окружал восходящее солнце. Только там, когда я помогал ему, мимоходом мне пришла мысль, связанная с известной поговоркой: „Делай это как солнечные часы, считай только веселые часы!". Произнесено и также сделано! Снова и снова зрители объявлялись и смотрели, нет ли халтуры, давали заключение. Не так старшина лагеря. После переклички поставил он меня к позорному столбу перед всеми пленниками и обозначил, как неисправимого пораженца. Даже если он не получил никакого согласия, он тянул меня на следующее утро к комиссару лагеря и повторял там своё обвинение, дескать, это дерзость выставлять веселые часы. Комиссар позволил перевести приблизительно так: „Если Вам поговорка мешает, то Вы ищите другую и ставите её! Я не нахожу возражений - а теперь Вы можете идти!". Это было удовлетворение - видеть унижение старшины! Как он ни пытался указать на опасное качество этой поговорки, комиссар улыбался беззлобно, имея ввиду, в свободном переводе, - „Знаете Вы лучше?". Тем дело и закончилось. В своей досаде старшина приказал мне, чтобы я вымел Лагерштрассе метлой из хвороста. Я отказался и сказал, что я имею право на несколько часов сна, кроме того, комиссар лагеря этого не приказывал; затем дословно его любимый приговор: „Ты являешься и остаешься австрийским засранцем!". Да, это верно: я не любил его, а он меня еще меньше! В солнечных часах ничего не изменилось, они показывали те веселые часы, которых мы ожидали.
(Продолжение следует)
Фритц Кирхмайр "Лагерь Асбест", Berenkamp, 1998
ISBN 3-85093-085-8
